Неточные совпадения
—
Да что говорить, — продолжал мужик, пристально на нее глядя, — что говорить, хлебца-то небось и всякому хочется… иной вот и не
так чтобы больно нуждается, а глядишь, туда же канючит, словно и взаправду с голоду…
—
Да полно,
так ли? погоди, дай-ка разуться, авось тогда услышишь.
— Ладно, толкуй, — отвечал, смягчаясь, Антон, — ну,
да что тут, я только
так к слову молвил; если и водятся деньжонки,
так известно, кому до того дело… Варвара! чего нахохлилась? Собери обед, смерть есть хоцца,
да, чай, и ребята проголодались.
— Какой невеличек!.. Поглядела бы ты на него: парнишка куды на смысле, такой-то шустрый, резвый, все разумеет, даром от земли не видать;
да я ведь посмеялся, я не потачлив, что греха таить, а бить не бью… оба они дороги мне больно, бабка, даром не родные, во как, — продолжал он, лаская Аксюшку, — во! не будь их,
так, кажись, и мне, и хозяйке моей скорее бы жизнь опостыла; с ними все как бы маленечко повеселее, право-ну!
— Нет, с той самой поры, как в солдаты взяли, ни слуху ни духу; и жена и муж — словно оба сгинули; мы летось еще посылали к ним грамотку
да денег полтинничек; последний отдали; ну, думали, авось что и проведаем, никакого ответу: живы ли, здоровы ли — господь их ведает. Прошлый год солдаты у нас стояли, уж мы немало понаведывались; не знаем, говорят,
такого, — что станешь делать… Ну, а ты, старуха, кажись, сказывала нам, также не ведаешь ничего про сына-то своего с того времени, как в некруты пошел…
— А вот нам, коли молвить правду, не больно тошно, что брата нету: кабы
да при теперешнем житье,
так с ним не наплакаться стать; что греха таить, пути в нем не было, мужик был плошный, неработящий, хмельным делом почал было напоследях-то заниматься; вестимо, какого уж тут ждать добра, что уж это за человек, коли
да у родного брата захребетником жил, — вот разве бабу его
так жаль: славная была баба, смирная, работящая… ну
да, видно, во всем бог… на то его есть воля… ох-хо-хо…
— Вот, бабушка, —
так начал мужик, — было времечко, живал ведь и я не хуже других: в амбаре-то, бывало, всего насторожено вволюшку; хлеб-то, бабушка, родился сам-шост
да сам-сём, три коровы стояли в клети, две лошади, — продавал почитай что кажинную зиму мало что на шестьдесят рублев одной ржицы
да гороху рублев на десять, а теперь до того дошел, что радешенек, радешенек, коли сухого хлебушка поснедаешь… тем только и пробавляешься, когда вот покойник какой на селе,
так позовут псалтырь почитать над ним… все гривенку-другую дадут люди…
—
Да, — подхватил он громче прежнего, —
да, бабушка,
так во како дело-то — во оно дело-то какое… а ты все на свою долю плачешься, того, мол, нет,
да того не хватает… а вот мы и тут с хозяйкой не унываем (он посмотрел на Варвару), не гневим господа бога… грешно! Знать, уж на то
такая его воля; супротив ее не станешь…
— Ну, господь с ним, — отвечал откровенно Антон, — я тебе про свое горе говорю… эх, доля моя, доля!.. Вот, почитай, пятый год
так бьюсь, и что ни день, то плоше
да плоше…
— А вот потолкуй-ка еще у меня, потолкуй, — перебил управляющий, делая движение вперед, — я тебя погублю! Завтра же веди лошадь в город на ярманку, теперь пора зимняя, лошади не надо, — произнес он лукаво, —
да смотри, не будет у меня через два дня подушных в конторе,
так я не погляжу, что ты женат, — лоб забрею; я и
так миловал тебя, мерзавца!..
— То-то, — отвечал мужик, заботливо качая головою, — ишь на старости лет какой грех принимает на свою душу, и бесстыжая ведь какая!
Так вот и лезет, а поглядишь, словно и взаправду нищенка… Недаром говорят; у ней деньга-то водится,
да… о-ох!..
Так, например, накоплялось ли гороху у мужичка — где бы свезти его на базар, благо цена красна, ан нет: как ни бьется сердечный, Никита Федорыч ни за что не отпустит; подумает крестьянин: плетью обуха не перешибешь,
да и продаст горох соседу за сущий бесценок — не лежать же стать житу
да гнить в закроме.
Наехали со всех сторон земские
да понятые, закопали дядю Андрея на самом распутье, мазанку снесли на другую дорогу, ибо никто не соглашался поселиться в ней, а на ее месте воздвигли крестик, тот самый, что
так часто напоминал мужичкам дорогу в город.
— Аль не веришь? — продолжал Матюшка. — Ей-богу, правда; а коли знать хочешь,
так по деревням шлялись, зипуны
да поневы шили… Эй, земляк, нет ли табачку: смерть нюхнуть хоцца.
— А вот какая: пришел в деревню, брякнул дубиной в окно: «Эй вы, тетки, бабы, девки
да хозяева с чечеревятами, нет ли шитва?», а нет шитва,
так бражки подавай удалому Кондрашке!..
—
Да так же: мы, брат, вольные, живем не тужим, никому не служим!..
— А черт ли велит ему отмалчиваться? Коли продаешь,
так продавай, что кобенишься?
Да! Что буркалы-то выпучил, словно пятерых проглотил
да шестым поперхнулся… отдавай за сорок… небось несходно?.. Отдавай, чего надседаешься…
— Ну, коли
так, привяжи ее пока здесь к столбу, а потом приходи сюда спать; я и сам с тобою лягу… пойдем выпьем по чарке винца, смерть прозяб… а там подкинем соломы
да всхрапнем… ладно, что ли?..
—
Да что вы, ребята, — отвечал хозяин, стараясь задобрить толпу, — что вы, взаправду: разве я вам сторож какой дался! Мое дело пустить на двор
да отпустить, что потребуется… А кто ему велел, — продолжал он, указывая на Антона, — не спать здесь… Ишь он всю ночь напролет пропил с
таким же, видно, бесшабашным, как сам; он его и привел… а вы с меня ответа хотите…
— А отколь мне знать его? Эка леший! Нешто у меня здесь мало всякого народу перебывает!
Так мне всех и знать… я его впервинку и в глаза-то вижу…
да что вы его, братцы, слушаете? Может, лошадь-то у него крадена была… вы бы наперед эвто-то разведали.
—
Да, как пройдешь Завалье, спроси Кокинску слободу; обмолвился было маненько, ну,
да нешто… а из Селезнева колодца пройдешь прямо в Спас-на-Журавли… вотчина будет
такая большая…
—
Да, как бы не
так, — возразил сурово хозяин, — я небось
так вот и отпущу его вам в угоду… он у меня пил, ел, а я его задаром отпущу; коли
так, ну-ткась, ты хорохорился за него пуще всех, ну-кась заплати… Что?.. А! Нелюбо?..
— Так-то сходнее; придешь опять — отдам, не то пришли из деревни девять гривен… за постой
да за ужин…
Как закричит Петруха-то на зайца, тот сердешный купец и кинулся; как кинулся-то он, а Петруха-то тем временем как потрафит
да как стрельнет ему в спину,
так, сказывали, лоском и положил купца, зараз потерял человека…
Что ни день, бывало, платки у нее
да шелки, прикрасы всякие, то есть цвету
такого нет в поле, какие наряды носила, вот как!
—
Да, — подхватил другой, — повстречаться с такой-то ночью,
так испужаешься: подумаешь, нечистого встретил…
— Нет, не сродственник: земляк;
да больно жаль мне его, пуще брата… то есть вот как жаль!.. Мужик-то
такой добрый, славный, смирный!.. Его совсем, как есть, заест теперь управляющий… эка, право, горемычная его доля…
да что толковать, совсем он пропал без лошади…
— Эти-то, что из нашего брата,
да еще из немцев — хуже, — заметил старик, — особливо, как господа дадут им волю,
да сами не живут в вотчине; бяда! Того и смотри, начудят
такого, что ввек поминать станешь… не из тучки, сказывали нам старики наши, гром гремит: из навозной кучки!.. Скажи, брат, на милость, за что ж управляющий-то ваш зло возымел
такое на землячка… Антоном звать, что ли?
—
Да вот как… Старый барин наш помер, тому лет пять будет; Никита и остался у нас управляющим. По настоящему делу ему не след было бы,
да так уж старый барин пожелал… он, вишь, выдал за него при живности своей свою любовницу; ее-то он жаловал, она и упросила…
— Молодые господа наши, сын
да дочь, в Питере живут… мы их николи и в глаза-то не видали… вестимо, братцы, кабы они здесь жили или понаведывались, примерно, хошь на время,
так ина была бы причина… у нас господа по отцу, добрые, хорошие, грех сказать, чтобы зла кому пожелали, дай им господь за то много лет здравствовать!
Они рады бы, может статься, особливо барин, в чем помочь мужикам своим,
да, вишь, от них все шито
да крыто; им сказывают: то хорошо, другое хорошо, знатно, мол, жить вашим крестьянам, ну и ладно, они тому и верят, а господа хорошие, грех сказать; кабы они видали, примерно, что мужики в обиде живут от управляющего
да нужду всяческу терпят,
так, вестимо, того бы не попустили…
И добро бы, братцы, человек какой был, сам господин али какого дворянского роду, что ли; все бы, кажись, не
так обидно терпеть, а то ведь сам
такой же сермяжник, ходит только в барском кафтане
да бороду бреет… а господа души, вишь, в нем не чают, они нашего мужицкого дела не разумеют, все сполняют, что ему только поволится…
— Он, нужно сказать, — продолжал фабричный, — изо всего нашего Троскина один только грамоте-то и знал… уж это всегда, коли грамоту написать али псалтырь почитать над покойником, его, бывало, и зовут… ну, его и засадили; пиши, говорят,
да пиши; подложили бумагу, он и написал, спроворили дело… Ну хорошо, послали в Питер, никто и не пронюхал; зароком было бабам не сказывать, и дело-то, думали, споро, ан вышло не
так…
Кто, говорит, писал на меня жалобу?»
да как закричит…
так вот по закожью-то словно морозом проняло: знамо, не свой брат, поди-тка, сладь с ним; маненько мы поплошали тогда, сробели: ну, а как видим, дело-то больно плохо подступило, несдобровать, доконает!.. все в один голос Антона и назвали; своя-то шкура дороже; думали, тут, того и гляди, пропадешь за всех…
И что бы вы думали? и тут
таки донял его Никита: не пущает его в город,
да и полно; что ты станешь делать?
—
Да, погрешились, знать, перед господом богом: и прошлого года было куды с хлебами-те плохо, а как нынешний пойдет
такой же,
так и совсем бяда…
— А что сталось, — перебил седой старикашка, проходя в это время мимо, — бежит себе
да бежит, как когда я его встрел…
так вот и дует, чай… Такой-то мужик любопытный…
— Как не прозябнуть! Ишь какая пошла погода, все хуже
да хуже, индо в дрожь кинуло… И ветрено как стало…
так с ног и ломит…
— Небось, матушка, плохо смотреть не станет: еще сегодня задал ей порядочную баню… Ну, видел также, как наш огородишко огораживали… велел я канавкой обнести: надежнее; неравно корова забредет или овца… с этим народцем никак не убережешься… я опять говорил им: как только поймаю корову, овцу или лошадь, себе беру, — плачь не плачь, себе беру, не пущай; и ведь сколько уже раз случалась
такая оказия; боятся, боятся неделю, другую, а потом, глядишь, и опять… ну,
да уж я справлюсь… налей-ка еще чайку…
Этак станешь посылать-то без разбору —
так, чего доброго, — напляшешься с ними; повадятся: давай
да давай… я ведь знаю нашего молодца: вот Терентий Федорыч пишет, что он опять стал ездить на игру; как напишет, что проигрался,
да к горлу пристало, тут ему и деньги будут, а раньше не пошлю, хоть он себе там тресни в Петербурге-то!
—
Да как же, батюшка: прошлого года, как я поступил к вам на мельницу,
так вы тогда, по нашему уговору, изволили сверх комплекта получить с меня двести пятьдесят рублев; это у нас было по уговору, чтоб согнать старого мельника… я про эвти деньги не смею прекословить, много благодарен вашей милости; а уж насчет того… сделайте божескую милость, сбавьте с меня за… вино.
— Нет, батюшка Никита Федорыч, мы много благодарны вашей милости за твою ласку ко мне…
да только извольте рассудить, если б, примерно, было
такое дело на другой мельнице, в Ломтевке или на Емельяновке,
так я бы слова не сказал, не пришел бы тревожить из-за эвтого… там, изволите ли видеть, батюшка, место-то приточное, по большей части народ-то бывает вольный, богатый, до вина-то охочий; а вот здесь, у нас,
так не то: мужики бедные, плохонькие… винца-то купить не на что… а мне-то и не приходится, батюшка Никита Федорыч…
—
Да вот, батюшка, у вас здесь мужичок находится, Антоном звать; прикажите ему отдать мне деньги; с самой весны, почитай, молол он у меня, по сю пору не отдает;
да еще встрелся я как-то с ним, на ярманку вы его, что ли, посылать изволили,
так еще грубиянить зачал, как я ему напомнил… уж такой-то мужик пропастный… батюшка…
— А что попритчилось, — примолвил Дорофей, — запил! Вот те и все тут; экой, право, черт… должно быть, деньги-то все кончил… Поди ж ты, Федюха, а, кажись, прежде за ним
такого дела не важивалось; управляющего, слышь, захотелось ему ночью… знать, уж больно он его донимает… ну,
да пойдем, Федюха: я индо весь промок… так-то стыть-погода пошла…
—
Да вот, — отвечала она, понизив голос, — две курочки у мужичка сволочила… Ну, вот так-то, — продолжала она громко, — иду я, а он, окаянный, как кинется ко мне: денег, говорит, давай!.. Такой-то пропастный!..
— Э-ге-ге…
так ты, видно, горемыка! — воскликнул Ермолай. — Что, брат, знать, не по вкусу пришли дубовы-то пироги с березовым маслом?..
Да что ж ты, взаправду, ничего не говоришь? Ай не рад, что встрелся?..
—
Так ли?.. Слыхал я про эвто,
да…
— Мы ведь недавно, всего, кажись, три недели, сюда подоспели… Вот парнюхе старуху свою хотелось проведать…
да место вышло податно,
так и остались зимовать… а то бы я навестил тебя… на ребяток поглядеть хотелось, мать-то их добре померла…
так что ж ты, Антонушка?.. К нам, что ли?..
Купец-то ночью нас не разглядел,
да и лыжи отсюдова навострил далеко,
так никто не узнает, коли ты не проболтаешься.
— Мне все думается, не прилучилось бы с ним беды какой… поехал он с деньгами… долго ли до греха…
так индо сердце не на месте… Слыхал ты, мужики вечор рассказывали, здесь и вчастую бывает неладно… один из Ростова, помнишь,
такой дюжий, говорил, вишь, из постоялого двора,
да еще в ярманку, вот где мы были-то, у мужичка увели лошадь.