Неточные совпадения
— Господи, господи боже мой! —
говорила Анна Павловна, качая головой, — жизнь-то наша! Да как же это могло случиться? он еще на той неделе с
вами же поклон прислал!
— Ну, пора, бог с
вами! —
говорил Антон Иваныч, — полно, Анна Павловна,
вам мучить-то себя! А
вы садитесь, Александр Федорыч;
вам надо засветло добраться до Шишкова. Прощайте, прощайте, дай бог
вам счастья, чинов, крестов, всего доброго и хорошего, всякого добра и имущества!!! Ну, с богом, трогай лошадей, да смотри там косогором-то легче поезжай! — прибавил он, обращаясь к ямщику.
— Отчего же? Надеюсь,
вы не по собственному опыту
говорите это? — сказал Александр, глядя вокруг себя.
— И
вы говорите это покойно?
вы не сердитесь, не ненавидите меня?
— Как тебе заблагорассудится. Жениха своего она заставит подозревать бог знает что; пожалуй, еще и свадьба разойдется, а отчего? оттого, что
вы там рвали вместе желтые цветы… Нет, так дела не делаются. Ну, так ты по-русски писать можешь, — завтра поедем в департамент: я уж
говорил о тебе прежнему своему сослуживцу, начальнику отделения; он сказал, что есть вакансия; терять времени нечего… Это что за кипу ты вытащил?
— Как другие — что
вы, дядюшка! как это можно
говорить! Поэт заклеймен особенною печатью: в нем таится присутствие высшей силы…
— Была, долго
говорила со мной о
вас, спрашивала о своем деле.
— Нет,
вы ему ничего не
говорите, — перебил Александр, — я ему еще не посылал своей работы, оттого он так и сказал…
—
Вы оба, как водится, были очень глупы, —
говорил Петр Иваныч.
— Ах, дядюшка, дядюшка, что
вы!.. —
говорил Александр в сильном смущении.
— О, это ужасно, ужасно, что
вы говорите, дядюшка! Сколько раз я давал себе слово таить перед
вами то, что происходит в сердце.
—
Вы… любите! —
говорил Александр, глядя недоверчиво на дядю, — ха, ха, ха!
— Я не про
вас говорю, дядюшка, а про всех вообще.
— Я! ах, ах, maman, что
вы! Не я ли
говорю: «Пора, maman, обедать», а
вы сказали: «Нет, надо подождать; Александр Федорыч давно не был: верно, придет к обеду».
— Я! опомнись, мать моя: ты спрятала и мне не дала. «Вот,
говорит, Александр Федорыч приедет, тогда и
вам дам». Какова?
— Не сто́ите
вы! заставить так долго ждать себя! —
говорила Наденька, — я два часа у решетки стояла: вообразите! едет кто-то; я думала —
вы, и махнула платком, вдруг незнакомые, какой-то военный. И он махнул, такой дерзкий!..
— Ах, перестаньте, перестаньте загадывать! — перебила она, — не пророчьте: мне что-то страшно делается, когда
вы говорите так. Мне и теперь грустно…
Наденька не вытерпела, подошла к Александру и, пока граф
говорил с ее матерью, шепнула ему: «Как
вам не стыдно! граф так ласков с
вами, а
вы?..»
— Грех
вам бояться этого, Александр Федорыч! Я люблю
вас как родного; вот не знаю, как Наденька; да она еще ребенок: что смыслит? где ей ценить людей! Я каждый день твержу ей: что это, мол, Александра Федорыча не видать, что не едет? и все поджидаю. Поверите ли, каждый день до пяти часов обедать не садилась, все думала: вот подъедет. Уж и Наденька
говорит иногда: «Что это, maman, кого
вы ждете? мне кушать хочется, и графу, я думаю, тоже…»
«Что это,
говорю, граф,
вы ее балуете? она совсем ни на что не похожа будет!..» — и ее побраню.
— Я бегу? смотрите, что выдумали: я стою у решетки, а
вы говорите — бегу.
— Какой! скажите еще, —
говорил он, глядя ей прямо в глаза, — что
вы равнодушны к нему?
— У! какие злые! — сказала она робко, — за что
вы сердитесь? я
вам не отказывала,
вы еще не
говорили с maman… почему же
вы знаете…
— А о чем
вы с ним
говорите вполголоса? — продолжал Александр, не обращая внимания на ее слова, — посмотрите,
вы бледнеете,
вы сами чувствуете свою вину.
— Я был виноват тогда. Теперь буду
говорить иначе, даю
вам слово:
вы не услышите ни одного упрека. Не отказывайте мне, может быть, в последний раз. Объяснение необходимо: ведь
вы мне позволили просить у маменьки вашей руки. После того случилось много такого… что… словом — мне надо повторить вопрос. Сядьте и продолжайте играть: маменька лучше не услышит; ведь это не в первый раз…
— Ну
поговорите,
поговорите: в самом деле, давно
вы не
говорили.
— Нет! —
говорил он, — кончите эту пытку сегодня; сомнения, одно другого чернее, волнуют мой ум, рвут на части сердце. Я измучился; я думаю, у меня лопнет грудь от напряжения… мне нечем увериться в своих подозрениях;
вы должны решить все сами; иначе я никогда не успокоюсь.
— Умоляю
вас, ради бога! —
говорил он, — кончите все одним словом…
— Хорошо; найдется другой, посторонний, кто примет участие в моей горькой обиде.
Вы только возьмите на себя труд
поговорить с графом, узнать условия…
—
Вы все, дядюшка,
говорите о молодости, следовательно о материальной любви…
— О, не напоминайте, не напоминайте! —
говорил Александр, махая рукой, —
вам хорошо так рассуждать, потому что
вы уверены в любимой
вами женщине; я бы желал посмотреть, что бы
вы сделали на моем месте?..
— Пар, пар! — слабо, едва защищаясь,
говорил Александр, —
вы мыслите, чувствуете и
говорите, точно как паровоз катится по рельсам: ровно, гладко, покойно.
Вспомните о летах вашей молодости, — всхлипывая,
говорил Александр, — ужели
вы покойно и равнодушно могли бы перенести самое горькое оскорбление, какое только судьба посылает человеку?
— Целая семья животных! — перебил Александр. — Один расточает
вам в глаза лесть, ласкает
вас, а за глаза… я слышал, что он
говорит обо мне. Другой сегодня с
вами рыдает о вашей обиде, а завтра зарыдает с вашим обидчиком; сегодня смеется с
вами над другим, а завтра с другим над
вами… гадко!
— Да хорошего ничего не скажешь. Сонин всегда даст хороший совет, когда пройдет беда, а попробуйте обратиться в нужде… так он и отпустит без ужина домой, как лисица волка. Помните, как он юлил перед
вами, когда искал места чрез ваше посредство? А теперь послушайте, что
говорит про
вас…
— Но
вы всегда отталкивали меня… — робко
говорил Александр, не поднимая глаз.
—
Вы не слушайте его: он иногда и неправду
говорит.
«Ничего,
говорит, хорошего: я приехал к
вам с дурными вестями».
«Сами,
говорит, жаловались, что он мало занимается, а
вы же его и приучаете к безделью».
Я проучу его, молокососа, — извини, повторяю его слова, — где,
говорит, ему со мной бороться? он только клеветой взял; надеюсь, что
вы вразумите его…» — «Пожурю, —
говорю я, — непременно пожурю; только, полно, правда ли это? чем он тебе надосадил?» Ты ей там цветы, что ли, дарил?..
— Хорошо, вели давать! Вот ты кстати напомнила об обеде. Сурков
говорит, что ты, Александр, там почти каждый день обедаешь, что,
говорит, оттого нынче у
вас и по пятницам не бывает, что будто
вы целые дни вдвоем проводите… черт знает, что врал тут, надоел; наконец я его выгнал. Так и вышло, что соврал. Нынче пятница, а вот ты налицо!
Вы правду,
говорит, советовали, Петр Иваныч.
— Недолго мне так прощаться с
вами, —
говорил, прощаясь, Александр.
— Я отмщу
вам, —
говорила она, —
вы думаете, что так легко можно шутить судьбой женщины?
— Все. Как она любит тебя! Счастливец! Ну, вот ты все плакал, что не находишь страсти: вот тебе и страсть: утешься! Она с ума сходит, ревнует, плачет, бесится… Только зачем
вы меня путаете в свои дела? Вот ты женщин стал навязывать мне на руки. Этого только недоставало: потерял целое утро с ней. Я думал, за каким там делом: не имение ли хочет заложить в Опекунский совет… она как-то
говорила… а вот за каким: ну дело!
— Обыкновенно что: что ты также ее любишь без ума; что ты давно искал нежного сердца; что тебе страх как нравятся искренние излияния и без любви ты тоже не можешь жить; сказал, что напрасно она беспокоится: ты воротишься; советовал не очень стеснять тебя, позволить иногда и пошалить… а то,
говорю,
вы наскучите друг другу… ну, обыкновенно, что говорится в таких случаях.
— Никак нет-с. «Кланяйся,
говорит, доложи дяденьке, чтоб извинили: не так, дескать, здоров»; и
вам, сударыня, кланяться приказали.
— Бог с ними! Бог с ними! — сказал с беспокойством Александр. — И
вы, дядюшка, начали дико
говорить! Этого прежде не водилось за
вами. Не для меня ли? Напрасный труд! Я стремился выше —
вы помните? Что ж вышло?
Сами же
вы говорили, что есть поэзия в скромном уделе, а теперь упрекаете, что я избрал скромнейший.
— Дико, дико
говорите, дядюшка. Не прикажете ли сигару? закурим:
вы будете продолжать
говорить, а я послушаю.