Неточные совпадения
Но ранее нового откровения рождается взыскующий его новый человек, его
творчество есть воля к этому откровению.
Не должны
быть закрываемы пути этого
творчества, и, однако, должно
быть аскетически блюдомо послушание веры, святоотеческое православие.
Бог
есть, откликаются бездны человеческого сознания и
творчества.
В этом смысле религия
есть в высшей степени личное дело, а потому она
есть непрестанное
творчество.
Таково гносеологическое значение мифа: параллельно с дискурсивным мышлением и наукотворчеством, рядом с художественным
творчеством стоит религиозное мифотворчество как особая, самозаконная область человеческого духа; миф
есть орудие религиозного ведения.
Догматика
есть как бы бухгалтерия религиозного
творчества, а ее формулы
суть продукты рефлексии по поводу религиозной данности.
Поэтому свобода философии не
есть пустота и безмотивность,
творчество из ничего или из гегелева бытия, которое
есть и ничто, из отвлеченности, ни от чего не отвлекаемой, ничем не оплодотворяемой.
Научный интерес к религии может
быть проявлением религиозного
творчества, подобно религиозной философии.
К слову сказать,
было бы интересной задачей для монографического исследования выяснить подлинный тип его
творчества.
Однако мыслительская работа Беме опознается не столько по таким глухим признаниям, сколько по общему плану его трактатов, очень и очень не непосредственных, но носящих в своем построении следы напряженной умственной работы.], и, если бы из его сочинений сохранилась лишь одна «Аврора», его первый трактат, имеющий печать свежести и непосредственности «вдохновения», и наиболее чуждый притязаний на систему, то можно
было бы, пожалуй, не заметить одной из основных черт
творчества Беме, с большой тонкостью подмеченной Шеллингом, это… его рационализма.
Пошлость
есть скрываемая изнанка демонизма [Анализу «пошлости» и «демонизма» (и внутреннего родства двух этих «позиций») на примере
творчества Чехова и Байрона посвящена лекция С. Н. Булгакова «Чехов как мыслитель» (Киев, 1905), особенно с. 16–18.].
Тварное
творчество, которое является актуальным выражением тварной свободы,
есть не
творчество из ничего, но
творчество в ничто из божественного что.
То, что тварь сознает в себе как задачу
творчества, вложено в нее Богом, другими словами, задача эта предвечно разрешена, но она должна
быть разрешаема во времени.
В речи Диотимы Эрос получает характеристику преимущественно как общее стремление к красоте и
творчеству, причем установляется единство и универсальность «всеединой красоты» (κακού τοιοΰδε), и эта красота
есть, с одной стороны, источник
творчества, «рождения в красоте», а с другой — лествица восхождения к тому знанию, которое
есть не что иное, как знание красоты в себе.
Поэтому по тоносу своему оно эротично, причем всякое
творчество по своему существу
есть самосозидание, самотворчество.
И то, что мы в мире дальнем познаем как стремление каждого земного существа к своей идее, как эрос
творчества, муку и тревогу всей жизни, то в мире умопостигаемом, «в небе»,
есть предвечно завершенный блаженный акт, эротическое взаимопроникновение формы и материи, идеи и тела, духовная, святая телесность.
Нам неведомо,
будет ли уделом какого-либо живого существа этот ад в его полноте, но его начатки мы находим в своей собственной природе, и в частности в трагедии
творчества.
Ковалевской, которая
была им надорвана и пала жертвой трагедии женского
творчества.
Эта имманентная брачность человеческого духа таит в себе разгадку
творчества, которое
есть не волевой акт, но духовное рождение, как об этом свидетельствует и гений языка, охотно применяющего к нему образы из области половой жизни.
Этим объясняется ограниченность и бесплодие методизма в
творчестве, поскольку он стремится заменить вдохновение ремесленничеством (Сальери против Моцарта) и точным методом. Творческие, плодотворные идеи родятся, интуитивно вспыхивают в душе («яблоко» Ньютона!), метод же
есть средство развернуть, использовать обретенное; но он не подменяет человека гомункулом.
Гениальность
есть мужское, зачинательное начало в
творчестве, это — дух; талантливость — женское, воспринимающее и рождающее начало, — душа, Психея.
Люди «одни из тварей, кроме способности к разуму и слову, имеют еще чувственность (το αισθητικό ν), которая,
будучи по природе соединена с умом, изобретает многоразличное множество искусств, умений и знаний: занятие земледелием, строение домов и
творчество из не-сущего (προάγειν ёк μη οντων), хотя и не из совершенно не сущего (μη ёк μηδαμώς όντων) — ибо это принадлежит лишь Богу — свойственно одному лишь человеку…
Если бы он представлял собою лишь «игру» божественного
творчества, творение
было бы только актом всемогущества Божия, которое вольно манием своим созидать и разрушать миры.
Поскольку это создание своего подобия
есть общая и неотменная основа творения человека, его
творчество и вместе самотворчество, саморождение, определяет самое общее содержание человеческой жизни.
Но хозяйство в то же время
есть рабство необходимости, нужде и корысти, несовместимое с
творчеством и вдохновением.
Лишь таким узрением вообще и может нечто твориться (и это не только в искусстве, но и в философии с наукой), и, напротив, настоящее
творчество не достигается хозяйственно-техническим путем с его закономерной непрерывностью, ибо незакономерность и прерывность
есть отличительная его черта.
Эрос Платона
есть Сын Пороса и Пении, и можно переживать творческий эрос не только в аспекте Пороса, но и Пении, жажды и муки не рождающего
творчества.
Человеку еще в раю
было поручено возделывать и холить землю, он изначально
был призван к активности и
творчеству в мире.
При всей утопичности его стремлений, лучше всего обличенной его безвременной смертью, этот замысел, воодушевлявший все его художественное
творчество, не
есть простая фантазия, он
есть симптом, полный глубокого значения, ибо свидетельствует о появлении новых зовов, предвестий и предчувствий в современной душе, и прежде всего в русской душе, как наиболее раскрытой будущему и особенно чуткой к знамениям конца.].
Творчество есть кремнистый путь восхождения, где Симону Киренеянину возлагается на плечи, помимо его воли, тяжелый крест [См.: Мф. 27:32.].
Теургическая власть дана человеку Богом, но никоим образом не может
быть им взята по своей воле, хищением ли или потугами личного
творчества, а потому теургия, как задача для человеческого усилия, невозможна и
есть недоразумение или богоборство.
И самая молитва всегда
есть жертва Богу, жертвенное отдание человеческой стихии, но постольку она
есть и
творчество.
То, что пророк принимает от Бога, должно
быть им творчески воплощено в слове, пересказано, и в этом смысле и боговдохновенные писания пророков
есть все-таки род литературного
творчества.
И, однако же, мы знаем, что литургическое
творчество подлежит историческому развитию, причем индивидуальное вдохновение вливается в его сверхиндивидуальное русло,
будучи принимаемо неким актом церковной санкции.
Целые исторические эпохи, особенно богатые
творчеством, отмечены тем, что все основные элементы «культуры»
были более или менее тесно связаны с культом, имели сакральный характер: искусство, философия, наука, право, хозяйство.
Было бы ошибочно наперед определять эти возможности, потому что нельзя предвосхищать
творчества и вдохновения.
На этой почве возможно и новое сближение искусства с культом, ренессанс религиозного искусства, — не стилизация хотя и виртуозная, но лишенная вдохновения и творчески бессильная, а совершенно свободное и потому до конца искреннее, молитвенно вдохновляемое
творчество, каким
было великое религиозное искусство
былых эпох.
Неточные совпадения
— Новое течение в литературе нашей — весьма показательно. Говорят, среди этих символистов, декадентов
есть талантливые люди. Литературный декаданс указывал бы на преждевременное вырождение класса, но я думаю, что у нас декадентство явление подражательное, юнцы наши подражают
творчеству жертв и выразителей психического распада буржуазной Европы. Но, разумеется, когда подрастут — выдумают что-нибудь свое.
«Сегодня мы еще раз услышим идеальное исполнение народных песен Е. В. Стрешневой. Снова она
будет щедро бросать в зал купеческого клуба радужные цветы звуков, снова взволнует нас лирическими стонами и удалыми выкриками, которые чутко подслушала у неисчерпаемого источника подлинно народного
творчества».
Я сохраню, впрочем, эти листки: может
быть… Нет, не хочу обольщать себя неверной надеждой!
Творчество мое не ладит с пером. Не по натуре мне вдумываться в сложный механизм жизни! Я пластик, повторяю: мое дело только видеть красоту — и простодушно, «не мудрствуя лукаво», отражать ее в создании…
— Попробую, начну здесь, на месте действия! — сказал он себе ночью, которую в последний раз проводил под родным кровом, — и сел за письменный стол. — Хоть одну главу напишу! А потом, вдалеке, когда отодвинусь от этих лиц, от своей страсти, от всех этих драм и комедий, — картина их виднее
будет издалека. Даль оденет их в лучи поэзии; я
буду видеть одно чистое создание
творчества, одну свою статую, без примеси реальных мелочей… Попробую!..
— Да, но глубокий, истинный художник, каких нет теперь: последний могикан!.. напишу только портрет Софьи и покажу ему, а там попробую силы на романе. Я записывал и прежде кое-что: у меня
есть отрывки, а теперь примусь серьезно. Это новый для меня род
творчества; не удастся ли там?