Неточные совпадения
— Ах! — почти с отчаянием произнес Райский. — Ведь жениться можно один, два, три раза: ужели я не могу наслаждаться красотой так, как бы наслаждался красотой в статуе? Дон-Жуан наслаждался
прежде всего эстетически этой потребностью, но грубо; сын своего века, воспитания, нравов, он увлекался за пределы этого поклонения — вот и все. Да
что толковать с тобой!
— А знаешь — ты отчасти прав.
Прежде всего скажу,
что мои увлечения всегда искренны и не умышленны: — это не волокитство — знай однажды навсегда. И когда мой идол хоть одной чертой подходит к идеалу, который фантазия сейчас создает мне из него, — у меня само собою доделается остальное, и тогда возникает идеал счастья, семейного…
— Ты
прежде заведи дело, в которое мог бы броситься живой ум, гнушающийся мертвечины, и страстная душа, и укажи, как положить силы во что-нибудь,
что стоит борьбы, а с своими картами, визитами, раутами и службой — убирайся к черту!
А он
прежде всего воззрился в учителя: какой он, как говорит, как нюхает табак, какие у него брови, бакенбарды; потом стал изучать болтающуюся на животе его сердоликовую печатку, потом заметил,
что у него большой палец правой руки раздвоен посередине и представляет подобие двойного ореха.
— Ну, птички мои, ну
что? — говорила бабушка, всегда затрудняясь, которую
прежде поцеловать. — Ну
что, Верочка? вот умница: причесалась.
— В свете уж обо мне тогда знали,
что я люблю музыку, говорили,
что я буду первоклассная артистка.
Прежде maman хотела взять Гензельта, но, услыхавши это, отдумала.
Никогда — ни упрека, ни слезы, ни взгляда удивления или оскорбления за то,
что он
прежде был не тот,
что завтра будет опять иной,
чем сегодня,
что она проводит дни оставленная, забытая, в страшном одиночестве.
Она вдруг почувствовала,
что она не жила, а росла и прозябала. Ее мучит жажда этой жизни, ее живых симпатий и скорбей, труда, но
прежде симпатий.
Он удивился этой просьбе и задумался. Она и
прежде просила, но шутя, с улыбкой. Самолюбие шепнуло было ему,
что он постучался в ее сердце недаром,
что оно отзывается,
что смущение и внезапная, неловкая просьба не говорить о любви — есть боязнь, осторожность.
Райский тщательно внес в программу будущего романа и это видение, как
прежде внес разговоры с Софьей и эпизод о Наташе и многое другое,
что должно поступить в лабораторию его фантазии.
— Да как это ты подкрался: караулили, ждали, и всё даром! — говорила Татьяна Марковна. — Мужики караулили у меня по ночам. Вот и теперь послала было Егорку верхом на большую дорогу, не увидит ли тебя? А Савелья в город — узнать. А ты опять — как тогда! Да дайте же завтракать!
Что это не дождешься? Помещик приехал в свое родовое имение, а ничего не готово: точно на станции!
Что прежде готово, то и подавайте.
Все время, пока Борис занят был с Марфенькой, бабушка задумчиво глядела на него, опять припоминала в нем черты матери, но заметила и перемены: убегающую молодость, признаки зрелости, ранние морщины и странный, непонятный ей взгляд, «мудреное» выражение.
Прежде, бывало, она так и читала у него на лице, а теперь там было написано много такого,
чего она разобрать не могла.
— Хорошо, хорошо, это у вас там так, — говорила бабушка, замахав рукой, — а мы здесь
прежде осмотрим, узнаем,
что за человек, пуд соли съедим с ним, тогда и отдаем за него.
— Я всегда
прежде посмотрю, — продолжала она смелее, — и если печальный конец в книге — я не стану читать. Вон «Басурмана» начала, да Верочка сказала,
что жениха казнили, я и бросила.
— Да, царь и ученый: ты знаешь,
что прежде в центре мира полагали землю, и все обращалось вокруг нее, потом Галилей, Коперник — нашли,
что все обращается вокруг солнца, а теперь открыли,
что и солнце обращается вокруг другого солнца. Проходили века — и явления физического мира поддавались всякой из этих теорий. Так и жизнь: подводили ее под фатум, потом под разум, под случай — подходит ко всему. У бабушки есть какой-то домовой…
На жену он и
прежде смотрел исподлобья, а потом почти вовсе не глядел, но всегда знал, в какую минуту где она,
что делает.
— Вы скажите мне
прежде, отчего я такой? — спросил Марк, — вы так хорошо сделали очерк: замок перед вами, приберите и ключ.
Что вы видите еще под этим очерком? Тогда, может быть, и я скажу вам, отчего я не буду ничего делать.
— Вот об этом я и хотела поговорить с вами теперь. Скажите
прежде,
чего вы хотите от меня?
Уважать человека сорок лет, называть его «серьезным», «почтенным», побаиваться его суда, пугать им других — и вдруг в одну минуту выгнать его вон! Она не раскаивалась в своем поступке, находя его справедливым, но задумывалась
прежде всего о том,
что сорок лет она добровольно терпела ложь и
что внук ее… был… прав.
Другая причина — приезд нашего родственника Бориса Павловича Райского. Он живет теперь с нами и, на беду мою, почти не выходит из дома, так
что я недели две только и делала,
что пряталась от него. Какую бездну ума, разных знаний, блеска талантов и вместе шума, или «жизни», как говорит он, привез он с собой и всем этим взбудоражил весь дом, начиная с нас, то есть бабушки, Марфеньки, меня — и до Марфенькиных птиц! Может быть, это заняло бы и меня
прежде, а теперь ты знаешь, как это для меня неловко, несносно…
«Господи! Господи!
что скажет бабушка! — думала Марфенька, запершись в своей комнате и трясясь, как в лихорадке. —
Что мы наделали! — мучилась она мысленно. — И как я перескажу…
что мне будет за это… Не сказать ли
прежде Верочке… — Нет, нет — бабушке! Кто там теперь у ней!..»
Мать его и бабушка уже ускакали в это время за сто верст вперед. Они слегка и
прежде всего порешили вопрос о приданом, потом перешли к участи детей, где и как им жить; служить ли молодому человеку и зимой жить в городе, а летом в деревне — так настаивала Татьяна Марковна и ни за
что не соглашалась на предложение Марьи Егоровны — отпустить детей в Москву, в Петербург и даже за границу.
Он перебирал каждый ее шаг, как судебный следователь, и то дрожал от радости, то впадал в уныние и выходил из омута этого анализа ни безнадежнее, ни увереннее,
чем был
прежде, а все с той же мучительной неизвестностью, как купающийся человек, который, думая,
что нырнул далеко, выплывает опять на прежнем месте.
И если ужасался, глядясь сам в подставляемое себе беспощадное зеркало зла и темноты, то и неимоверно был счастлив, замечая,
что эта внутренняя работа над собой, которой он требовал от Веры, от живой женщины, как человек, и от статуи, как художник, началась у него самого не с Веры, а давно,
прежде когда-то, в минуты такого же раздвоения натуры на реальное и фантастическое.
Он теперь уже не звал более страсть к себе, как
прежде, а проклинал свое внутреннее состояние, мучительную борьбу, и написал Вере,
что решился бежать ее присутствия. Теперь, когда он стал уходить от нее, — она будто пошла за ним, все под своим таинственным покрывалом, затрогивая, дразня его, будила его сон, отнимала книгу из рук, не давала есть.
Николай Васильевич поражен
прежде всего в родительской нежности. «Le nuage a grossi grâce а ce billet, потому
что… кажется… (на ухо шепнул мне Пахотин) entre nous soil dit…
— Это выдумка, сочинение, Вера, поймите хаос ваших «правил» и «понятий»! Забудьте эти «долги» и согласитесь,
что любовь
прежде всего — влечение… иногда неодолимое…
И жертвы есть, — по мне это не жертвы, но я назову вашим именем, я останусь еще в этом болоте, не знаю сколько времени, буду тратить силы вот тут — но не для вас, а
прежде всего для себя, потому
что в настоящее время это стало моей жизнью, — и я буду жить, пока буду счастлив, пока буду любить.
Он позвонил Егора и едва с его помощью кое-как оделся, надевая сюртук
прежде жилета, забывая галстук. Он спросил,
что делается дома, и, узнав,
что все уехали к обедне, кроме Веры, которая больна, оцепенел, изменился в лице и бросился вон из комнаты к старому дому.
— Я и
прежде подозревал,
что это не твоя выдумка, а теперь вижу,
что ты и не знала!
Татьяна Марковна стала подозрительно смотреть и на Тушина, отчего это он вдруг так озадачен тем,
что Веры нет. Ее отсутствие между гостями — не редкость; это случалось при нем
прежде, но никогда не поражало его. «
Что стало со вчерашнего вечера с Верой?» — не выходило у ней из головы.
«
Что, если они занемогут обе! Не послать ли за Натальей Ивановной? — решил он, — но надо
прежде спросить Веру, а она…»
—
Прежде всего успокойтесь и скажите, за
что вы хотите убить его и хочу ли я этого?
Ей
прежде всего бросилась в глаза — зыбкость, односторонность, пробелы, местами будто умышленная ложь пропаганды, на которую тратились живые силы, дарования, бойкий ум и ненасытная жажда самолюбия и самонадеянности, в ущерб простым и очевидным, готовым уже правдам жизни, только потому, как казалось ей,
что они были готовые.
Она молча сидела с Викентьевым; шептать им было не о
чем. Они и
прежде беседовали о своих секретах во всеуслышание. И редко, редко удавалось Райскому вызвать ее на свободный лепет, или уж Викентьев так рассмешит,
что терпенья никакого не станет, и она прорвется нечаянно смехом, а потом сама испугается, оглянется вокруг, замолчит и погрозит ему.
«Не могу, сил нет, задыхаюсь!» — Она налила себе на руки одеколон, освежила лоб, виски — поглядела опять, сначала в одно письмо, потом в другое, бросила их на стол, твердя: «Не могу, не знаю, с
чего начать,
что писать? Я не помню, как я писала ему,
что говорила
прежде, каким тоном… Все забыла!»
— Бабушка! — заключила Вера, собравшись опять с силами. — Я ничего не хочу! Пойми одно: если б он каким-нибудь чудом переродился теперь, стал тем,
чем я хотела
прежде чтоб он был, — если б стал верить во все, во
что я верю, — полюбил меня, как я… хотела любить его, — и тогда я не обернулась бы на его зов…
Она задумалась,
что сказать. Потом взяла карандаш и написала те же две строки, которые сказала ему на словах, не прибавив ничего к
прежде сказанным словам.
Ты сейчас придумал,
что нужно сделать: да, сказать
прежде всего Ивану Ивановичу, а потом увидим, надо ли тебе идти к Крицкой, чтобы узнать от нее об этих слухах и дать им другой толк или… сказать правду! — прибавила она со вздохом.
— Надо сказать,
что было: правду. Вам теперь, — решительно заключила Татьяна Марковна, — надо
прежде всего выгородить себя: вы были чисты всю жизнь, таким должны и остаться… А мы с Верой, после свадьбы Марфеньки, тотчас уедем в Новоселово, ко мне, навсегда… Спешите же к Тычкову и скажите,
что вас не было в городе накануне и, следовательно, вы и в обрыве быть не могли…
— Эта нежность мне не к лицу. На сплетню я плюю, а в городе мимоходом скажу, как мы говорили сейчас,
что я сватался и получил отказ,
что это огорчило вас, меня и весь дом… так как я давно надеялся… Тот уезжает завтра или послезавтра навсегда (я уж справился) — и все забудется. Я и
прежде ничего не боялся, а теперь мне нечем дорожить. Я все равно,
что живу,
что нет с тех пор, как решено,
что Вера Васильевна не будет никогда моей женой…
— Но погодите, Иван Иванович! — торопливо, почти с испугом, прибавила она и отняла руку, видя, как Тушин вдруг точно вырос, помолодел, стал,
чем был
прежде.
Всех печальнее был Тит Никоныч.
Прежде он последовал бы за Татьяной Марковной на край света, но после «сплетни», по крайней мере вскоре, было бы не совсем ловко ехать с нею. Это могло подтвердить старую историю, хотя ей частию не поверили, а частию забыли о ней, потому
что живых свидетелей, кроме полупомешанной бабы, никого не было.
Прежде всего тороплюсь кинуть вам эти две строки, в ответ на ваше письмо, где вы пишете,
что собираетесь в Италию, в Рим, — на случай, если я замедлю в дороге.
В Петербурге он
прежде всего бросился к Кирилову. Он чуть не ощупывал его, он ли это, тут ли, не уехал ли без него, и повторил ему свои новые артистические упования на скульптуру. Кирилов сморщился, так
что нос ушел совсем в бороду, — и отвернулся с неудовольствием.