Неточные совпадения
— Ну, Иван Иваныч, не сердитесь, — сказала Анна Васильевна, — если опять забуду да свою трефовую даму побью. Она мне даже сегодня во сне приснилась. И как это я ее забыла!
Кладу девятку на чужого валета, а дама на
руках…
Потом, как его будут раздевать и у него похолодеет сначала у сердца, потом
руки и ноги, как он не сможет сам лечь, а
положит его тихонько сторож Сидорыч…
Тит Никоныч был джентльмен по своей природе. У него было тут же, в губернии, душ двести пятьдесят или триста — он хорошенько не знал, никогда в имение не заглядывал и предоставлял крестьянам делать, что хотят, и платить ему оброку, сколько им заблагорассудится. Никогда он их не поверял. Возьмет стыдливо привезенные деньги, не считая,
положит в бюро, а мужикам махнет
рукой, чтоб ехали, куда хотят.
— Да, читал и аккомпанировал мне на скрипке: он был странен, иногда задумается и молчит полчаса, так что вздрогнет, когда я назову его по имени, смотрит на меня очень странно… как иногда вы смотрите, или сядет так близко, что испугает меня. Но мне не было… досадно на него… Я привыкла к этим странностям; он раз
положил свою
руку на мою: мне было очень неловко. Но он не замечал сам, что делает, — и я не отняла
руки. Даже однажды… когда он не пришел на музыку, на другой день я встретила его очень холодно…
Он схватил кисть, палитру, помалевал глаза, изменил немного линию губ — и со вздохом
положил кисть и отошел. Платье, эти кружева, бархат кое-как набросаны. А пуще всего
руки не верны. И темно: краски вечером изменяются.
Проглотив несколько капель, она указала ему место на подушке и сделала знак, чтоб он
положил свою голову. Она
положила ему
руку на голову, а он украдкой утирал слезы.
Он по утрам с удовольствием ждал, когда она, в холстинковой блузе, без воротничков и нарукавников, еще с томными, не совсем прозревшими глазами, не остывшая от сна, привставши на цыпочки,
положит ему
руку на плечо, чтоб разменяться поцелуем, и угощает его чаем, глядя ему в глаза, угадывая желания и бросаясь исполнять их. А потом наденет соломенную шляпу с широкими полями, ходит около него или под
руку с ним по полю, по садам — и у него кровь бежит быстрее, ему пока не скучно.
— Не так, иначе! — говорил он,
положив ей
руки на плеча.
Она
положила было
руку ему на плечо, другой
рукой поправила ему всклокочившиеся волосы и хотела опять сесть рядом.
В комнату вошел, или, вернее, вскочил — среднего роста, свежий, цветущий, красиво и крепко сложенный молодой человек, лет двадцати трех, с темно-русыми, почти каштановыми волосами, с румяными щеками и с серо-голубыми вострыми глазами, с улыбкой, показывавшей ряд белых крепких зубов. В
руках у него был пучок васильков и еще что-то бережно завернутое в носовой платок. Он все это вместе со шляпой
положил на стул.
Бабушка хотела отвечать, но в эту минуту ворвался в комнату Викентьев, весь в поту, в пыли, с книгой и нотами в
руках. Он
положил и то и другое на стол перед Марфенькой.
Телега ехала с грохотом, прискакивая; прискакивали и мужики; иной сидел прямо, держась обеими
руками за края, другой лежал,
положив голову на третьего, а третий, опершись
рукой на локоть, лежал в глубине, а ноги висели через край телеги.
Она тихо отняла
руку, которую было
положила на его
руку.
— Не шути этим, Борюшка; сам сказал сейчас, что она не Марфенька! Пока Вера капризничает без причины, молчит, мечтает одна — Бог с ней! А как эта змея, любовь, заберется в нее, тогда с ней не сладишь! Этого «рожна» я и тебе, не только девочкам моим, не пожелаю. Да ты это с чего взял: говорил, что ли, с ней, заметил что-нибудь? Ты скажи мне, родной, всю правду! — умоляющим голосом прибавила она,
положив ему на плечо
руку.
А она, отворотясь от этого сухого взгляда, обойдет сзади стула и вдруг нагнется к нему и близко взглянет ему в лицо,
положит на плечо
руки или нежно щипнет его за ухо — и вдруг остановится на месте, оцепенеет, смотрит в сторону глубоко-задумчиво, или в землю, точно перемогает себя, или — может быть — вспоминает лучшие дни, Райского-юношу, потом вздохнет, очнется — и опять к нему…
— А вот этого я и не хочу, — отвечала она, — очень мне весело, что вы придете при нем — я хочу видеть вас одного: хоть на час будьте мой — весь мой… чтоб никому ничего не досталось! И я хочу быть — вся ваша… вся! — страстно шепнула она,
кладя голову ему на грудь. — Я ждала этого, видела вас во сне, бредила вами, не знала, как заманить. Случай помог мне — вы мой, мой, мой! — говорила она, охватывая его
руками за шею и целуя воздух.
Она
положила свою
руку ему на
руку и, как кошечка, лукаво, с дрожащим от смеха подбородком взглянула ему в глаза.
Она подошла к ней, пристально и ласково поглядела ей в глаза, потом долго целовала ей глаза, губы, щеки.
Положив ее голову, как ребенка, на
руку себе, она любовалась ее чистой, младенческой красотой и крепко сжала в объятиях.
— Ну, не приду! — сказал он и,
положив подбородок на
руки, стал смотреть на нее. Она оставалась несколько времени без дела, потом вынула из стола портфель, сняла с шеи маленький ключик и отперла, приготовляясь писать.
— А тот ушел? Я притворился спящим. Тебя давно не видать, — заговорил Леонтий слабым голосом, с промежутками. — А я все ждал — не заглянет ли, думаю. Лицо старого товарища, — продолжал он, глядя близко в глаза Райскому и
положив свою
руку ему на плечо, — теперь только одно не противно мне…
Вера с семи часов вечера сидела в бездействии, сначала в сумерках, потом при слабом огне одной свечи; облокотясь на стол и
положив на
руку голову, другой
рукой она задумчиво перебирала листы лежавшей перед ней книги, в которую не смотрела.
— Брат! — заговорила она через минуту нежно,
кладя ему
руку на плечо, — если когда-нибудь вы горели, как на угольях, умирали сто раз в одну минуту от страха, от нетерпения… когда счастье просится в
руки и ускользает… и ваша душа просится вслед за ним… Припомните такую минуту… когда у вас оставалась одна последняя надежда… искра… Вот это — моя минута! Она пройдет — и все пройдет с ней…
— О, чертова музыка! — с досадой на этот стук сказал он и сел на одну из скамей близ стола,
положил локти на стол и впустил обе
руки в густые волосы.
— У вас какая-то сочиненная и придуманная любовь… как в романах… с надеждой на бесконечность… словом — бессрочная! Но честно ли то, что вы требуете от меня, Вера?
Положим, я бы не назначал любви срока, скача и играя, как Викентьев, подал бы вам
руку «навсегда»: чего же хотите вы еще? Чтоб «Бог благословил союз», говорите вы, то есть чтоб пойти в церковь — да против убеждения — дать публично исполнить над собой обряд… А я не верю ему и терпеть не могу попов: логично ли, честно ли я поступлю!..
Перед ней будто сверкнула молния. И она бросилась к нему и
положила ему
руку на плечо.
Райский сидел целый час как убитый над обрывом, на траве,
положив подбородок на колени и закрыв голову
руками. Все стонало в нем. Он страшной мукой платил за свой великодушный порыв, страдая, сначала за Веру, потом за себя, кляня себя за великодушие.
Райский
положил щеку на
руку, смотрел около и ничего не видел, кроме дорожки к крыльцу Веры, чувствовал только яд лжи, обмана.
Она стала было рассматривать все вещи, но у ней дрожали
руки. Она схватит один флакон, увидит другой,
положит тот, возьмет третий, увидит гребенку, щетки в серебряной оправе — и все с ее вензелем М. «От будущей maman», — написано было.
Она быстро обвила косу около
руки, свернула ее в кольцо, закрепила кое-как черной большой булавкой на голове и накинула на плечи платок. Мимоходом подняла с полу назначенный для Марфеньки букет и
положила на стол.
Вера почти умилилась внутренне, но не смогла ничего ответить ей, а только тяжело перевела дух и
положила ей
руку на плечо.
— Брат, что с тобой! ты несчастлив! — сказала она,
положив ему
руку на плечо, — и в этих трех словах, и в голосе ее — отозвалось, кажется, все, что есть великого в сердце женщины: сострадание, самоотвержение, любовь.
Он
положил лицо в ее
руки и рыдал, как человек, все утративший, которому нечего больше терять.
Он едва поспевал следить за ней среди кустов, чтоб не случилось с ней чего-нибудь. Она все шла, осиливая крутую гору, и только однажды оперлась обеими
руками о дерево,
положила на
руки голову.
Она прижала его голову к своей груди, крепко поцеловала ее и
положила на нее
руку.
И Татьяна Марковна, наблюдая за Верой, задумывалась и как будто заражалась ее печалью. Она тоже ни с кем почти не говорила, мало спала, мало входила в дела, не принимала ни приказчика, ни купцов, приходивших справляться о хлебе, не отдавала приказаний в доме. Она сидела, опершись
рукой о стол и
положив голову в ладони, оставаясь подолгу одна.
Показался свет и
рука, загородившая огонь. Вера перестала смотреть,
положила голову на подушку и притворилась спящею. Она видела, что это была Татьяна Марковна, входившая осторожно с ручной лампой. Она спустила с плеч на стул салоп и шла тихо к постели, в белом капоте, без чепца, как привидение.
Вера, взглянув на письмо, оцепенела, как будто от изумления, и с минуту не брала его из
рук Якова, потом взяла и
положила на стол, сказав коротко: «Хорошо, поди!»
Потом встала, вынула из комода прежнее, нераспечатанное, такое же письмо и
положила рядом с этим, и села опять в своей позе, закрывая
руками лицо.
Она
положила перо, склонила опять голову в ладони, закрыла глаза, собираясь с мыслями. Но мысли не вязались, путались, мешала тоска, биение сердца. Она прикладывала
руку к груди, как будто хотела унять боль, опять бралась за перо, за бумагу и через минуту бросала.
— Я бы не была с ним счастлива: я не забыла бы прежнего человека никогда и никогда не поверила бы новому человеку. Я слишком тяжело страдала, — шептала она,
кладя щеку свою на
руку бабушки, — но ты видела меня, поняла и спасла… ты — моя мать!.. Зачем же спрашиваешь и сомневаешься? Какая страсть устоит перед этими страданиями? Разве возможно повторять такую ошибку!.. Во мне ничего больше нет… Пустота — холод, и если б не ты — отчаяние…
— Не поминай этого и не тревожь себя напрасно! — говорила бабушка, едва сдерживаясь сама и отирая ей слезы
рукой, — ведь мы
положили никогда не говорить об этом…
Он
положил ей за спину и под
руки подушки, на плечи и грудь накинул ей свой шотландский плед и усадил ее с книгой на диван.
Потом,
положив палитру и кисть, тихо наклонился к ней, еще тише коснулся губами ее бледной
руки и неслышными шагами вышел из комнаты.
Он перечитал, потом вздохнул и,
положив локти на стол, подпер
руками щеки и смотрел на себя в зеркало. Он с грустью видел, что сильно похудел, что прежних живых красок, подвижности в чертах не было. Следы молодости и свежести стерлись до конца. Не даром ему обошлись эти полгода. Вон и седые волосы сильно серебрятся. Он приподнял
рукой густые пряди черных волос и тоже не без грусти видел, что они редеют, что их темный колорит мешается с белым.