Взвод Лельки и состязающийся с ним взвод Оськи Головастова расположились на покатой лесной полянке. Члены штаба разбились на тройки для руководства состязанием. В тройке, которая должна была судить Лелькин и Оськин взводы, был Черновалов, потом еще какой-то толстый товарищ из райкома и Бася (она давно уже
была в партии).
Неточные совпадения
(Красный дневничок. Почерк Нинки.) — Вчера
была грусть. Вместо того чтобы пойти на лекцию, ходила
в темноте по трамвайным путям и плакала о том, что
есть комсомол,
партия, рациональная жизнь, материалистический подход к вещам, а я тянусь
быть шарлатаном-факиром, который показывает фокусы
в убогом дощатом театре.
С изумлением и восторгом следила Лелька за искусной, тонкой работой, которая началась. Это
была чудеснейшая, ничем не заменимая организация, — партийная рядом с государственной. Государство могло только предписывать и приказывать снаружи. Оно наметило пятилетку, дало определенные задания.
Партия же тысячами щупалец вбуравливалась отовсюду
в самую толщу рабочей массы, будила ее, шевелила, раззадоривала и поднимала на исполнение задач, которые ставило перед классом государство.
Прорыв блестяще
был ликвидирован.
В октябре завод с гордостью рапортовал об этом Центральному комитету
партии. Заполнена
была недовыработка за июль — август, и теперь ровным темпом завод давал 59 тысяч пар галош, — на две тысячи больше, чем
было намечено планом.
— Вот что, Лелька. На бюро мы решили тебя и еще несколько девчат и парней передать
в партию. На той неделе
будет молодежный вечер, — торжественно
будем вас тогда передавать.
— Владимир Ильич давал характеристику, которая примерно характеризуется так: ставьте на все места молодых, — они смелее, независимее, энергичнее стариков… Давайте, товарищи, оправдаем эту истину.
Будем строить новый мир,
будем рушить законы, быт, людей, вещи, — все, что путается
в ногах. Да здравствует комсомол! Да здравствует
партия! Да здравствует Третий интернационал!
Лелька нахмурилась, перестала
петь и испуганно прикусила губу. Позор! Ой, позор! Комсомолка, теперь даже член
партии уже, — и вдруг сейчас разревется! Быстро ушла за кулисы,
в самом темном углу прижалась лбом к холодной кирпичной стене, покрытой паутиной, и сладко зарыдала.
— Какие там вопросы! Такая коммунистка, что просто замечательно. Сколько просветила темных людей! Я и сама темная
была, как двенадцать часов осенью. А она мне раскрыла глаза, сагитировала, как помогать нашему государству. Другие, бывают,
в партию идут, чтобы пролезть,
в глазах у них только одно выдвижение. А она вроде Ленина. Все так хорошо объясняет, — все поймешь: и о рабочей власти, и о религии.
Мы можем свободно терпеть ее
в своей среде и, конечно, исключать из
партии не
будем.
Неточные совпадения
Когда же появился Вронский, она еще более
была рада, утвердившись
в своем мнении, что Кити должна сделать не просто хорошую, но блестящую
партию.
Либеральная
партия говорила или, лучше, подразумевала, что религия
есть только узда для варварской части населения, и действительно, Степан Аркадьич не мог вынести без боли
в ногах даже короткого молебна и не мог понять, к чему все эти страшные и высокопарные слова о том свете, когда и на этом жить
было бы очень весело.
Университетский вопрос
был очень важным событием
в эту зиму
в Москве. Три старые профессора
в совете не приняли мнения молодых; молодые подали отдельное мнение. Мнение это, по суждению одних,
было ужасное, по суждению других,
было самое простое и справедливое мнение, и профессора разделились на две
партии.
Либеральная
партия говорила, что
в России всё дурно, и действительно, у Степана Аркадьича долгов
было много, а денег решительно недоставало.
Княжне Кити Щербацкой
было восьмнадцать лет. Она выезжала первую зиму. Успехи ее
в свете
были больше, чем обеих ее старших сестер, и больше, чем даже ожидала княгиня. Мало того, что юноши, танцующие на московских балах, почти все
были влюблены
в Кити, уже
в первую зиму представились две серьезные
партии: Левин и, тотчас же после его отъезда, граф Вронский.