Неточные совпадения
Осип. Ваше высокоблагородие! зачем вы не берете? Возьмите! в дороге все пригодится.
Давай сюда головы и кулек! Подавай все! все
пойдет впрок. Что там? веревочка?
Давай и веревочку, — и веревочка в дороге пригодится: тележка обломается или что другое, подвязать можно.
Осип. Да так; все равно, хоть и
пойду, ничего из этого не будет. Хозяин сказал, что больше не
даст обедать.
Хлестаков. Нет, батюшка меня требует. Рассердился старик, что до сих пор ничего не выслужил в Петербурге. Он думает, что так вот приехал да сейчас тебе Владимира в петлицу и
дадут. Нет, я бы
послал его самого потолкаться в канцелярию.
Идут, как будто гонятся
За ними волки серые,
Что
дале — то скорей.
—
Послали в Клин нарочного,
Всю истину доведали, —
Филиппушку спасли.
Елена Александровна
Ко мне его, голубчика,
Сама —
дай Бог ей счастие!
За ручку подвела.
Добра была, умна была...
— Такую
даль мы ехали!
Иди! — сказал Филиппушка. —
Не стану обижать...
У батюшки, у матушки
С Филиппом побывала я,
За дело принялась.
Три года, так считаю я,
Неделя за неделею,
Одним порядком
шли,
Что год, то дети: некогда
Ни думать, ни печалиться,
Дай Бог с работой справиться
Да лоб перекрестить.
Поешь — когда останется
От старших да от деточек,
Уснешь — когда больна…
А на четвертый новое
Подкралось горе лютое —
К кому оно привяжется,
До смерти не избыть!
Ты
дай нам слово верное
На нашу речь мужицкую
Без смеху и без хитрости,
По совести, по разуму,
По правде отвечать,
Не то с своей заботушкой
К другому мы
пойдем...
«Скажи, служивый, рано ли
Начальник просыпается?»
— Не знаю. Ты
иди!
Нам говорить не велено! —
(
Дала ему двугривенный).
На то у губернатора
Особый есть швейцар. —
«А где он? как назвать его?»
— Макаром Федосеичем…
На лестницу поди! —
Пошла, да двери заперты.
Присела я, задумалась,
Уж начало светать.
Пришел фонарщик с лестницей,
Два тусклые фонарика
На площади задул.
Дала еще целковенький.
—
Пойдем в мою каморочку,
Попьешь пока чайку...
Он
шел домой — неблизкий путь,
Дай Бог дойти и отдохнуть!
Красивая, здоровая.
А деток не
дал Бог!
Пока у ней гостила я,
Все время с Лиодорушкой
Носилась, как с родным.
Весна уж начиналася,
Березка распускалася,
Как мы домой
пошли…
Хорошо, светло
В мире Божием!
Хорошо, легко,
Ясно н а ́ сердце.
Уж сумма вся исполнилась,
А щедрота народная
Росла: — Бери, Ермил Ильич,
Отдашь, не пропадет! —
Ермил народу кланялся
На все четыре стороны,
В палату
шел со шляпою,
Зажавши в ней казну.
Сдивилися подьячие,
Позеленел Алтынников,
Как он сполна всю тысячу
Им выложил на стол!..
Не волчий зуб, так лисий хвост, —
Пошли юлить подьячие,
С покупкой поздравлять!
Да не таков Ермил Ильич,
Не молвил слова лишнего.
Копейки не
дал им!
Стародум(сведя обоих). Вам одним за секрет сказать можно. Она сговорена. (Отходит и
дает знак Софье, чтоб
шла за ним.)
Правдин. Как
дале не
пойдет, сударыня? Он доучивает Часослов; а там, думать надобно, примутся и за Псалтырь.
Пойдем тотчас в армию и сделаемся достойными звания дворянина, которое нам
дала порода».
Софья. Всех и вообразить не можешь. Он хотя и шестнадцати лет, а достиг уже до последней степени своего совершенства и
дале не
пойдет.
С таким убеждением высказал он это, что головотяпы послушались и призвали новото́ра-вора. Долго он торговался с ними, просил за розыск алтын да деньгу, [Алтын да деньга — старинные монеты: алтын в 6 денег, или в 3 копейки (ср. пятиалтынный — 15 коп.), деньга — полкопейки.] головотяпы же
давали грош [Грош — старинная монета в 2 копейки, позднее — полкопейки.] да животы свои в придачу. Наконец, однако, кое-как сладились и
пошли искать князя.
Покуда
шли эти толки, помощник градоначальника не дремал. Он тоже вспомнил о Байбакове и немедленно потянул его к ответу. Некоторое время Байбаков запирался и ничего, кроме «знать не знаю, ведать не ведаю», не отвечал, но когда ему предъявили найденные на столе вещественные доказательства и сверх того пообещали полтинник на водку, то вразумился и, будучи грамотным,
дал следующее показание...
Содержание было то самое, как он ожидал, но форма была неожиданная и особенно неприятная ему. «Ани очень больна, доктор говорит, что может быть воспаление. Я одна теряю голову. Княжна Варвара не помощница, а помеха. Я ждала тебя третьего дня, вчера и теперь
посылаю узнать, где ты и что ты? Я сама хотела ехать, но раздумала, зная, что это будет тебе неприятно.
Дай ответ какой-нибудь, чтоб я знала, что делать».
Вронский
пошел за кондуктором в вагон и при входе в отделение остановился, чтобы
дать дорогу выходившей
даме.
— Это помещение для доктора и аптеки, — отвечал Вронский, увидав подходившего к нему в коротком пальто архитектора, и, извинившись перед
дамами,
пошел ему навстречу.
— Всё молодость, окончательно ребячество одно. Ведь покупаю, верьте чести, так, значит, для
славы одной, что вот Рябинин, а не кто другой у Облонского рощу купил. А еще как Бог
даст расчеты найти. Верьте Богу. Пожалуйте-с. Условьице написать…
— Здесь столько блеска, что глаза разбежались, — сказал он и
пошел в беседку. Он улыбнулся жене, как должен улыбнуться муж, встречая жену, с которою он только что виделся, и поздоровался с княгиней и другими знакомыми, воздав каждому должное, то есть пошутив с
дамами и перекинувшись приветствиями с мужчинами. Внизу подле беседки стоял уважаемый Алексей Александровичем, известный своим умом и образованием генерал-адъютант. Алексей Александрович зaговорил с ним.
— Да после обеда нет заслуги! Ну, так я вам
дам кофею,
идите умывайтесь и убирайтесь, — сказала баронесса, опять садясь и заботливо поворачивая винтик в новом кофейнике. — Пьер,
дайте кофе, — обратилась она к Петрицкому, которого она называла Пьер, по его фамилии Петрицкий, не скрывая своих отношений с ним. — Я прибавлю.
Толстый дворецкий, блестя круглым бритым лицом и крахмаленным бантом белого галстука, доложил, что кушанье готово, и
дамы поднялись. Вронский попросил Свияжского подать руку Анне Аркадьевне, а сам подошел к Долли. Весловский прежде Тушкевича подал руку княжне Варваре, так что Тушкевич с управляющим и доктором
пошли одни.
— Кто это
идет? — сказал вдруг Вронский, указывая на шедших навстречу двух
дам. — Может быть, знают нас, — и он поспешно направился, увлекая ее за собою, на боковую дорожку.
— О, в этом мы уверены, что ты можешь не спать и другим не
давать, — сказала Долли мужу с тою чуть заметною иронией, с которою она теперь почти всегда относилась к своему мужу. — А по-моему, уж теперь пора…. Я
пойду, я не ужинаю.
—
Слава Богу,
слава Богу, — заговорила она, — теперь всё. готово. Только немножко вытянуть ноги. Вот так, вот прекрасно. Как эти цветы сделаны без вкуса, совсем не похоже на фиалку, — говорила она, указывая на обои. — Боже мой! Боже мой. Когда это кончится?
Дайте мне морфину. Доктор!
дайте же морфину. О, Боже мой, Боже мой!
Где он?» Он
пошел к жене и, насупившись, не глядя на нее, спросил у старшей девочки, где та бумага, которую он
дал им.
Дарья Александровна между тем, успокоив ребенка и по звуку кареты поняв, что он уехал, вернулась опять в спальню. Это было единственное убежище ее от домашних забот, которые обступали ее, как только она выходила. Уже и теперь, в то короткое время, когда она выходила в детскую, Англичанка и Матрена Филимоновна успели сделать ей несколько вопросов, не терпевших отлагательства и на которые она одна могла ответить: что надеть детям на гулянье?
давать ли молоко? не
послать ли за другим поваром?
— Не торопитесь, — сказал Корд Вронскому, — и помните одно: не задерживайте у препятствий и не
посылайте,
давайте ей выбирать, как она хочет.
Дамы вошли в вагон, а Вронский со Степаном Аркадьичем
пошли за народом узнавать подробности несчастия.
— До свиданья, Иван Петрович. Да посмотрите, не тут ли брат, и
пошлите его ко мне, — сказала
дама у самой двери и снова вошла в отделение.
«Я, воспитанный в понятии Бога, христианином, наполнив всю свою жизнь теми духовными благами, которые
дало мне христианство, преисполненный весь и живущий этими благами, я, как дети, не понимая их, разрушаю, то есть хочу разрушить то, чем я живу. А как только наступает важная минута жизни, как дети, когда им холодно и голодно, я
иду к Нему, и еще менее, чем дети, которых мать бранит за их детские шалости, я чувствую, что мои детские попытки с жиру беситься не зачитываются мне».
— Хорошо, так поезжай домой, — тихо проговорила она, обращаясь к Михайле. Она говорила тихо, потому что быстрота биения сердца мешала ей дышать. «Нет, я не
дам тебе мучать себя», подумала она, обращаясь с угрозой не к нему, не к самой себе, а к тому, кто заставлял ее мучаться, и
пошла по платформе мимо станции.
— Уморительны мне твои engouements, [увлечения,]] — сказала княгиня, — нет,
пойдём лучше назад, — прибавила она, заметив двигавшегося им навстречу Левина с своею
дамой и с немецким доктором, с которым он что-то громко и сердито говорил.
— Мне вас ужасно жалко! И как бы я счастлив был, если б устроил это! — сказал Степан Аркадьич, уже смелее улыбаясь. — Не говори, не говори ничего! Если бы Бог
дал мне только сказать так, как я чувствую. Я
пойду к нему.
Агафья Михайловна, говоря об умершем старике, сказала: «Что ж,
слава Богу, причастили, соборовали,
дай Бог каждому так умереть».
— Оттого, что у него стачки с купцами; он
дал отступного. Я со всеми ими имел дела, я их знаю. Ведь это не купцы, а барышники. Он и не
пойдет на дело, где ему предстоит десять, пятнадцать процентов, а он ждет, чтобы купить за двадцать копеек рубль.
— Вы сходите, сударь, повинитесь еще. Авось Бог
даст. Очень мучаются, и смотреть жалости, да и всё в доме навынтараты
пошло. Детей, сударь, пожалеть надо. Повинитесь, сударь. Что делать! Люби кататься…
Катавасов, войдя в свой вагон, невольно кривя душой, рассказал Сергею Ивановичу свои наблюдения над добровольцами, из которых оказывалось, что они были отличные ребята. На большой станции в городе опять пение и крики встретили добровольцев, опять явились с кружками сборщицы и сборщики, и губернские
дамы поднесли букеты добровольцам и
пошли за ними в буфет; но всё это было уже гораздо слабее и меньше, чем в Москве.
— Кузьма,
дай тулуп. А вы велите-ка взять фонарь, я
пойду взгляну, — сказал он приказчику.
— Ну, чорт их дери, привилегированные классы, — прокашливаясь проговорил голос брата. — Маша! Добудь ты нам поужинать и
дай вина, если осталось, а то
пошли.
В первую минуту ей показалось неприлично, что Анна ездит верхом. С представлением о верховой езде для
дамы в понятии Дарьи Александровны соединялось представление молодого легкого кокетства, которое, по ее мнению, не
шло к положению Анны; но когда она рассмотрела ее вблизи, она тотчас же примирилась с ее верховою ездой. Несмотря на элегантность, всё было так просто, спокойно и достойно и в позе, и в одежде, и в движениях Анны, что ничего не могло быть естественней.
— Как же ты
послала сказать княжне, что мы не поедем? — хрипло прошептал ещё раз живописец ещё сердитее, очевидно раздражаясь ещё более тем, что голос изменяет ему и он не может
дать своей речи того выражения, какое бы хотел.
— Да не зайдет ли он вечером сюда? — сказал Максим Максимыч, — или ты, любезный, не
пойдешь ли к нему за чем-нибудь?.. Коли
пойдешь, так скажи, что здесь Максим Максимыч; так и скажи… уж он знает… Я тебе
дам восьмигривенный на водку…
Вот мазурка кончилась, и мы расстались — до свидания.
Дамы разъехались… Я
пошел ужинать и встретил Вернера.
Он
дал им минуту отдохнуть, после чего они
пошли сами собою.
Разговор сначала не клеился, но после дело
пошло, и он начал даже получать форс, но… здесь, к величайшему прискорбию, надобно заметить, что люди степенные и занимающие важные должности как-то немного тяжеловаты в разговорах с
дамами; на это мастера господа поручики и никак не далее капитанских чинов.