Неточные совпадения
Совместно с этими родичами начал Густав свою военную карьеру и первоначально
продолжал ее с горем пополам. Последнее происходило оттого, что Польша, управляемая в
то время королем Августом II и Речью Посполитой, была вообще не благоустроеннее Курляндии, беспрерывно возмущалась сеймами, которые, по свидетельству Бандтке, были не что иное, как «скопище крамольников», не уживалась со своими диссидентами, утратила правду в судах, наконец, не воевала ни с кем, что лишало Густава возможности отличиться.
— По крайней мере, я был бы осторожнее при выборе… Твой брак с самого начала носил в себе зародыш несчастья: женщина чуждого происхождения, чуждой религии, дикая, капризная, бешеная польская натура, без характера, без понятий о
том, что мы называем долгом и нравственностью — и ты, со своими стойкими понятиями о чести, — мог ли ты иначе кончить подобный союз?.. А между
тем, мне кажется, что ты, несмотря ни на что,
продолжал любить ее до самого разрыва.
— Конечно, — между
тем продолжал врач цесаревны, — ее не казнят публично и не умертвят даже, но ее постригут в монастырь, как это в обычае в здешней стороне.
— Права, несомненно, права, —
продолжала княгиня Васса Семеновна. — Это говорю я, потому что знаю, что значит иметь единственного ребенка.
То, что вы взяли у нее мальчика, было в порядке вещей: подобная мать не пригодна для воспитания, но
то, что теперь, через двена-дцать лет, вы запрещаете ей видеться с сыном, — жестокость, внушить которую может только ненависть. Как бы ни была велика ее вина — наказание слишком сурово.
— Потому, что ты никогда не видел от меня нежностей, потому, что я воспитывал тебя серьезно и строго, ты сомневаешься в моей любви, —
продолжал отец
тем же тоном. — А знаешь ты, чего стоила мне эта строгость с единственным любимым ребенком?
Граф Шувалов своей нестерпимой гордостью успел нажить себе много недоброжелателей, потому всякий охотно смеялся и передавал знакомым колкости великой княгини. Кроме
того, Екатерина более чем когда-нибудь ласкала Разумовских и этим досаждала Шуваловым, так как последние были в описываемое нами время открытыми врагами графа Алексея и Кирилла Григорьевичей. Императрица все
продолжала хворать. Царедворцы ясно видели, что едва ли можно надеяться на ее выздоровление.
К таким благословенным уголкам принадлежало тамбовское наместничество вообще, а в частности, знакомое нам Зиновьево, где
продолжала жить со своей дочерью Людмилой княгиня Васса Семеновна Полторацкая. Время летело с
тем томительным однообразием, когда один день бывает совершенно похож на другой и когда никакое происшествие, выходящее из ряда вон, не случается в течение целого года, а
то и нескольких лет, да и не может случиться по складу раз заведенной жизни.
Никита пришел в ярость и даже руками ударил себя по бедрам. Воспитанная вместе с княжной, удаленная из атмосферы девичьей, обитательницы которой, как мы знаем, остерегались при ней говорить лишнее слово, Таня не сразу сообразила
то, о чем говорил ей Никита. Сначала она совершенно не поняла его и
продолжала смотреть на него вопросительно-недоумевающим взглядом.
— Проси, — сказал он доложившему лакею и поставил в угол трубку, которую, несмотря на
то что она давно потухла,
продолжал держать в руке.
— Ах, молодежь, молодежь! —
продолжала между
тем причитать княгиня. — Ничего-то у них нет святого…
Все двинулись в столовую. Завтрак прошел очень оживленно. Княгиня
продолжала шутить с дочерью и своим будущим сыном, но на княжну Людмилу эти шутки не производили уже
того конфузящего впечатления, как первый шутливый вопрос матери на террасе.
— Не узнаю я совсем ее сиятельство. Точно подменили, —
продолжала между
тем словоохотливая Федосья.
— Стася приехала ко мне уже устроившись в Петербурге… Я попеняла ей за это, —
продолжала между
тем Елизавета Ивановна. — Теперь она просит меня устроить ей представление ее величеству, которой одной она решается поручить сына. Ей необходимо будет уехать за границу… Ты, конечно, ничего не будешь иметь против
того, чтобы я устроила ей это…
Если она
продолжала жить у дяди Сергея Семеновича,
то это происходило потому, что в доме работали обойщики, закупались принадлежности хозяйства и из Зиновьева еще не прибыли остальные выписанные дворовые.
— Если вы этого не сделаете, граф, — взволнованно между
тем продолжала княжна Людмила Васильевна, —
то это сделаю я… Я сегодня же вечером поеду к дяде и расскажу ему о вашем открытии, а завтра доложу об этом государыне.
«Самозванка-княжна», как он
продолжал мысленно называть княжну Людмилу Васильевну,
продолжала между
тем занимать все более и более места в его уме и сердце.
Встречи на нейтральной почве между
тем продолжались. Граф теперь уже не избегал
тех домов, где мог встретить княжну Людмилу Васильевну. Напротив, он именно ездил в них с этою целью. Княжна
продолжала быть с ним обворожительно любезна. Граф Свянторжецкий положительно терялся в догадках, смеется ли она над ним или ищет примирения.
Она находит отзвук если не в ее уме, так в ее сердце… Кроме
того, ей хочется еще некоторое время помучить его, ранее нежели сделаться к нему благосклонной… Эти свидания наедине дадут ей широкий простор
продолжать этот его временный искус.
— Посудите сами, к кому же другому мне обратиться? Мое положение невозможное. Не говоря уже об искреннем чувстве, которое я
продолжаю питать к княжне, я, кроме
того, являюсь с ней связанным словом и даже более, благословением ее покойной матери, и такая неопределенность ставит меня в крайне затруднительное, мучительное, откровенно говоря, положение.
— Я должен вам сказать, князь, —
продолжал между
тем Зиновьев, — что я год
тому назад слышал об этом и не придал особенного значения, хотя потом, видя поведение племянницы, не раз задумывался над вопросом, не справедлив ли этот слух… Между ею и княжной Людмилой, как, по крайней мере, я помню ее маленькой девочкой, нет ни малейшего нравственного сходства.
— Говоря откровенно, —
продолжал между
тем Сергей Семенович, — мне самому было бы приятнее, если бы дело это не обнаруживалось… Княжну Людмилу не воскресишь.
На за минуту перед
тем пылающих щеках появилась мертвенная бледность. Он еще
продолжал сжимать ее в своих объятиях и со страстью целовать ее полумертвые губы, но…
Молодой Лысенко со дня прибытия в действующую армию с положительно львиной отвагой и безумной храбростью появлялся в самых опасных местах битвы и исполнял самые отважные и рискованные поручения. Суровый старик
продолжал относиться к сыну как к совершенно чужому и постороннему для него офицеру,
тем более что он не находился под его непосредственным начальством и не было поэтому поводов к их встречам.
Наука не позволяет нам также сделать скачок от времени Петра Великого ко времени Екатерины II; она заставляет нас с особенным любопытством углубиться в изучение этого периода — посмотреть, как Россия
продолжала жить новою жизнью после Петра Великого, как разбиралась она в материале преобразований без помощи гениального императора, как нашлась в своем новом положении, с его светлыми и темными сторонами, так как в жизни человека и в жизни народов нет возраста, в котором не было бы и
тех и других сторон.
Неточные совпадения
— И так это меня обидело, —
продолжала она, всхлипывая, — уж и не знаю как!"За что же, мол, ты бога-то обидел?" — говорю я ему. А он не
то чтобы что, плюнул мне прямо в глаза:"Утрись, говорит, может, будешь видеть", — и был таков.
Если глуповцы с твердостию переносили бедствия самые ужасные, если они и после
того продолжали жить,
то они обязаны были этим только
тому, что вообще всякое бедствие представлялось им чем-то совершенно от них не зависящим, а потому и неотвратимым.
Дело в
том, что она
продолжала сидеть в клетке на площади, и глуповцам в сладость было, в часы досуга, приходить дразнить ее, так как она остервенялась при этом неслыханно, в особенности же когда к ее телу прикасались концами раскаленных железных прутьев.
— И будучи я приведен от
тех его слов в соблазн, —
продолжал Карапузов, — кротким манером сказал ему:"Как же, мол, это так, ваше благородие? ужели, мол, что человек, что скотина — все едино? и за что, мол, вы так нас порочите, что и места другого, кроме как у чертовой матери, для нас не нашли?
Но когда дошли до
того, что ободрали на лепешки кору с последней сосны, когда не стало ни жен, ни дев и нечем было «людской завод»
продолжать, тогда головотяпы первые взялись за ум.