Неточные совпадения
— С величайшим удовольствием приду и очень вас благодарю за то,
что вы меня полюбили. Даже, может быть, сегодня же приду, если успею. Потому, я вам скажу откровенно, вы мне сами очень понравились, и особенно когда про подвески бриллиантовые рассказывали. Даже и
прежде подвесок понравились, хотя у вас и сумрачное лицо. Благодарю вас тоже за обещанное мне платье и за шубу, потому мне действительно платье и шуба скоро понадобятся. Денег же у меня в настоящую минуту почти ни копейки нет.
— В Петербурге? Совсем почти нет, так, только проездом. И
прежде ничего здесь не знал, а теперь столько, слышно, нового,
что, говорят, кто и знал-то, так сызнова узнавать переучивается. Здесь про суды теперь много говорят.
Князь объяснил все,
что мог, наскоро, почти то же самое,
что уже
прежде объяснял камердинеру и еще
прежде Рогожину. Гаврила Ардалионович меж тем как будто что-то припоминал.
Зато другому слуху он невольно верил и боялся его до кошмара: он слышал за верное,
что Настасья Филипповна будто бы в высшей степени знает,
что Ганя женится только на деньгах,
что у Гани душа черная, алчная, нетерпеливая, завистливая и необъятно, непропорционально ни с
чем самолюбивая;
что Ганя хотя и действительно страстно добивался победы над Настасьей Филипповной
прежде, но когда оба друга решились эксплуатировать эту страсть, начинавшуюся с обеих сторон, в свою пользу, и купить Ганю продажей ему Настасьи Филипповны в законные жены, то он возненавидел ее как свой кошмар.
— С тех пор я ужасно люблю ослов. Это даже какая-то во мне симпатия. Я стал о них расспрашивать, потому
что прежде их не видывал, и тотчас же сам убедился,
что это преполезнейшее животное, рабочее, сильное, терпеливое, дешевое, переносливое; и чрез этого осла мне вдруг вся Швейцария стала нравиться, так
что совершенно прошла прежняя грусть.
Раз,
прежде еще, она за работой вдруг запела, и я помню,
что все удивились и стали смеяться: «Мари запела!
Иногда бывало так же весело, как и
прежде; только, расходясь на ночь, они стали крепко и горячо обнимать меня,
чего не было
прежде.
— Я должен вам заметить, Гаврила Ардалионович, — сказал вдруг князь, —
что я
прежде действительно был так нездоров,
что и в самом деле был почти идиот; но теперь я давно уже выздоровел, и потому мне несколько неприятно, когда меня называют идиотом в глаза.
— А как вы узнали,
что это я? Где вы меня видели
прежде?
Что это, в самом деле, я как будто его где-то видела? И позвольте вас спросить, почему вы давеча остолбенели на месте?
Что во мне такого остолбеняющего?
Он воротился смущенный, задумчивый; тяжелая загадка ложилась ему на душу, еще тяжелее,
чем прежде. Мерещился и князь… Он до того забылся,
что едва разглядел, как целая рогожинская толпа валила мимо его и даже затолкала его в дверях, наскоро выбираясь из квартиры вслед за Рогожиным. Все громко, в голос, толковали о чем-то. Сам Рогожин шел с Птицыным и настойчиво твердил о чем-то важном и, по-видимому, неотлагательном.
— Любил вначале. Ну, да довольно… Есть женщины, которые годятся только в любовницы и больше ни во
что. Я не говорю,
что она была моею любовницей. Если захочет жить смирно, и я буду жить смирно; если же взбунтуется, тотчас же брошу, а деньги с собой захвачу. Я смешным быть не хочу;
прежде всего не хочу быть смешным.
Он
прежде так не лгал, уверяю вас;
прежде он был только слишком восторженный человек, и — вот во
что это разрешилось!
— То,
что вы не легкомысленно ли поступаете слишком, не осмотреться ли вам
прежде? Варвара Ардалионовна, может быть, и правду говорит.
Дело, стало быть, представлялось еще втрое более сумасшедшим и необыкновенным,
чем прежде.
Варя, так строго обращавшаяся с ним
прежде, не подвергала его теперь ни малейшему допросу об его странствиях; а Ганя, к большому удивлению домашних, говорил и даже сходился с ним иногда совершенно дружески, несмотря на всю свою ипохондрию,
чего никогда не бывало
прежде, так как двадцатисемилетний Ганя, естественно, не обращал на своего пятнадцатилетнего брата ни малейшего дружелюбного внимания, обращался с ним грубо, требовал к нему от всех домашних одной только строгости и постоянно грозился «добраться до его ушей»,
что и выводило Колю «из последних границ человеческого терпения».
Если бы кто теперь взглянул на него из
прежде знавших его полгода назад в Петербурге, в его первый приезд, то, пожалуй бы, и заключил,
что он наружностью переменился гораздо к лучшему.
— Не знаю совсем. Твой дом имеет физиономию всего вашего семейства и всей вашей рогожинской жизни, а спроси, почему я этак заключил, — ничем объяснить не могу. Бред, конечно. Даже боюсь,
что это меня так беспокоит.
Прежде и не вздумал бы,
что ты в таком доме живешь, а как увидал его, так сейчас и подумалось: «Да ведь такой точно у него и должен быть дом!»
Я ведь тебе уж и
прежде растолковал,
что я ее «не любовью люблю, а жалостью».
Горничной Катьке такую мою одну шаль подарила,
что хоть и в роскоши она
прежде живала, а может, такой еще и не видывала.
Потом помолчала и говорит: «Все-таки ты не лакей; я
прежде думала,
что ты совершенный как есть лакей».
— Знаешь,
что я тебе скажу! — вдруг одушевился Рогожин, и глаза его засверкали. — Как это ты мне так уступаешь, не понимаю? Аль уж совсем ее разлюбил?
Прежде ты все-таки был в тоске; я ведь видел. Так для
чего же ты сломя-то голову сюда теперь прискакал? Из жалости? (И лицо его искривилось в злую насмешку.) Хе-хе!
Я тебе реестрик сама напишу, какие тебе книги перво-наперво надо прочесть; хочешь иль нет?“ И никогда-то, никогда
прежде она со мной так не говорила, так
что даже удивила меня; в первый раз как живой человек вздохнул.
Сам ты говоришь,
что нашла же она возможность говорить с тобой совсем другим языком,
чем прежде обращалась и говорила.
— Да ничего, так. Я и
прежде хотел спросить. Многие ведь ноне не веруют. А
что, правда (ты за границей-то жил), — мне вот один с пьяных глаз говорил,
что у нас, по России, больше,
чем во всех землях таких,
что в бога не веруют? «Нам, говорит, в этом легче,
чем им, потому
что мы дальше их пошли…»
Одно только меня поразило:
что он вовсе как будто не про то говорил, во всё время, и потому именно поразило,
что и
прежде, сколько я ни встречался с неверующими и сколько ни читал таких книг, всё мне казалось,
что и говорят они, и в книгах пишут совсем будто не про то, хотя с виду и кажется,
что про то.
Я, брат, тогда под самым сильным впечатлением был всего того,
что так и хлынуло на меня на Руси; ничего-то я в ней
прежде не понимал, точно бессловесный рос, и как-то фантастически вспоминал о ней в эти пять лет за границей.
Действительно, можно было подумать знавшим его
прежде,
что он очень изменился.
— Может быть, согласен, только я не помню, — продолжал князь Щ. — Одни над этим сюжетом смеялись, другие провозглашали,
что ничего не может быть и выше, но чтоб изобразить «рыцаря бедного», во всяком случае надо было лицо; стали перебирать лица всех знакомых, ни одно не пригодилось, на этом дело и стало; вот и всё; не понимаю, почему Николаю Ардалионовичу вздумалось всё это припомнить и вывести?
Что смешно было
прежде и кстати, то совсем неинтересно теперь.
Нигилисты все-таки иногда народ сведущий, даже ученый, а эти — дальше пошли-с, потому
что прежде всего деловые-с.
Это была только слепая ошибка фортуны; они следовали сыну П. На него должны были быть употреблены, а не на меня — порождение фантастической прихоти легкомысленного и забывчивого П. Если б я был вполне благороден, деликатен, справедлив, то я должен бы был отдать его сыну половину всего моего наследства; но так как я
прежде всего человек расчетливый и слишком хорошо понимаю,
что это дело не юридическое, то я половину моих миллионов не дам.
Что же касается до некоторых неточностей, так сказать, гипербол, то согласитесь и в том,
что прежде всего инициатива важна,
прежде всего цель и намерение; важен благодетельный пример, а уже потом будем разбирать частные случаи, и, наконец, тут слог, тут, так сказать, юмористическая задача, и, наконец, — все так пишут, согласитесь сами!
— Я, пожалуй, и очень не прочь прибавить, — улыбаясь продолжал Евгений Павлович, —
что всё,
что я выслушал от ваших товарищей, господин Терентьев, и всё,
что вы изложили сейчас, и с таким несомненным талантом, сводится, по моему мнению, к теории восторжествования права,
прежде всего и мимо всего, и даже с исключением всего прочего, и даже, может быть,
прежде исследования, в
чем и право-то состоит? Может быть, я ошибаюсь?
— Это-то, кажется, было; ветреник! Но, впрочем, если было, то уж очень давно, еще
прежде, то есть года два-три. Ведь он еще с Тоцким был знаком. Теперь же быть ничего не могло в этом роде, на ты они не могли быть никогда! Сами знаете,
что и ее всё здесь не было; нигде не было. Многие еще и не знают,
что она опять появилась. Экипаж я заметил дня три, не больше.
Это человек во многих отношениях, конечно, погибший, но во многих отношениях в нем есть такие черты, которые стоит поискать, чтобы найти, и я никогда не прощу себе,
что прежде не понимал его…
Я и
прежде колебалась, а теперь уж наверно решила: «Положите сперва меня в гроб и закопайте в землю, тогда выдавайте дочь», вот
что я Ивану Федоровичу сегодня отчеканила.
Но за Аделаиду она и
прежде боялась менее,
чем за других дочерей, хотя артистические ее наклонности и очень иногда смущали беспрерывно сомневающееся сердце Лизаветы Прокофьевны.
Дайте мне их книги, дайте мне их учения, их мемуары, и я, не будучи литературным критиком, берусь написать вам убедительнейшую литературную критику, в которой докажу ясно как день,
что каждая страница их книг, брошюр, мемуаров написана
прежде всего прежним русским помещиком.
Тем самым,
что и
прежде, — тем,
что русский либерал есть покамест еще не русский либерал; больше ничем, по-моему.
— Невозможных преступлений? Но уверяю же вас,
что точно такие же преступления и, может быть, еще ужаснее, и
прежде бывали, и всегда были, и не только у нас, но и везде, и, по-моему, еще очень долго будут повторяться. Разница в том,
что у нас
прежде было меньше гласности, а теперь стали вслух говорить и даже писать о них, потому-то и кажется,
что эти преступники теперь только и появились. Вот в
чем ваша ошибка, чрезвычайно наивная ошибка, князь, уверяю вас, — насмешливо улыбнулся князь Щ.
— Я сам знаю,
что преступлений и
прежде было очень много, и таких же ужасных; я еще недавно в острогах был, и с некоторыми преступниками и подсудимыми мне удалось познакомиться.
Надо
прежде пороху купить, пистолетного, не мокрого и не такого крупного, которым из пушек палят; а потом сначала пороху положить, войлоку откуда-нибудь из двери достать, и потом уже пулю вкатить, а не пулю
прежде пороха, потому
что не выстрелит.
—
Что вы пришли выпытать, в этом и сомнения нет, — засмеялся наконец и князь, — и даже, может быть, вы решили меня немножко и обмануть. Но ведь
что ж, я вас не боюсь; притом же мне теперь как-то всё равно, поверите ли? И… и… и так как я
прежде всего убежден,
что вы человек все-таки превосходный, то ведь мы, пожалуй, и в самом деле кончим тем,
что дружески сойдемся. Вы мне очень понравились, Евгений Павлыч, вы… очень, очень порядочный, по-моему, человек!
С той поры, раза два-три, как я встретил его на лестнице, он стал вдруг снимать предо мной шляпу,
чего никогда
прежде не делывал, но уже не останавливался, как
прежде, а пробегал, сконфузившись, мимо.
Ни в болезни моей и никогда
прежде я не видел еще ни разу ни одного привидения; но мне всегда казалось, еще когда я был мальчиком и даже теперь, то есть недавно,
что если я увижу хоть раз привидение, то тут же на месте умру, даже несмотря на то,
что я ни в какие привидения не верю.
Келлер уверял потом,
что Ипполит еще и
прежде всё держал эту руку в правом кармане, еще когда говорил с князем и хватал его левою рукой за плечо и за воротник, и
что эта-то правая рука в кармане, уверял Келлер, и зародила в нем будто бы первое подозрение.
Иногда снятся странные сны, невозможные и неестественные; пробудясь, вы припоминаете их ясно и удивляетесь странному факту: вы помните
прежде всего,
что разум не оставлял вас во всё продолжение вашего сновидения; вспоминаете даже,
что вы действовали чрезвычайно хитро и логично во всё это долгое, долгое время, когда вас окружали убийцы, когда они с вами хитрили, скрывали свое намерение, обращались с вами дружески, тогда как у них уже было наготове оружие, и они лишь ждали какого-то знака; вы вспоминаете, как хитро вы их наконец обманули, спрятались от них; потом вы догадались,
что они наизусть знают весь ваш обман и не показывают вам только вида,
что знают, где вы спрятались; но вы схитрили и обманули их опять, всё это вы припоминаете ясно.
Иногда ему даже хотелось сказать себе,
что он всё это предчувствовал и предугадывал
прежде; даже казалось ему,
что как будто он уже читал это всё, когда-то давно-давно, и всё, о
чем он тосковал с тех пор, всё,
чем он мучился и
чего боялся, — всё это заключалось в этих давно уже прочитанных им письмах.
«Когда вы развернете это письмо (так начиналось первое послание), вы
прежде всего взглянете на подпись. Подпись всё вам скажет и всё разъяснит, так
что мне нечего пред вами оправдываться и нечего вам разъяснять. Будь я хоть сколько-нибудь вам равна, вы бы могли еще обидеться такою дерзостью; но кто я и кто вы? Мы две такие противоположности, и я до того пред вами из ряду вон,
что я уже никак не могу вас обидеть, даже если б и захотела».
Но он меня убьет
прежде… он засмеялся сейчас и говорит,
что я брежу; он знает,
что я к вам пишу».
Но ему ясно было,
что отец до того уже вздорит, ежечасно и повсеместно, и до того вдруг переменился,
что как будто совсем стал не тот человек, как
прежде.