Неточные совпадения
На лебединой шее княжны блестело драгоценное ожерелье, а на изящных, точно выточенных
руках, переливаясь всеми цветами радуги, блестели драгоценные каменья
в кольцах и браслетах.
В не потерявших еще свой розовый оттенок миниатюрных ушках горели, как две капли крови, два крупных рубина серег.
В правой
руке покойной
был зажат лоскуток бумажки, на котором
было по-французски написано лишь три слова: «Измена — смерть любви».
Его богатство росло ежедневно; его доходы
были велики, его пышность спорила с царской, да и немудрено, так как все средства к его обогащению за счет русского народа
были в его
руках.
На челе лежала лента, на которой золотыми буквами означено
было ее имя и возраст; на левой
руке лежал младенец, умерший спустя несколько минут после своего рождения, одетый
в серебряную ткань;
в правой
руке разрешительная грамота.
Выслушав то монаршее слово, паки нижайше поклонились и
были жалованы к
руке, и государыня из
рук своих изволила жаловать каждого венгерским вином по бокалу, и с тем высокомонаршеским пожалованием отпущены. Это «вошествие», так блистательно показавшее толпе особу Густава Бирона,
было прелюдией мирных торжеств,
в распорядок которых, между прочим, входила и «курьезная» свадьба придворного шута князя Голицына с калмычкой Бужениновой, отпразднованная
в ледяном доме 6 февраля.
В сущности, эти деньги предназначались для Шетарди, на имя которого нельзя
было их послать, не возбуждая подозрения. Из
рук маркиза деньги эти расплылись по казармам гвардейских войск, где вербовались сторонники Елизаветы Петровны. Подобным образом французское правительство неоднократно пересылало
в Петербург довольно крупные суммы денег.
После посещения соборов Архангельского и Благовещенского императрица опять села
в парадную карету и тем же порядком отправилась к зимнему своему дому, что на Яузе. Когда она подъехала к триумфальным синодальным воротам, то ее здесь встретили сорок воспитанников Славяно-греко-латинской академии. Они
были одеты
в белые платья с венцами на головах и с лавровыми ветвями
в руках и пропели императрице кантату, восхвалявшую ее и наступившее с нею благодатное время для России.
29 апреля императрица переехала, при торжественной и парадной обстановке, из Кремлевского дворца снова
в свой зимний дом, что на Яузе. На пути из Кремля, у синодальных ворот, императрицу приветствовали все синодальные члены, окруженные толпой
в двадцать человек студентов Славяно-греко-латинской академии, которые и на этот раз
были одеты
в белые одеяния, держали
в руке ветви и на голове лавровые венки.
Весь необузданный, страстный темперамент юноши вылился
в этих словах. Неприятный огонь снова пылал
в его глазах,
руки были сжаты
в кулаки. Он дрожал всем телом под влиянием дикого порыва возмущения. Очевидно, он решился начать борьбу с отцом, которого прежде так боялся. Но взрыва гнева отца, которого ожидал сын, не последовало. Иван Осипович смотрел на него серьезно и молчал с выражением немого упрека по взгляде.
Это восклицание звучало еще робко и нерешительно. Но это
была уже не прежняя робость, не страх.
В голосе его слышалось что-то вроде зарождающейся симпатии и радостного недоверчивого изумления. Глаза сына, прикованные, не отрывались от глаз отца, который положил
руку на его плечо и тихонько притягивал его к себе.
Мальчик, уже собиравшийся идти, вдруг остановился. Слова отца снова напомнили ему то, о чем он
было совсем забыл
в последние полчаса, — гнет ненавистной службы, опять ожидавшей его. До сих пор он не смел открыто высказывать свое отвращение к ней, но этот час безвозвратно унес с собою всю его робость перед отцом, а с нею сорвалась и печать молчания с его уст. Следуя вдохновению минуты, он воскликнул и снова обвил
руками шею отца.
Он не мог бы хуже защищать свое дело перед человеком, который
был и душой и телом солдат.
В последних неосторожных словах еще слышалась бурная, горячая просьба,
рука Осипа еще обвивала шею отца, но тот вдруг выпрямился и оттолкнул его от себя.
Он обеими
руками охватил мать, и дикое, страшное рыдание вырвалось из его груди, рыдание,
в котором
было столько же гнева и горечи, сколько страдания.
Она прекрасно умела найти дорогу к желанной цели. Свобода, жизнь, счастье! Эти слова отзывались тысячным эхом
в груди юноши,
в котором до сих пор насильственно подавляли бурное стремление ко всему тому, что ему предлагала мать. Как светлая, очаровательная картина, залитая волшебным сиянием, стояла перед ним жизнь, которую рисовала ему Станислава Феликсовна. Стоило протянуть
руку — и она
была его.
Не с кем
было поиграть
в карты, до которых она
была страстная охотница, да к тому же ее муж, которого она страшно ревновала, совсем отбился от
рук.
Бывало, помню, маленькая, еще когда у нас этот черноглазый Ося гостил, что после сгинул, как
в воду канул, держали меня как барышню, вместе с княжной всюду,
в гостиной при гостях резвились, а теперь, знай, видишь, холопка свое место, на тебе каморку
в девичьей, да и за то благодарна
будь,
руки целуй княжеские…
На другой же день начали постройку этой беседки-тюрьмы под наблюдением самого князя, ничуть даже не спешившего ее окончанием. Несчастные любовники между тем,
в ожидании исполнения над ними сурового приговора, томились
в сыром подвале на хлебе и на воде, которые им подавали через проделанное отверстие таких размеров, что
в него можно
было только просунуть
руку с кувшином воды и краюхою черного хлеба.
Князь
был высокий, статный молодой человек с выразительным породистым лицом, с теми изысканно-изящными манерами, которые приобретаются исключительно
в придворной сфере, где люди каждую минуту думают о сохранении элегантной внешности. На лице его лежала печать грусти, деланной или искренней — это, конечно,
было тайной его сердца, но это выражение вполне гармонировало с обстановкой, местом и причиной приема. Все заметили, что князь с особой почтительностью поцеловал
руку княгини Вассы Семеновны Полторацкой.
В то время, когда все это происходило
в Зиновьеве, князь Сергей Сергеевич Луговой медленно ходил по отцовскому кабинету, убранному с тою роскошной, массивной деловитостью, которой отличалась наша седая старина. Все гости разъехались. Слуги
были заняты уборкой столовой и других комнат, а князь, повторяем, удалился
в свой кабинет и присел на широкий дедовский диван с трубкой
в руке.
Долго усидегь он не мог и стал медленно шагать из угла
в угол обширной комнаты, пол которой
был покрыт мягким ковром. Трубка, которую он держал
в руках, давно потухла, а князь все продолжал свою однообразную прогулку. Он переживал впечатления дня, сделанные им знакомства, и мысли его, несмотря на разнообразие лиц, промелькнувших перед ним, против его воли сосредоточились на княжне Людмиле Васильевне Полторацкой. Ее образ носился неотвязно перед ним. Это его начинало даже бесить.
В Зиновьеве ужинали рано. Княгиня почти ничего не
ела. Ожидаемая после ужина беседа с Никитой, по мере приближения ее момента, все сильнее и сильнее ее волновала. Наконец, ужин кончился. Княжна Людмила, поцеловав у матери
руку и получив ее благословение на сон грядущий, удалилась
в свою комнату. Княгиня направилась
в кабинет,
в соседней комнате с которым помещалась ее спальня.
Первое чувство ее
было чувство страха, она хотела бежать, но казалось, именно этот обуявший ее страх сковал ее члены. Она не могла двинуть ни
рукой, ни ногой и стояла перед избушкой как завороженная, освещенная мягким светом луны. Через несколько мгновений дверь избушки скрипнула, отворилась, и на крыльце появился Никита. Стоявшая невдалеке Таня невольно бросилась ему
в глаза.
Молодость и вольнодумство во все времена идут
рука об
руку, а
в описываемое нами время
в столичную жизнь вместе с французским влиянием последнее стало приливать с особенной силой. Князь Луговой не избег этого влияния. Если он не
был в глубине своей души вольнодумцем, то старался хотя показаться им. Это-то старание и побудило его усомниться перед княжной
в семейной легенде.
Он лег спать, но сон бежал от его глаз. Когда он потушил свечу, ему явственно послышались тяжелые шаги
в его спальне. Ощущение, что кто-то приближается к его кровати, охватило его. Князь дрожащими
руками засветил свечу.
В комнате никого не
было.
— Мне, батюшка, отец ничего не говорил об этом. Положим, я не присутствовал при его смерти. Он умер
в Москве, когда я
был в Петербурге,
в корпусе. Но мать умерла почти на моих
руках и тоже ничего не сообщила мне об этом запрете.
Усталость и нравственная и физическая взяла свое, и князь заснул. Вдруг он
был разбужен тремя сильными ударами, раздавшимися
в стене, прилегавшей к его кровати. Князь Сергей Сергеевич вздрогнул и проснулся. То, что представилось его глазам, так поразило его, что он остался недвижим на своей кровати. Он почувствовал, что не может пошевельнуть ни
рукой, ни ногой, хотел кричать, но не мог издать ни одного звука.
— Завтра я
буду в Зиновьеве, чтобы просить у княгини твоей
руки… — сказал князь.
— Гм, — промычал граф Свиридов, — тебе и книги
в руки. Но бросим этот разговор. Успокойся только, если ты даже настоишь на том, чтобы я поехал к твоей невесте и познакомился с ней, я за ней ухаживать не
буду.
Воспользовавшись тем, что подгулявшие дворовые люди все
были в застольной избе и
в доме оставались лишь княгиня, княжна и Таня Берестова, неизвестный злодей проник
в дом и ударом топора размозжил череп княгине Вассе Семеновне, уже спавшей
в постели, потом проник
в спальню княжны, на ее пороге встретился с Таней, которую буквально задушил
руками, сперва надругавшись над ней.
Как бороться с этими силами? С какой стороны они направят свои удары? Разве третьего дня, уезжая из Зиновьева, оставив всех там веселыми и здоровыми, он мог ожидать, что
в ту же ночь
рука злодея покончит с двумя жизнями и что его невеста
будет на волосок от смерти?
Добрые прихожане клали
в руку посильные подачки — кто денежку, кто копейку,
рука наполнялась и быстро опускалась
в карман и опять, опорожненная,
была к услугам прихожан.
Левашев дошел с великой княгиней до лестницы, по которой взошел. Ее уже не
было — она провалилась. Несколько человек взобрались наверх по обломкам. Левашев передал великую княгиню ближайшему, тот дальше, и, таким образом, переходя из
рук в руки, она очутилась
в сенях, откуда ее вынесли на луг. Там она нашла великого князя
в шлафроке.
Несмотря на то что, как мы знаем, он отдал свою судьбу всецело
в руки Провидения, князь не мог все же забыть, что эта холодно и порою даже надменно обращавшаяся с ним петербургская красавица несколько месяцев тому назад
была влюбленной
в него провинциальной девушкой, давшей ему согласие на брак, согласие, усугубленное благословением ее покойной матери.
Ему живо представилась маленькая Таня Берестова с завязанным безымянным пальчиком на правой
руке. Играя
в саду, она нечаянно наколола палец о шипы росшего
в изобилии
в Зиновьеве махрового шиповника. Отломившийся шип ушел под ноготок, и хотя
был вскоре извлечен, но пальчик продолжал болеть и сделался так называемый ногтеед. Он, Ося, часто и дома обсуждал с княжной Людмилой могущие
быть последствия болезни для ноготка Тани.
Первое, что после этих воспоминаний пришло на мысль графу Свянторжецкому,
было: «Теперь она
в моих
руках!»
С какой целью,
быть может, спросит читатель или
в особенности очаровательная читательница.
Была ли это княжна Людмила Васильевна Полторацкая или Таня Берестова, во всяком случае, она оставалась очаровательною женщиной, обладание которой
было приятною мечтою графа Иосифа Яновича. Она
будет его рабой, когда увидит, что ее тайна
в его
руках, — это все, чего он мог желать. Для этого стоило поработать.
Не ныне завтра он
будет в его
руках.
Предательский ноготь, единственное различие между дочерьми одного и того же отца,
в руках графа Свянторжецкого не мог
быть орудием, так как рассказ из воспоминаний его детства, несомненно могущий
быть подтвержденным старыми слугами княгини Полторацкой, должен
был обнаружить и его собственное самозванство.
Они встретились
в гостиной Зиновьевых,
в день рождения Елизаветы Ивановны. Графу необходимо
было приехать с поздравлением к своей тетке, но, несмотря на нарочно выбранное им позднее время, он застал
в гостиной княжну Людмилу Васильевну. Граф смущенно поклонился. Она приветливо протянула ему
руку.
Граф Иосиф Янович не успел поблагодарить княжну, как она уже отошла от него к другим гостям. При прощании, когда он взял ее
руку, чтобы поцеловать, он ощутил
в своей
руке ключ. «Это,
быть может, тот же ключ, которым пользовался Никита!» — мелькнуло
в его уме, но он поспешил отогнать от себя эту злобную мысль. Он постарался, напротив, настроить себя на более веселые мысли.
«Позвать Агашу!» — мелькнуло
в ее уме, и
рука уже
было протянулась к сонетке, но княжна тотчас бессильно опустила ее.
В тоне голоса, которым произнесено
было это двусложное, но великое слово: «отец»,
в выражении взгляда умирающего красноречиво читались мольба о прощении и искреннее раскаяние. Старик не выдержал. Он склонил колена перед умирающим сыном, взял
в руки его голову с уже снова закрывшимися глазами и поцеловал его
в губы.