Неточные совпадения
— О! Павел Иванович, позвольте мне
быть откровенным: я бы с радостию отдал половину всего моего состояния, чтобы иметь часть тех достоинств, которые имеете
вы!..
— Умница, душенька! — сказал на это Чичиков. — Скажите, однако ж… — продолжал он, обратившись тут же с некоторым видом изумления к Маниловым, — в такие лета и уже такие сведения! Я должен
вам сказать, что в этом ребенке
будут большие способности.
— О,
вы еще не знаете его, — отвечал Манилов, — у него чрезвычайно много остроумия. Вот меньшой, Алкид, тот не так быстр, а этот сейчас, если что-нибудь встретит, букашку, козявку, так уж у него вдруг глазенки и забегают; побежит за ней следом и тотчас обратит внимание. Я его прочу по дипломатической части. Фемистоклюс, — продолжал он, снова обратясь к нему, — хочешь
быть посланником?
— Позвольте
вас попросить расположиться в этих креслах, — сказал Манилов. — Здесь
вам будет попокойнее.
— Позвольте мне
вам заметить, что это предубеждение. Я полагаю даже, что курить трубку гораздо здоровее, нежели нюхать табак. В нашем полку
был поручик, прекраснейший и образованнейший человек, который не выпускал изо рта трубки не только за столом, но даже, с позволения сказать, во всех прочих местах. И вот ему теперь уже сорок с лишком лет, но, благодаря Бога, до сих пор так здоров, как нельзя лучше.
— Но позвольте спросить
вас, — сказал Манилов, — как желаете
вы купить крестьян: с землею или просто на вывод, то
есть без земли?
— Я?.. нет, я не то, — сказал Манилов, — но я не могу постичь… извините… я, конечно, не мог получить такого блестящего образования, какое, так сказать, видно во всяком вашем движении; не имею высокого искусства выражаться… Может
быть, здесь… в этом,
вами сейчас выраженном изъяснении… скрыто другое… Может
быть,
вы изволили выразиться так для красоты слога?
— Может
быть,
вы имеете какие-нибудь сомнения?
— О! помилуйте, ничуть. Я не насчет того говорю, чтобы имел какое-нибудь, то
есть, критическое предосуждение о
вас. Но позвольте доложить, не
будет ли это предприятие или, чтоб еще более, так сказать, выразиться, негоция, [Негоция — коммерческая сделка.] — так не
будет ли эта негоция несоответствующею гражданским постановлениям и дальнейшим видам России?
Казалось, он
был настроен к сердечным излияниям; не без чувства и выражения произнес он наконец следующие слова: — Если б
вы знали, какую услугу оказали сей, по-видимому, дрянью человеку без племени и роду!
— Сударыня! здесь, — сказал Чичиков, — здесь, вот где, — тут он положил руку на сердце, — да, здесь пребудет приятность времени, проведенного с
вами! и поверьте, не
было бы для меня большего блаженства, как жить с
вами если не в одном доме, то, по крайней мере, в самом ближайшем соседстве.
— О,
будьте уверены! — отвечал Манилов. — Я с
вами расстаюсь не долее как на два дни.
— Прощайте, миленькие малютки! — сказал Чичиков, увидевши Алкида и Фемистоклюса, которые занимались каким-то деревянным гусаром, у которого уже не
было ни руки, ни носа. — Прощайте, мои крошки.
Вы извините меня, что я не привез
вам гостинца, потому что, признаюсь, не знал даже, живете ли
вы на свете, но теперь, как приеду, непременно привезу. Тебе привезу саблю; хочешь саблю?
Бонапарт ты проклятый!» Потом прикрикнул на всех: «Эй
вы, любезные!» — и стегнул по всем по трем уже не в виде наказания, но чтобы показать, что
был ими доволен.
— Ничего, ничего, — сказала хозяйка. — В какое это время
вас Бог принес! Сумятица и вьюга такая… С дороги бы следовало
поесть чего-нибудь, да пора-то ночная, приготовить нельзя.
— А верст шестьдесят
будет. Как жаль мне, что нечего
вам покушать! не хотите ли, батюшка,
выпить чаю?
— Разве у
вас был пожар, матушка?
— Еще бы! Это бы скорей походило на диво, если бы
вы их кому-нибудь продали. Или
вы думаете, что в них
есть в самом деле какой-нибудь прок?
— Послушайте, матушка… эх, какие
вы! что ж они могут стоить? Рассмотрите: ведь это прах. Понимаете ли? это просто прах.
Вы возьмите всякую негодную, последнюю вещь, например, даже простую тряпку, и тряпке
есть цена: ее хоть, по крайней мере, купят на бумажную фабрику, а ведь это ни на что не нужно. Ну, скажите сами, на что оно нужно?
Вы собирали его, может
быть, около года, с заботами, со старанием, хлопотами; ездили, морили пчел, кормили их в погребе целую зиму; а мертвые души дело не от мира сего.
Тут
вы с своей стороны никакого не прилагали старания, на то
была воля Божия, чтоб они оставили мир сей, нанеся ущерб вашему хозяйству.
— Право, я все не приберу, как мне
быть; лучше я
вам пеньку продам.
— Да не найдешь слов с
вами! Право, словно какая-нибудь, не говоря дурного слова, дворняжка, что лежит на сене: и сама не
ест сена, и другим не дает. Я хотел
было закупать у
вас хозяйственные продукты разные, потому что я и казенные подряды тоже веду… — Здесь он прилгнул, хоть и вскользь, и без всякого дальнейшего размышления, но неожиданно удачно. Казенные подряды подействовали сильно на Настасью Петровну, по крайней мере, она произнесла уже почти просительным голосом...
В ту же минуту он предлагал
вам ехать куда угодно, хоть на край света, войти в какое хотите предприятие, менять все что ни
есть на все, что хотите.
—
Вы были замешаны в историю, по случаю нанесения помещику Максимову личной обиды розгами в пьяном виде.
— Ну, может
быть, это
вам так показалось: он только что масон, а такой дурак, какого свет не производил.
— Мошенник! — сказал Собакевич очень хладнокровно, — продаст, обманет, еще и пообедает с
вами! Я их знаю всех: это всё мошенники, весь город там такой: мошенник на мошеннике сидит и мошенником погоняет. Все христопродавцы. Один там только и
есть порядочный человек: прокурор; да и тот, если сказать правду, свинья.
— Щи, моя душа, сегодня очень хороши! — сказал Собакевич, хлебнувши щей и отваливши себе с блюда огромный кусок няни, известного блюда, которое подается к щам и состоит из бараньего желудка, начиненного гречневой кашей, мозгом и ножками. — Эдакой няни, — продолжал он, обратившись к Чичикову, —
вы не
будете есть в городе, там
вам черт знает что подадут!
— Да знаете ли, из чего это все готовится?
вы есть не станете, когда узнаете.
— Я хотел
было поговорить с
вами об одном дельце.
— А если найдутся, то
вам, без сомнения…
будет приятно от них избавиться?
— А Пробка Степан, плотник? я голову прозакладую, если
вы где сыщете такого мужика. Ведь что за силища
была! Служи он в гвардии, ему бы бог знает что дали, трех аршин с вершком ростом!
— Но позвольте, — сказал наконец Чичиков, изумленный таким обильным наводнением речей, которым, казалось, и конца не
было, — зачем
вы исчисляете все их качества, ведь в них толку теперь нет никакого, ведь это всё народ мертвый. Мертвым телом хоть забор подпирай, говорит пословица.
— Ну нет, не мечта! Я
вам доложу, каков
был Михеев, так
вы таких людей не сыщете: машинища такая, что в эту комнату не войдет; нет, это не мечта! А в плечищах у него
была такая силища, какой нет у лошади; хотел бы я знать, где бы
вы в другом месте нашли такую мечту!
— Да вот
вы же покупаете, стало
быть, нужен.
— Мне не нужно знать, какие у
вас отношения; я в дела фамильные не мешаюсь, это ваше дело.
Вам понадобились души, я и продаю
вам, и
будете раскаиваться, что не купили.
— Ну, нечего с
вами делать, извольте! Убыток, да уж нрав такой собачий: не могу не доставить удовольствия ближнему. Ведь, я чай, нужно и купчую совершить, чтоб все
было в порядке.
— Не знаю, как
вам дать, я не взял с собою денег. Да, вот десять рублей
есть.
— Как же, с позволения вашего, чтобы не рассердить
вас,
вы за всякий год беретесь платить за них подать? и деньги
будете выдавать мне или в казну?
— Да мы вот как сделаем: мы совершим на них купчую крепость, как бы они
были живые и как бы
вы их мне продали.
— Ведь вот не сыщешь, а у меня
был славный ликерчик, если только не
выпили! народ такие воры! А вот разве не это ли он? — Чичиков увидел в руках его графинчик, который
был весь в пыли, как в фуфайке. — Еще покойница делала, — продолжал Плюшкин, — мошенница ключница совсем
было его забросила и даже не закупорила, каналья! Козявки и всякая дрянь
было напичкались туда, но я весь сор-то повынул, и теперь вот чистенькая; я
вам налью рюмочку.
—
Пили уже и
ели! — сказал Плюшкин. — Да, конечно, хорошего общества человека хоть где узнаешь: он не
ест, а сыт; а как эдакой какой-нибудь воришка, да его сколько ни корми… Ведь вот капитан — приедет: «Дядюшка, говорит, дайте чего-нибудь
поесть!» А я ему такой же дядюшка, как он мне дедушка. У себя дома
есть, верно, нечего, так вот он и шатается! Да, ведь
вам нужен реестрик всех этих тунеядцев? Как же, я, как знал, всех их списал на особую бумажку, чтобы при первой подаче ревизии всех их вычеркнуть.
— А у
вас есть и беглые? — быстро спросил Чичиков, очнувшись.
— Как же, а я приказал самовар. Я, признаться сказать, не охотник до чаю: напиток дорогой, да и цена на сахар поднялась немилосердная. Прошка! не нужно самовара! Сухарь отнеси Мавре, слышишь: пусть его положит на то же место, или нет, подай его сюда, я ужо снесу его сам. Прощайте, батюшка, да благословит
вас Бог, а письмо-то председателю
вы отдайте. Да! пусть прочтет, он мой старый знакомый. Как же!
были с ним однокорытниками!
Смотря долго на имена их, он умилился духом и, вздохнувши, произнес: «Батюшки мои, сколько
вас здесь напичкано! что
вы, сердечные мои, поделывали на веку своем? как перебивались?» И глаза его невольно остановились на одной фамилии: это
был известный Петр Савельев Неуважай-Корыто, принадлежавший когда-то помещице Коробочке.
Знаю, знаю тебя, голубчик; если хочешь, всю историю твою расскажу: учился ты у немца, который кормил
вас всех вместе, бил ремнем по спине за неаккуратность и не выпускал на улицу повесничать, и
был ты чудо, а не сапожник, и не нахвалился тобою немец, говоря с женой или с камрадом.
А
вы что, мои голубчики? — продолжал он, переводя глаза на бумажку, где
были помечены беглые души Плюшкина, —
вы хоть и в живых еще, а что в
вас толку! то же, что и мертвые, и где-то носят
вас теперь ваши быстрые ноги?
Плохо ли
вам было у Плюшкина или просто, по своей охоте, гуляете по лесам да дерете проезжих?
Герои наши видели много бумаги, и черновой и белой, наклонившиеся головы, широкие затылки, фраки, сертуки губернского покроя и даже просто какую-то светло-серую куртку, отделившуюся весьма резко, которая, своротив голову набок и положив ее почти на самую бумагу, выписывала бойко и замашисто какой-нибудь протокол об оттяганье земли или описке имения, захваченного каким-нибудь мирным помещиком, покойно доживающим век свой под судом, нажившим себе и детей и внуков под его покровом, да слышались урывками короткие выражения, произносимые хриплым голосом: «Одолжите, Федосей Федосеевич, дельце за № 368!» — «
Вы всегда куда-нибудь затаскаете пробку с казенной чернильницы!» Иногда голос более величавый, без сомнения одного из начальников, раздавался повелительно: «На, перепиши! а не то снимут сапоги и просидишь ты у меня шесть суток не
евши».
— Послушайте, любезные, — сказал он, — я очень хорошо знаю, что все дела по крепостям, в какую бы ни
было цену, находятся в одном месте, а потому прошу
вас показать нам стол, а если
вы не знаете, что у
вас делается, так мы спросим у других.