Неточные совпадения
А вечером тщательно умывался, ужинал
и после долго читал свои
книги.
— Я читаю запрещенные
книги. Их запрещают читать потому, что они говорят правду о нашей, рабочей жизни… Они печатаются тихонько, тайно,
и если их у меня найдут — меня посадят в тюрьму, — в тюрьму за то, что я хочу знать правду. Поняла?
Выпив чашку чая, Наташа шумно вздохнула, забросила косу за плечо
и начала читать
книгу в желтой обложке, с картинками.
Взмахивая головою
и понизив голос, говорила что-то от себя, не глядя в
книгу, ласково скользя глазами по лицам слушателей.
Маленький Федя, слушая чтение, беззвучно двигал губами, точно повторяя про себя слова
книги, а его товарищ согнулся, поставив локти на колена,
и, подпирая скулы ладонями, задумчиво улыбался.
Почти каждый вечер после работы у Павла сидел кто-нибудь из товарищей,
и они читали, что-то выписывали из
книг, озабоченные, не успевшие умыться. Ужинали
и пили чай с книжками в руках,
и все более непонятны для матери были их речи.
— Нам нужна газета! — часто говорил Павел. Жизнь становилась торопливой
и лихорадочной, люди все быстрее перебегали от одной
книги к другой, точно пчелы с цветка на цветок.
Зашелестели страницы
книги — должно быть, Павел снова начал читать. Мать лежала, закрыв глаза,
и боялась пошевелиться. Ей было до слез жаль хохла, но еще более — сына. Она думала о нем...
Мать, закрыв окно, медленно опустилась на стул. Но сознание опасности, грозившей сыну, быстро подняло ее на ноги, она живо оделась, зачем-то плотно окутала голову шалью
и побежала к Феде Мазину, — он был болен
и не работал. Когда она пришла к нему, он сидел под окном, читая
книгу,
и качал левой рукой правую, оттопырив большой палец. Узнав новость, он быстро вскочил, его лицо побледнело.
Возвратясь домой, она собрала все книжки
и, прижав их к груди, долго ходила по дому, заглядывая в печь, под печку, даже в кадку с водой. Ей казалось, что Павел сейчас же бросит работу
и придет домой, а он не шел. Наконец, усталая, она села в кухне на лавку, подложив под себя
книги,
и так, боясь встать, просидела до поры, пока не пришли с фабрики Павел
и хохол.
Офицер быстро хватал
книги тонкими пальцами белой руки, перелистывал их, встряхивал
и ловким движением кисти отбрасывал в сторону. Порою
книга мягко шлепалась на пол. Все молчали, было слышно тяжелое сопение вспотевших жандармов, звякали шпоры, иногда раздавался негромкий вопрос...
Офицер прищурил глаза
и воткнул их на секунду в рябое неподвижное лицо. Пальцы его еще быстрее стали перебрасывать страницы
книг. Порою он так широко открывал свои большие серые глаза, как будто ему было невыносимо больно
и он готов крикнуть громким криком бессильной злобы на эту боль.
Один жандарм нагнулся
и, искоса глядя на Весовщикова, стал подбирать с пола растрепанные
книги…
— Надо говорить о том, что есть, а что будет — нам неизвестно, — вот! Когда народ освободится, он сам увидит, как лучше. Довольно много ему в голову вколачивали, чего он не желал совсем, — будет! Пусть сам сообразит. Может, он захочет все отвергнуть, — всю жизнь
и все науки, может, он увидит, что все противу него направлено, — как, примерно, бог церковный. Вы только передайте ему все
книги в руки, а уж он сам ответит, — вот!
Раз в неделю она носила в тюрьму белье
и книги для хохла. Однажды ей дали свидание с ним,
и, придя домой, она умиленно рассказывала...
Ночью, когда она спала, а он, лежа в постели, читал
книгу, явились жандармы
и сердито начали рыться везде, на дворе, на чердаке.
И, незаметно вынимая
книги, пачку за пачкой, совала их в руки братьев.
Каждый раз, когда
книги исчезали из ее рук, перед нею вспыхивало желтым пятном, точно огонь спички в темной комнате, лицо жандармского офицера,
и она мысленно со злорадным чувством говорила ему...
Вечером хохол ушел, она зажгла лампу
и села к столу вязать чулок. Но скоро встала, нерешительно прошлась по комнате, вышла в кухню, заперла дверь на крюк
и, усиленно двигая бровями, воротилась в комнату. Опустила занавески на окнах
и, взяв
книгу с полки, снова села к столу, оглянулась, наклонилась над
книгой, губы ее зашевелились. Когда с улицы доносился шум, она, вздрогнув, закрывала
книгу ладонью, чутко прислушиваясь…
И снова, то закрывая глаза, то открывая их, шептала...
Постучались в дверь, мать вскочила, сунула
книгу на полку
и спросила тревожно...
Однажды вечером мать сидела у стола, вязала носки, а хохол читал вслух
книгу о восстании римских рабов; кто-то сильно постучался,
и, когда хохол отпер дверь, вошел Весовщиков с узелком под мышкой, в шапке, сдвинутой на затылок, по колена забрызганный грязью.
Она ушла в угол, где стояла кровать, закрытая ситцевым пологом,
и Андрей, сидя у стола, долго слышал теплый шелест ее молитв
и вздохов. Быстро перекидывая страницы
книги, он возбужденно потирал лоб, крутил усы длинными пальцами, шаркал ногами. Стучал маятник часов, за окном вздыхал ветер.
—
И ты по этим делам пошла, Ниловна? — усмехаясь, спросил Рыбин. — Так. Охотников до книжек у нас много там. Учитель приохочивает, — говорят, парень хороший, хотя из духовного звания. Учителька тоже есть, верстах в семи. Ну, они запрещенной
книгой не действуют, народ казенный, — боятся. А мне требуется запрещенная, острая
книга, я под их руку буду подкладывать… Коли становой или поп увидят, что книга-то запрещенная, подумают — учителя сеют! А я в сторонке, до времени, останусь.
— Чудак! — усмехнулся Рыбин, хлопая рукой по колену. — Кто на меня подумает? Простой мужик этаким делом занимается, разве это бывает?
Книга — дело господское, им за нее
и отвечать…
Второе, хотя учителя дают
и разрешенную
книгу, но суть в ней та же, что
и в запрещенной, только слова другие, правды меньше — два.
— Доброго здоровья! — сиповато сказал он
и, пожав руку Павла, пригладил обеими руками прямые волосы. Оглянул комнату
и тотчас же медленно, точно подкрадываясь, пошел к полке с
книгами.
— Увидал! — сказал Рыбин, подмигнув Павлу. Ефим повернулся, взглянул на него
и стал рассматривать
книги, говоря...
— Есть
и о крепостном праве! — сказал Павел, давая ему другую
книгу. Ефим взял ее, повертел в руках
и, отложив в сторону, спокойно сказал...
— Оно — не помилует! — спокойно согласился парень
и снова начал рассматривать
книги.
Она проснулась, охваченная дрожью. Как будто чья-то шершавая, тяжелая рука схватила сердце ее
и, зло играя, тихонько жмет его. Настойчиво гудел призыв на работу, она определила, что это уже второй. В комнате беспорядочно валялись
книги, одежда, — все было сдвинуто, разворочено, пол затоптан.
Николай Иванович жил на окраине города, в пустынной улице, в маленьком зеленом флигеле, пристроенном к двухэтажному, распухшему от старости, темному дому. Перед флигелем был густой палисадник,
и в окна трех комнат квартиры ласково заглядывали ветви сиреней, акаций, серебряные листья молодых тополей. В комнатах было тихо, чисто, на полу безмолвно дрожали узорчатые тени, по стенам тянулись полки, тесно уставленные
книгами,
и висели портреты каких-то строгих людей.
— Вам удобно будет здесь? — спросил Николай, вводя мать в небольшую комнату с одним окном в палисадник
и другим на двор, густо поросший травой.
И в этой комнате все стены тоже были заняты шкафами
и полками
книг.
Он помолчал
и, забрав в руки кучу
книг, сказал, оскалив зубы...
В девять часов он уходил на службу, она убирала комнаты, готовила обед, умывалась, надевала чистое платье
и, сидя в своей комнате, рассматривала картинки в
книгах.
— Именно! — говорил Николай улыбаясь.
И приносил еще
книг с картинками.
На столе стоял погасший самовар, немытая посуда, колбаса
и сыр на бумаге вместо тарелки, валялись куски
и крошки хлеба,
книги, самоварные угли. Мать усмехнулась, Николай тоже сконфуженно улыбнулся.
В комнате, с тремя окнами на улицу, стоял диван
и шкаф для
книг, стол, стулья, у стены постель, в углу около нее умывальник, в другом — печь, на стенах фотографии картин.
А когда открыла глаза — комната была полна холодным белым блеском ясного зимнего дня, хозяйка с
книгою в руках лежала на диване
и, улыбаясь не похоже на себя, смотрела ей в лицо.