Неточные совпадения
Представьте только себя там, хоть изредка: например, если б вам пришлось
идти пешком в зимний вечер, одной взбираться в пятый этаж,
давать уроки?
— Да, упасть в обморок не от того, от чего вы упали, а от того, что осмелились распоряжаться вашим сердцем, потом уйти из дома и сделаться его женой. «Сочиняет, пишет письма,
дает уроки, получает деньги, и этим живет!» В самом деле, какой позор! А они, — он опять указал на предков, — получали, ничего не сочиняя, и проедали весь свой век чужое — какая
слава!.. Что же сталось с Ельниным?
— Для страсти не нужно годов, кузина: она может зародиться в одно мгновение. Но я и не уверяю вас в страсти, — уныло прибавил он, — а что я взволнован теперь — так я не лгу. Не говорю опять, что я умру с отчаяния, что это вопрос моей жизни — нет; вы мне ничего не
дали, и нечего вам отнять у меня, кроме надежд, которые я сам возбудил в себе… Это ощущение: оно, конечно, скоро пройдет, я знаю. Впечатление, за недостатком пищи, не упрочилось — и
слава Богу!
— Да как это ты подкрался: караулили, ждали, и всё даром! — говорила Татьяна Марковна. — Мужики караулили у меня по ночам. Вот и теперь
послала было Егорку верхом на большую дорогу, не увидит ли тебя? А Савелья в город — узнать. А ты опять — как тогда! Да
дайте же завтракать! Что это не дождешься? Помещик приехал в свое родовое имение, а ничего не готово: точно на станции! Что прежде готово, то и подавайте.
— Я не хочу есть, Марфенька.
Дай руку,
пойдем к Волге.
— Ну, если б я сказал тебе: «Закрой глаза,
дай руку и
иди, куда я поведу тебя», — ты бы
дала руку? закрыла бы глаза?
— Да, да, пойдемте! — пристал к ним Леонтий, — там и обедать будем. Вели, Уленька,
давать, что есть — скорее.
Пойдем, Борис, поговорим… Да… — вдруг спохватился он, — что же ты со мной сделаешь… за библиотеку?
— Как не готовили? Учили верхом ездить для военной службы,
дали хороший почерк для гражданской. А в университете: и права, и греческую, и латинскую мудрость, и государственные науки, чего не было? А все прахом
пошло. Ну-с, продолжайте, что же я такое?
Идти дальше, стараться объяснить его окончательно, значит, напиваться с ним пьяным,
давать ему денег взаймы и потом выслушивать незанимательные повести о том, как он в полку нагрубил командиру или побил жида, не заплатил в трактире денег, поднял знамя бунта против уездной или земской полиции, и как за то выключен из полка или послан в такой-то город под надзор.
— Бабушка хотела
посылать за вами, но я просил не
давать знать о моем приезде. Когда же вы возвратились? Мне никто ничего не сказал.
— Вы кстати напомнили о деньгах: он просил сто рублей, а у меня было восемьдесят. Где мои деньги?
Дайте, пожалуйста, надо
послать ему…
—
Дайте срок! — остановила Бережкова. — Что это вам не сидится? Не успели носа показать, вон еще и лоб не простыл, а уж в ногах у вас так и зудит? Чего вы хотите позавтракать: кофе, что ли, или битого мяса? А ты, Марфенька, поди узнай, не хочет ли тот… Маркушка… чего-нибудь? Только сама не показывайся, а Егорку
пошли узнать…
— Не
давайте ему, бабушка: что его баловать? не стоит… — Но сама
пошла было из комнаты.
— Правду, правду говорит его превосходительство! — заметил помещик. —
Дай только волю,
дай только им свободу, ну и
пошли в кабак, да за балалайку: нарежется и прет мимо тебя и шапки не ломает!
— Ей-богу, не знаю: если это игра, так она похожа на ту, когда человек ставит последний грош на карту, а другой рукой щупает пистолет в кармане.
Дай руку, тронь сердце, пульс и скажи, как называется эта игра? Хочешь прекратить пытку: скажи всю правду — и страсти нет, я покоен, буду сам смеяться с тобой и уезжаю завтра же. Я
шел, чтоб сказать тебе это…
Нет, ничто в жизни не
дает такого блаженства, никакая
слава, никакое щекотанье самолюбия, никакие богатства Шехерезады, ни даже творческая сила, ничто… одна страсть!
—
Слава Богу — какое счастье! Куда ты теперь, домой?
Дай мне руку. Я провожу тебя.
Она
шла с поникшей головой. Это молчание
дало ему надежду, что она выскажется до конца.
Но, несмотря на этот смех, таинственная фигура Веры манила его все в глубину фантастической
дали. Вера
шла будто от него в тумане покрывала; он стремился за ней, касался покрывала, хотел открыть ее тайны и узнать, что за Изида перед ним.
Он теперь уже не звал более страсть к себе, как прежде, а проклинал свое внутреннее состояние, мучительную борьбу, и написал Вере, что решился бежать ее присутствия. Теперь, когда он стал уходить от нее, — она будто
пошла за ним, все под своим таинственным покрывалом, затрогивая, дразня его, будила его сон, отнимала книгу из рук, не
давала есть.
— Что тебе нужно, Вера, зачем ты не
даешь мне покоя? Через час я уеду!.. — резко и сухо говорил он, и сам все
шел к ней.
Она всматривалась в
даль, указывала Райскому какое-нибудь плывущее судно, иногда
шла неровными, слабыми шагами, останавливалась, переводя дух и отряхивая пряди волос от лица.
— И
слава Богу, Вера! Опомнись, приди в себя немного, ты сама не
пойдешь! Когда больные горячкой мучатся жаждой и просят льду — им не
дают. Вчера, в трезвый час, ты сама предвидела это и указала мне простое и самое действительное средство — не пускать тебя — и я не пущу…
— У вас какая-то сочиненная и придуманная любовь… как в романах… с надеждой на бесконечность… словом — бессрочная! Но честно ли то, что вы требуете от меня, Вера? Положим, я бы не назначал любви срока, скача и играя, как Викентьев, подал бы вам руку «навсегда»: чего же хотите вы еще? Чтоб «Бог благословил союз», говорите вы, то есть чтоб
пойти в церковь — да против убеждения —
дать публично исполнить над собой обряд… А я не верю ему и терпеть не могу попов: логично ли, честно ли я поступлю!..
Между тем в доме у Татьяны Марковны все
шло своим порядком. Отужинали и сидели в зале, позевывая. Ватутин рассыпался в вежливостях со всеми, даже с Полиной Карповной, и с матерью Викентьева, шаркая ножкой, любезничая и глядя так на каждую женщину, как будто готов был всем ей пожертвовать. Он говорил, что
дамам надо стараться делать «приятности».
Она
шла не самонадеянно, а, напротив, с сомнениями, не ошибается ли она, не прав ли проповедник, нет ли в самом деле там, куда так пылко стремится он, чего-нибудь такого чистого, светлого, разумного, что могло бы не только избавить людей от всяких старых оков, но открыть Америку, новый, свежий воздух, поднять человека выше, нежели он был,
дать ему больше, нежели он имел.
Вера, узнав, что Райский не выходил со двора,
пошла к нему в старый дом, куда он перешел с тех пор, как Козлов поселился у них, с тем чтобы сказать ему о новых письмах, узнать, как он примет это, и, смотря по этому,
дать ему понять, какова должна быть его роль, если бабушка возложит на него видеться с Марком.
Заслуги мучительного труда над обработкой данного ему, почти готового материала — у него не было и нет, это правда. Он не был сам творцом своего пути, своей судьбы; ему, как планете, очерчена орбита, по которой она должна вращаться; природа снабдила ее потребным количеством тепла и света,
дала нужные свойства для этого течения — и она
идет неуклонно по начертанному пути.
Ты сейчас придумал, что нужно сделать: да, сказать прежде всего Ивану Ивановичу, а потом увидим, надо ли тебе
идти к Крицкой, чтобы узнать от нее об этих слухах и
дать им другой толк или… сказать правду! — прибавила она со вздохом.
Время сняло с вас много оков, наложенных лукавой и грубой тиранией: снимет и остальные,
даст простор и свободу вашим великим, соединенным силам ума и сердца — и вы открыто
пойдете своим путем и употребите эту свободу лучше, нежели мы употребляем свою!