Неточные совпадения
— В самом деле, —
сказал Филатр, — фраза, которую услышал Гарвей,
может быть объяснена только глубоко затаенным ходом наших психических часов, где не видно ни стрелок, ни колесец. Что было сказано перед тем, как вы услышали голос?
Действительно, так
могло быть, но, несмотря на складность психической картины, которую набросал Филатр, я был страшно задет. Я
сказал...
— Итак, —
сказал Гез, когда мы уселись, — я
мог бы взять пассажира только с разрешения Брауна. Но, признаюсь, я против пассажира на грузовом судне. С этим всегда выходят какие-нибудь неприятности или хлопоты. Кроме того, моя команда получила вчера расчет, и я не знаю, скоро ли соберу новый комплект. Возможно, что «Бегущая» простоит месяц, прежде чем удастся наладить рейс. Советую вам обратиться к другому капитану.
— Надеюсь, мы уладим как-нибудь этот вопрос, —
сказал я, протягивая ему руку, которую он пожал весьма сухо. — Самые невинные обстоятельства толкают меня сломать лед.
Может быть, вы не будете сердиться впоследствии, если мы встретимся.
— Все-таки мне надо пойти; я,
может быть, отыграюсь. Что вы на это
скажете?
Предупреждая его невысказанное подозрение, что я
мог видеть «Бегущую по волнам» раньше, чем пришел вчера к Стерсу, я
сказал о том отрицательно и передал разговор с Гезом.
— Оно приобретено Гезом от частного лица. Но не
могу вам точно
сказать, от кого и за какую сумму. Красивое судно, согласен. Теперь оно отчасти приспособлено для грузовых целей, но его тип — парусный особняк. Оно очень быстроходно, и, отправляясь завтра, вы, как любитель, испытаете удовольствие скользить как бы на огромном коньке, если будет хороший ветер. — Браун взглянул на барометр. — Должен быть ветер.
— Это одна из лучших кают, —
сказал Гез, входя за мной. — Вот умывальник, шкаф для книг и несколько еще мелких шкафчиков и полок для разных вещей. Стол — общий, а впрочем, по вашему желанию, слуга доставит сюда все, что вы пожелаете. Матросами я не
могу похвастаться. Я взял их на один рейс. Но слуга попался хороший, славный такой мулат; он служил у меня раньше, на «Эригоне».
— Относительно денег я решил так, —
сказал Гез, выходя из каюты, — вы уплачиваете за стол, помещение и проезд двести фунтов. Впрочем, если это для вас дорого, мы
можем потолковать впоследствии.
— Я не приму участия в вашем веселье, —
сказал я. — Но Гез
может, конечно, развлекаться, как ему нравится. — С этим я отослал мулата и запер дверь, размышляя о слышанном.
Я осматривался с недоумением, так как это помещение не
могло быть библиотекой. Действительно, Синкрайт тотчас
сказал...
— Оно было бы еще лучше, —
сказал Бутлер, — для нас, конечно, если бы
могло брать больше груза. Один трюм. Но и тот рассчитан не для грузовых операций. Мы кое-что сделали, сломав внутренние перегородки, и тем увеличили емкость, но все же грузить более двухсот тонн немыслимо. Теперь, при высокой цене фрахта, еще можно существовать, а вот в прошлом году Гез наделал немало долгов.
— Вы слушаете? —
сказал Гез сумрачно, подавленным тоном. — Я клянусь вам. Вы
можете мне поверить. Я стыжусь себя. Я готов сделать что угодно, только чтобы иметь возможность немедленно пожать вашу руку.
— Вы меня ударили, —
сказал Гез. — Вы все время оскорбляли меня. Вы дали мне понять, что я вас ограбил. Вы держали себя так, как будто я ваш слуга. Вы сели мне на шею, а теперь пытались убить. Я вас не трону. Я
мог бы заковать вас и бросить в трюм, но не сделаю этого. Вы немедленно покинете судно. Не головой вниз — я не так жесток, как болтают обо мне разные дураки. Вам дадут шлюпку и весла. Но я больше не хочу видеть вас здесь.
— Насильно?! —
сказала она, тихо и лукаво смеясь. — О нет, нет! Никто никогда не
мог удержать меня насильно где бы то ни было. Разве вы не слышали, что кричали вам с палубы? Они считают вас хитрецом, который спрятал меня в трюме или еще где-нибудь, и поняли так, что я не хочу бросить вас одного.
Пока я курил и думал, пришел Тоббоган. Он обратился ко мне,
сказав, что Проктор просит меня зайти к нему в каюту, если я сносно себя чувствую. Я вышел. Волнение стало заметно сильнее к ночи. Шхуна, прилегая с размаха, поскрипывала на перевалах. Спустясь через тесный люк по крутой лестнице, я прошел за Тоббоганом в каюту Проктора. Это было чистое помещение сурового типа и так невелико, что между столом и койкой
мог поместиться только мат для вытирания ног. Каюта была основательно прокурена.
— Мы не
можем предложить вам лучшего помещения, —
сказал он. — У нас тесно. Потерпите как-нибудь, немного уже осталось плыть до Гель-Гью. Мы будем, думаю я, вечером послезавтра или же к вечеру.
— Кроме того, —
сказал я, желая сделать приятное человеку, заметившему меня среди моря одним глазом, — я ожидаю в Гель-Гью присылки книг, и вы
сможете взять несколько новых романов. — На самом деле я солгал, рассчитывая купить ей несколько томов по своему выбору.
— Вы плохо играете, — с сердцем объявила она, смотря на меня трогательно-гневным взглядом, на что я
мог только
сказать...
— Вот это весь разговор, —
сказала она, покорно возвращаясь на свой канат. В ее глазах блестели слезы смущения, на которое она досадовала сама. — Спрячьте деньги, чтобы я их больше не видела. Ну зачем это было подстроено? Вы мне испортили весь день. Прежде всего, как я
могла объяснить Тоббогану? Он даже не поверил бы. Я побилась с ним и доказала, что деньги следует возвратить.
«Мисс, —
сказал капитан, — я
могу открыть Новую Америку и сделать вас королевой, но нет возможности подойти к острову при глубокой посадке фрегата, потому что мешают буруны и рифы.
«Вы так легки, —
сказал он, — что, при желании,
могли бы пробежать к острову по воде и вернуться обратно, не
замочив ног».
Никто, даже ее отец, не
мог сказать слова, так все были поражены.
На этом разговор кончился, и все разошлись. Я долго не
мог заснуть: лежа в кубрике, прислушиваясь к плеску воды и храпу матросов, я уснул около четырех, когда вахта сменилась. В это утро все проспали несколько дольше, чем всегда. День прошел без происшествий, которые стоило бы отметить в их полном развитии. Мы шли при отличном ветре, так что Больт
сказал мне...
— Дэзи, —
сказал я, доверяясь ее наивному любопытству, обнаружить которое она
могла, конечно, только по невозможности его укоротить, а также — ее проницательности, — вы не ошиблись. Но я сейчас в особом состоянии, совершенно особом, таком, что я не
мог бы
сказать так, сразу. Я только обещаю вам не скрыть ничего, что было на море, и сделаю это в Гель-Гью.
— Я думаю, что это
могло быть, —
сказал я.
—
Может быть, — рассеянно
сказала Дэзи. — Я не буду спорить, только мы тогда, после двадцати шести дней пустынного океана, не увидели бы всей этой красоты. А сколько еще впереди!
Ее лицо было не тем, какое я знал, — не вполне тем, но уже то, что я сразу узнал его, показывало, как приблизил тему художник и как, среди множества представляющихся ему лиц,
сказал: «Вот это должно быть тем лицом, какое единственно
может быть высечено».
— Вот что, —
сказал Бавс, человек в треугольной шляпе, —
может быть, вы не прочь посидеть с нами?! Наш табор неподалеку: вот он.
— С ним была странная история, —
сказал Бавс. — С судном, не с Сениэлем. Впрочем,
может быть, он его продал.
— От всей души, —
сказал он. — Я вижу джентльмена и рад помочь. Вы меня не стесните. Я вас стесню. Предупреждаю заранее. Бесстыдно сообщаю вам, что я сплетник; сплетня — моя болезнь, я люблю сплетничать и, говорят, достиг в этом деле известного совершенства. Как видите, кругом — богатейший материал. Я любопытен и
могу вас замучить вопросами. Особенно я нападаю на молчаливых людей, вроде вас. Но я не обижусь, если вы припомните мне это признание с некоторым намеком, когда я вам надоем.
— Недурно! —
сказала она с выражением, которое стоило многих восклицательных знаков. — Следовательно, Гез… Я знала, что он негодяй. Но я не знала, что он
может быть страшен.
— Я чувствовал его нежную любовь, —
сказал я, — но не
можете ли вы объяснить, отчего он так меня ненавидит?
— Клянусь вам, не знаю! — вскричал Синкрайт. —
Может быть… трудно
сказать. Он, видите ли, суеверен.
— Войдемте на лестницу, —
сказал он. — Я тоже иду к Гезу. Я видел, как вы ехали, и облегченно вздохнул.
Можете мне не верить, если хотите. Побежал догонять вас. Страшное, гнусное дело, что говорить! Но нельзя было помешать ему. Если я в чем виноват, то в том, почему ему нельзя было помешать. Вы понимаете? Ну, все равно. Но я был на вашей стороне; это так. Впрочем, от вас зависит, знаться со мной или смотреть как на врага.
Идите, и если спросит, не видели ли меня,
можете сказать, что я ему не слуга.
— Это — все? —
сказал комиссар, записывая ее слова. — Или,
может быть, подумав, вы пожелаете что-нибудь прибавить? Как вы видите, произошло убийство или самоубийство; мы пока что не знаем. Вас видели спрыгнувшей из окна комнаты на площадку наружной лестницы. Поставьте себя на мое место в смысле отношения к вашим действиям.
—
Можете вы
сказать, чей это револьвер? — спросил Бутлера комиссар.
— Этого я не
могу обещать, —
сказал Проктор, прищуриваясь на море и думая. — Но если вы будете свободны в… Впрочем, — прибавил он с неловким лицом, — подробностей особенных нет. Мы утром уходим.
— Я не люблю рисовать, —
сказала она и, забавляясь, провела быструю, ровную, как сделанную линейкой черту. — Нет. Это для меня очень легко. Если вы охотник,
могли бы вы находить удовольствие в охоте на кур среди двора? Так же и я. Кроме того, я всегда предпочитаю оригинал рисунку. Однако хочу с вами посоветоваться относительно Брауна. Вы знаете его, вы с ним говорили. Следует ли предлагать ему деньги?
— Я еще подумаю, —
сказала Биче, задумчиво смотря на свой рисунок и обводя мою фигуру овальной двойной линией. —
Может быть, вам кажется странным, но уладить дело с покойным Гезом мне представлялось естественнее, чем сплести теперь эту официальную безделушку. Да, я не знаю.
Могу ли я смутить Брауна, явившись к нему?
— Вот отсюда, —
сказала она, показывая рукой вниз за борт. — И — один! Я, кажется, никогда не почувствую, не представлю со всей силой переживания, как это
могло быть. Один!
— Вы только так и
могли поступить, —
сказал я, отлично понимая ее припадок брезгливости.
— Вы должны меня извинить, —
сказал я твердо, — но я очень занят. Единственное, что я
могу указать, — это место, где вы должны найти мнимого Кука. Он — у стола, который занимает добровольная стража «Бегущей». На нем розовая маска и желтое домино.
— Биче, —
сказал я, ничуть не обманываясь блеском ее глаз, но говоря только слова, так как ничем не
мог передать ей самого себя, — Биче, все открыто для всех.
— Как все распалось, —
сказал я. — Вы напрасно провели столько дней в пути. Достигнуть цели и отказаться от нее — не всякая женщина
могла бы поступить так. Прощайте, Биче! Я буду говорить с вами еще долго после того, как вы уйдете.
— Ах, — шепотом
сказал он, — едва ли доктор
может… Я даже не знаю, где он. Они бродят по всему дому — он и его жена. Тут у нас такое произошло! Только что, перед вашим приходом…
Мы редко
можем сказать в таких случаях, что, собственно, привлекло нас, почему такое рассматривание подобно разговору — настоящему, увлекательному общению.
— Простите мою дерзость, —
сказала девушка, краснея и нервно смеясь. Она смотрела на меня своим прямым, веселым взглядом и говорила глазами обо всем, чего не
могла скрыть. — Ну, мне, однако, везет! Ведь это второй раз, что вы стоите задумавшись, а я прохожу сзади! Вы испугались?
— Уйдем отсюда, —
сказала Дэзи, когда я взял ее руку и, не выпуская, повел на пересекающий переулок бульвар. — Гарвей, милый мой, сердце мое, я исправлюсь, я буду сдержанной, но только теперь надо четыре стены. Я не
могу ни поцеловать вас, ни пройтись колесом. Собака… ты тут. Ее зовут Хлопс. А надо бы назвать Гавс. Гарвей!