Неточные совпадения
Лакей по входе в парадное крыльцо, повернул направо и спустившись на несколько ступеней вниз, ввел его в светлый коридор с окнами с правой стороны, кончавшийся вдали стеклянной
дверью, ведущей в сад; с левой стороны
было двое
дверей, первые они прошли.
— Ты, Петр,
будешь служить барину, — обратился к вошедшему первый лакей, и направился к
двери.
«Не уйдет! — подумал он, затворяя
дверь. — А ее сиятельство — молодец! Быстро обо всем озаботилась. Надо
будет переговорить с ней обо всем серьезно».
Ему стыдно
было сознаться, что он трусил, но он трусил. Поднявшись на лестницу, он очутился в небольшой комнате с двумя
дверями.
Одна
дверь, противоположная входу,
была задрапирована какой-то персидской материей.
Во весь громадный простенок между двумя окнами, с тяжелыми, как и на
дверях, портьерами, вделано
было в стену от пола до потолка громадное зеркало.
Она просидела бы,
быть может, очень долго, если бы
дверь ее комнаты не отворилась и на ее пороге не появилась Стеши.
Слева, от входной
двери, находилось старинное фортепиано, с потолка спускалась небольшая бронзовая люстра с хрустальными подвесками; на стенах
было несколько бронзовых бра.
— Вы сами, надеюсь, согласитесь, что без вашего участия отпереть
двери кабинета
было бы рискованно и опрометчиво, — закончил он.
Отоманка, служившая князю постелью, стояла у противоположной окнам стены, влево от входной
двери. В кабинете от опущенных штор
было темно.
По окончании официальной стороны дела, становой пристав, опечатав
двери кабинета, отправился вместе с Голем и Гиршфельдом в столовую, где
был накрыт запоздалый завтрак.
Радом с присяжными заседателями находились места для гражданских истцов и их поверенных, числом более ста человек. Вся остальная глубина залы, огороженная также деревянной решеткой,
была отведена для публики и в это пространство вход
был только из средних
дверей.
Зеркальные
двери банка, все еще осаждаемые тщетно надеющиеся получить обратно свои, часто трудовые, гроши толпой,
были запечатаны.
В голосе его, однако, послышалось смущенье. Константин Николаевич не проявлялся. Он стал пристально смотреть на опущенную портьеру
двери кабинета. Из этой самой
двери, четыре года тому назад, впервые он увидел выходящею княгиню Зинаиду Павловну Шестову. Ему так живо представилась эта сцена, что он машинально вскочил с кресла и отошел в амбразуру окна, как это сделал тогда. Константина Николаевича все не
было.
В коридоре
было тихо. Она осторожно отворила
дверь, вышла, заперла ее снаружи и положила ключ в карман платья, быстро прошла коридор и начала спускаться по лестнице. Дремавший сладко швейцар вскочил, распахнул ей
дверь и подсадил в дожидавшуюся ее у подъезда губернаторскую коляску.
На другой день по прибытии княгини Шестовой в Т. рано утром в конторе гостиницы «Гранд Отель»
была получена на ее имя телеграмма из Москвы, Лакей, призванный в контору для вручения ее по принадлежности, вспомнил, что ее сиятельство приказала ему накануне разбудить ее в девять часов, и несмотря на то, что
был девятый час в начале, полагая, что приезжая ждала именно эту телеграмму, отправился стучаться в
дверь первого номера.
Вскоре у
двери номера, занимаемого княгиней Шестовой, появился хозяин гостиницы и собралась почти вся прислуга. Хозяин
был одним из местных купцов, сменивший прежнего обрусевшего немца, который прогорел и
был одним из тех весьма немногих немцев, которые, не нажившись в гостеприимной России, отправились в свой фатерланд.
Постучав еще несколько времени в запертую
дверь номера, в замке которой ключа с внутренней стороны не
было, хозяин решил послать за полицией. Явившийся вскоре полицейский офицер, попробовав постучаться еще несколько раз, приказал сломать замок.
Дверь была отворена и вошедшие нашли княгиню Зинаиду Павловну лежащею мертвой в постеле.
Стоявший у
дверей первого номера городовой не хотел
было пускать княжну, но швейцар объяснил ему, что это племянница умершей, и она беспрепятственно вошла в номер.
В голосе ее послышалась дикая ненависть. Она
была положительно страшна и, казалось, готова
была кинуться и растерзать его. Он весь как-то съежился и, не заставив повторять себе приказание, выскочил за
дверь.
Лучший номер, куда принесли вещи приезжего, находился на втором этаже. Там
было всего три, четыре номера и
двери двух из них выходили в обширную залу, занятую громадным обеденным столом, сервированным довольно опрятно и даже украшенным двумя фарфоровыми вазами с букетами искусственных цветов.
— Обедать
будете, или еще рано? — отворила
дверь босоногая баба.
Гостиная
была пуста. Александрита остановилась у той самой
двери, в которую полторы недели тому назад вошла вместе с князем Виктором. При одном воспоминании об этом вея кровь бросилась ей в голову и на глазах выступили злобные слезы. Она сбросила их энергичным движением век и устремила полный непримиримой ненависти взгляд на портьеру, закрывавшую
дверь в комнате княгини. Прошло около получка. Наконец портьера зашевелилась, поднялась, и в гостиной, шурша шелковым платьем, появилась Зоя Александровна.
Ставни
были открыты, несколько вновь нанятых лакеев расставляли в комнатах выколоченную на дворе мебель и стлали роскошные ковры, несколько деревенских баб мыли окна, полы, чистили медные приборы у
дверей.
— Княгиня, за последнее время, сделалась со мной откровеннее; мы
были почти друзьями и, кроме того,
дверь ее будуара, задрапированная портьерой, не всегда
была плотно притворена. Понимаете?
— Кстати, — заметил Гиршфельд, когда Николай Ильич уже
был у
двери, — новая газета, при нужде, не откажется, конечно, служить моим интересам?..
Александра Яковлевна сидела спиной к
двери, перед громадным овальным зеркалом, одетая в то же самое легкое летнее платье, в котором
была на сцене, и поправляла гримировку. Шестов подошел и поздоровался с нею.
— В таком случае я попрошу вас выехать немедленно из моего дома, забыть, что у вас
есть отец и мать… Я вас проклинаю!.. — хриплым голосом закричал князь Василий, вскакивая с кресла и указывая сыну на
дверь...
Совершенно случайно намеченный Зоей Александровной план
был выполнен со стороны Софи блистательно. Сергей Николаевич явился как-то после завтрака, au bon courage. Княгиня оставила их с Софи в гостиной. Последняя хотя и не умело, но стала с ним кокетничать. Путилов разнежился, стал целовать ее руки, взял за талию. Софи склонила ему голову на плечо. В
дверях появилась княгиня Зоя. Сергей Николаевич быстро отскочил от княжны.
Не теряя золотого времени, Николай Леопольдович вышел к подъезду, жестом остановил хотевшего подать лошадей кучера и перешел через двор, к стовшему в стороне большому флигелю, на массивно-дубовой парадной
двери которого
была привинчена медная доска с надписью: «Владислав Казимирович Савицкий».
Гиршфельд, совершенно неожидавший такого оборота дела,
был положительно ошеломлен и глядел на Петухова во все глаза. Тот, между тем, быстро подскочил к
двери кабинета, запер ее на ключ и возвратился на место.
Они вышли из комнаты больного. В соседней комнате
было уже приготовлено все для молебна. В
дверях толпилась прислуга.
Усилия мальчишек увенчались успехом, и будущий миллионер, или как называл его буфетчик «живой покойник»
был вытолкнут за
дверь заведения, со скрипом и грохотом тяжелого блока затворившуюся за ним.
Антон Михайлович наскоро
выпил у стойки рюмку водки и вышел почти вслед за заинтересовавшим его оборванцем. Последний стоял прислонившись к косяку
двери заведения, изображая таким образом сцену из потерянного рая, и продолжал бормотать ругательства по адресу изгнавшего его буфетчика. Милашевич отошел от него несколько шагов и стал наблюдать за ним. Оборванец отделился, наконец, от косяка и пошатываясь отправился по направлению к Садовой. Антон Михайлович последовал за ним.
Оно находилось в стене, противоположной тяжелой массивной обитой железом
двери с небольшим круглым отверстием по середине в верхней ее части, в которое
было вставлено стекло.
Со стороны коридора это отверстие, производящее впечатление панорамы,
было закрыто, так как лишь по временам открываемое чьей-то рукою, оно мелькало на
двери светлой точкой.
Гиршфельд почти после каждого свидетельского показания давал продолжительные объяснения. Перед тем как дать одно из них касающееся семейной обстановки Луганского, он даже ходатайствовал о закрытии
дверей залы заседания. Ходатайство это
было уважено судом, и публика временно удалена из залы.
В
дверях кабинета появился прибывший, по приглашению Милашевича, Арефьев. В коротких словах ему передали
суть дела. Тот, с своей стороны, одобрил намерение Луганского.
Неточные совпадения
Городничий. Я здесь напишу. (Пишет и в то же время говорит про себя.)А вот посмотрим, как пойдет дело после фриштика да бутылки толстобрюшки! Да
есть у нас губернская мадера: неказиста на вид, а слона повалит с ног. Только бы мне узнать, что он такое и в какой мере нужно его опасаться. (Написавши, отдает Добчинскому, который подходит к
двери, но в это время
дверь обрывается и подслушивавший с другой стороны Бобчинский летит вместе с нею на сцену. Все издают восклицания. Бобчинский подымается.)
Купцы. Ей-ей! А попробуй прекословить, наведет к тебе в дом целый полк на постой. А если что, велит запереть
двери. «Я тебя, — говорит, — не
буду, — говорит, — подвергать телесному наказанию или пыткой пытать — это, говорит, запрещено законом, а вот ты у меня, любезный,
поешь селедки!»
«Скажи, служивый, рано ли // Начальник просыпается?» // — Не знаю. Ты иди! // Нам говорить не велено! — // (Дала ему двугривенный). // На то у губернатора // Особый
есть швейцар. — // «А где он? как назвать его?» // — Макаром Федосеичем… // На лестницу поди! — // Пошла, да
двери заперты. // Присела я, задумалась, // Уж начало светать. // Пришел фонарщик с лестницей, // Два тусклые фонарика // На площади задул.
Вскочила, испугалась я: // В
дверях стоял в халатике // Плешивый человек. // Скоренько я целковенький // Макару Федосеичу // С поклоном подала: // «Такая
есть великая // Нужда до губернатора, // Хоть умереть — дойти!»
Что шаг, то натыкалися // Крестьяне на диковину: // Особая и странная // Работа всюду шла. // Один дворовый мучился // У
двери: ручки медные // Отвинчивал; другой // Нес изразцы какие-то. // «Наковырял, Егорушка?» — // Окликнули с пруда. // В саду ребята яблоню // Качали. — Мало, дяденька! // Теперь они осталися // Уж только наверху, // А
было их до пропасти!