Неточные совпадения
— Очень, — ответил сосед
с чрезвычайною готовностью, — и заметьте, это еще оттепель.
Что ж, если
бы мороз? Я даже не думал,
что у нас так холодно. Отвык.
— Узелок ваш все-таки имеет некоторое значение, — продолжал чиновник, когда нахохотались досыта (замечательно,
что и сам обладатель узелка начал наконец смеяться, глядя на них,
что увеличило их веселость), — и хотя можно побиться,
что в нем не заключается золотых, заграничных свертков
с наполеондорами и фридрихсдорами, ниже
с голландскими арапчиками, о
чем можно еще заключить, хотя
бы только по штиблетам, облекающим иностранные башмаки ваши, но… если к вашему узелку прибавить в придачу такую будто
бы родственницу, как, примерно, генеральша Епанчина, то и узелок примет некоторое иное значение, разумеется, в том только случае, если генеральша Епанчина вам действительно родственница, и вы не ошибаетесь, по рассеянности…
что очень и очень свойственно человеку, ну хоть… от излишка воображения.
— Ишь, и Залёжев тут! — пробормотал Рогожин, смотря на них
с торжествующею и даже как
бы злобною улыбкой, и вдруг оборотился к князю: — Князь, не известно мне, за
что я тебя полюбил.
— Если позволите, — сказал князь, — я
бы подождал лучше здесь
с вами, а там
что ж мне одному?
Казалось
бы, разговор князя был самый простой; но
чем он был проще, тем и становился в настоящем случае нелепее, и опытный камердинер не мог не почувствовать что-то,
что совершенно прилично человеку
с человеком и совершенно неприлично гостю
с человеком.
А так как люди гораздо умнее,
чем обыкновенно думают про них их господа, то и камердинеру зашло в голову,
что тут два дела: или князь так, какой-нибудь потаскун и непременно пришел на бедность просить, или князь просто дурачок и амбиции не имеет, потому
что умный князь и
с амбицией не стал
бы в передней сидеть и
с лакеем про свои дела говорить, а стало быть, и в том и в другом случае не пришлось
бы за него отвечать?
— Дела неотлагательного я никакого не имею; цель моя была просто познакомиться
с вами. Не желал
бы беспокоить, так как я не знаю ни вашего дня, ни ваших распоряжений… Но я только
что сам из вагона… приехал из Швейцарии…
— Два слова-с: имеете вы хотя
бы некоторое состояние? Или, может быть, какие-нибудь занятия намерены предпринять? Извините,
что я так…
— Еще
бы ты-то отказывался! —
с досадой проговорил генерал, не желая даже и сдерживать досады. — Тут, брат, дело уж не в том,
что ты не отказываешься, а дело в твоей готовности, в удовольствии, в радости,
с которою примешь ее слова…
Что у тебя дома делается?
— Да
что дома? Дома всё состоит в моей воле, только отец, по обыкновению, дурачится, но ведь это совершенный безобразник сделался; я
с ним уж и не говорю, но, однако ж, в тисках держу, и, право, если
бы не мать, так указал
бы дверь. Мать всё, конечно, плачет; сестра злится, а я им прямо сказал, наконец,
что я господин своей судьбы и в доме желаю, чтобы меня… слушались. Сестре по крайней мере всё это отчеканил, при матери.
Да тут именно чрез ум надо
бы с самого начала дойти; тут именно надо понять и… и поступить
с обеих сторон: честно и прямо, не то… предуведомить заранее, чтобы не компрометировать других, тем паче,
что и времени к тому было довольно, и даже еще и теперь его остается довольно (генерал значительно поднял брови), несмотря на то,
что остается всего только несколько часов…
Все это я вам изъясняю, князь,
с тем, чтобы вы поняли,
что я вас, так сказать, лично рекомендую, следственно, за вас как
бы тем ручаюсь.
С другой стороны, было очевидно,
что и сама Настасья Филипповна почти ничего не в состоянии сделать вредного, в смысле, например, хоть юридическом; даже и скандала не могла
бы сделать значительного, потому
что так легко ее можно было всегда ограничить.
Если б он знал, например,
что его убьют под венцом, или произойдет что-нибудь в этом роде, чрезвычайно неприличное, смешное и непринятое в обществе, то он, конечно
бы, испугался, но при этом не столько того,
что его убьют и ранят до крови, или плюнут всепублично в лицо и пр., и пр., а того,
что это произойдет
с ним в такой неестественной и непринятой форме.
Он тотчас же прибавил,
что просьба эта была
бы, конечно,
с его стороны нелепа, если б он не имел насчет ее некоторых оснований.
Не только не было заметно в ней хотя
бы малейшего появления прежней насмешки, прежней вражды и ненависти, прежнего хохоту, от которого, при одном воспоминании, до сих пор проходил холод по спине Тоцкого, но, напротив, она как будто обрадовалась тому,
что может наконец поговорить
с кем-нибудь откровенно и по-дружески.
Она слышала,
что они бодро переносят свои несчастия; она очень
бы желала
с ними познакомиться, но еще вопрос, радушно ли они примут ее в их семью?
Например, будто
бы Тоцкий откуда-то узнал,
что Настасья Филипповна вошла в какие-то неопределенные и секретные от всех сношения
с девицами Епанчиными, — слух совершенно невероятный.
Зато другому слуху он невольно верил и боялся его до кошмара: он слышал за верное,
что Настасья Филипповна будто
бы в высшей степени знает,
что Ганя женится только на деньгах,
что у Гани душа черная, алчная, нетерпеливая, завистливая и необъятно, непропорционально ни
с чем самолюбивая;
что Ганя хотя и действительно страстно добивался победы над Настасьей Филипповной прежде, но когда оба друга решились эксплуатировать эту страсть, начинавшуюся
с обеих сторон, в свою пользу, и купить Ганю продажей ему Настасьи Филипповны в законные жены, то он возненавидел ее как свой кошмар.
Что бы они ни говорили со мной, как
бы добры ко мне ни были, все-таки
с ними мне всегда тяжело почему-то, и я ужасно рад, когда могу уйти поскорее к товарищам, а товарищи мои всегда были дети, но не потому,
что я сам был ребенок, а потому,
что меня просто тянуло к детям.
Разговаривая
с князем, она как
бы и не замечала,
что Ганя тут же. Но покамест князь поправлял перо, отыскивал страницу и изготовлялся, Ганя подошел к камину, где стояла Аглая, сейчас справа подле князя, и дрожащим, прерывающимся голосом проговорил ей чуть не на ухо...
Князь быстро повернулся и посмотрел на обоих. В лице Гани было настоящее отчаяние; казалось, он выговорил эти слова как-то не думая, сломя голову. Аглая смотрела на него несколько секунд совершенно
с тем же самым спокойным удивлением, как давеча на князя, и, казалось, это спокойное удивление ее, это недоумение, как
бы от полного непонимания того,
что ей говорят, было в эту минуту для Гани ужаснее самого сильнейшего презрения.
— Как только я прочел, она сказала мне,
что вы ее ловите;
что вы желали
бы ее компрометировать так, чтобы получить от нее надежду, для того чтобы, опираясь на эту надежду, разорвать без убытку
с другою надеждой на сто тысяч.
Что если
бы вы сделали это, не торгуясь
с нею, разорвали
бы всё сами, не прося у ней вперед гарантии, то она, может быть, и стала
бы вашим другом.
Ганя, раз начав ругаться и не встречая отпора, мало-помалу потерял всякую сдержанность, как это всегда водится
с иными людьми. Еще немного, и он, может быть, стал
бы плеваться, до того уж он был взбешен. Но именно чрез это бешенство он и ослеп; иначе он давно
бы обратил внимание на то,
что этот «идиот», которого он так третирует, что-то уж слишком скоро и тонко умеет иногда все понять и чрезвычайно удовлетворительно передать. Но вдруг произошло нечто неожиданное.
— Но, друг мой, se trompe, это легко сказать, но разреши-ка сама подобный случай! Все стали в тупик. Я первый сказал
бы qu’on se trompe. [Мой муж ошибается (фр.).] Но, к несчастию, я был свидетелем и участвовал сам в комиссии. Все очные ставки показали,
что это тот самый, совершенно тот же самый рядовой Колпаков, который полгода назад был схоронен при обыкновенном параде и
с барабанным боем. Случай действительно редкий, почти невозможный, я соглашаюсь, но…
В голосе Гани слышалась уже та степень раздражения, в которой человек почти сам рад этому раздражению, предается ему безо всякого удержу и чуть не
с возрастающим наслаждением, до
чего бы это ни довело.
— Скажите, почему же вы не разуверили меня давеча, когда я так ужасно… в вас ошиблась? — продолжала Настасья Филипповна, рассматривая князя
с ног до головы самым бесцеремонным образом; она в нетерпении ждала ответа, как
бы вполне убежденная,
что ответ будет непременно так глуп,
что нельзя будет не засмеяться.
Самолюбивый и тщеславный до мнительности, до ипохондрии; искавший во все эти два месяца хоть какой-нибудь точки, на которую мог
бы опереться приличнее и выставить себя благороднее; чувствовавший,
что еще новичок на избранной дороге и, пожалуй, не выдержит;
с отчаяния решившийся наконец у себя дома, где был деспотом, на полную наглость, но не смевший решиться на это перед Настасьей Филипповной, сбивавшей его до последней минуты
с толку и безжалостно державшей над ним верх; «нетерпеливый нищий», по выражению самой Настасьи Филипповны, о
чем ему уже было донесено; поклявшийся всеми клятвами больно наверстать ей всё это впоследствии, и в то же время ребячески мечтавший иногда про себя свести концы и примирить все противоположности, — он должен теперь испить еще эту ужасную чашу, и, главное, в такую минуту!
— Болонки! Это
что же такое? —
с особенным любопытством спросила Настасья Филипповна. —
С болонкой? Позвольте, и на железной дороге!.. — как
бы припоминала она.
— Совсем нет,
что с вами? И
с какой стати вы вздумали спрашивать? — ответила она тихо и серьезно, и как
бы с некоторым удивлением.
— Нет? Нет!! — вскричал Рогожин, приходя чуть не в исступление от радости, — так нет же?! А мне сказали они… Ах! Ну!.. Настасья Филипповна! Они говорят,
что вы помолвились
с Ганькой!
С ним-то? Да разве это можно? (Я им всем говорю!) Да я его всего за сто рублей куплю, дам ему тысячу, ну три, чтоб отступился, так он накануне свадьбы бежит, а невесту всю мне оставит. Ведь так, Ганька, подлец! Ведь уж взял
бы три тысячи! Вот они, вот!
С тем и ехал, чтобы
с тебя подписку такую взять; сказал: куплю, — и куплю!
— Повиниться-то?.. И
с чего я взял давеча,
что вы идиот! Вы замечаете то,
чего другие никогда не заметят.
С вами поговорить
бы можно, но… лучше не говорить!
Князь, может быть, и ответил
бы что-нибудь на ее любезные слова, но был ослеплен и поражен до того,
что не мог даже выговорить слова. Настасья Филипповна заметила это
с удовольствием. В этот вечер она была в полном туалете и производила необыкновенное впечатление. Она взяла его за руку и повела к гостям. Перед самым входом в гостиную князь вдруг остановился и
с необыкновенным волнением, спеша, прошептал ей...
—
Что вы, господа? — продолжала она, как
бы с удивлением вглядываясь в гостей, —
что вы так всполохнулись? И какие у вас у всех лица!
Что же касается мужчин, то Птицын, например, был приятель
с Рогожиным, Фердыщенко был как рыба в воде; Ганечка всё еще в себя прийти не мог, но хоть смутно, а неудержимо сам ощущал горячечную потребность достоять до конца у своего позорного столба; старичок учитель, мало понимавший в
чем дело, чуть не плакал и буквально дрожал от страха, заметив какую-то необыкновенную тревогу кругом и в Настасье Филипповне, которую обожал, как свою внучку; но он скорее
бы умер,
чем ее в такую минуту покинул.
— Ах, генерал, — перебила его тотчас же Настасья Филипповна, только
что он обратился к ней
с заявлением, — я и забыла! Но будьте уверены,
что о вас я предвидела. Если уж вам так обидно, то я и не настаиваю и вас не удерживаю, хотя
бы мне очень желалось именно вас при себе теперь видеть. Во всяком случае, очень благодарю вас за ваше знакомство и лестное внимание, но если вы боитесь…
Кулачный господин при слове «бокс» только презрительно и обидчиво улыбался и,
с своей стороны, не удостоивая соперника явного прения, показывал иногда, молча, как
бы невзначай, или, лучше сказать, выдвигал иногда на вид одну совершенно национальную вещь — огромный кулак, жилистый, узловатый, обросший каким-то рыжим пухом, и всем становилось ясно,
что если эта глубоко национальная вещь опустится без промаху на предмет, то действительно только мокренько станет.
— Настасья Филипповна, полно, матушка, полно, голубушка, — не стерпела вдруг Дарья Алексеевна, — уж коли тебе так тяжело от них стало, так
что смотреть-то на них! И неужели ты
с этаким отправиться хочешь, хоть и за сто
бы тысяч! Правда, сто тысяч, ишь ведь! А ты сто тысяч-то возьми, а его прогони, вот как
с ними надо делать; эх, я
бы на твоем месте их всех…
что в самом-то деле!
— Значит, в самом деле княгиня! — прошептала она про себя как
бы насмешливо и, взглянув нечаянно на Дарью Алексеевну, засмеялась. — Развязка неожиданная… я… не так ожидала… Да
что же вы, господа, стоите, сделайте одолжение, садитесь, поздравьте меня
с князем! Кто-то, кажется, просил шампанского; Фердыщенко, сходите, прикажите. Катя, Паша, — увидала она вдруг в дверях своих девушек, — подите сюда, я замуж выхожу, слышали? За князя, у него полтора миллиона, он князь Мышкин и меня берет!
— Настасья Филипповна, — сказал князь, тихо и как
бы с состраданием, — я вам давеча говорил,
что за честь приму ваше согласие, и
что вы мне честь делаете, а не я вам.
Это были девицы гордые, высокомерные и даже между собой иногда стыдливые; а впрочем, понимавшие друг друга не только
с первого слова, но
с первого даже взгляда, так
что и говорить много иной раз было
бы незачем.
Кой-кому, очень немногим интересующимся, стало известно по каким-то слухам,
что Настасья Филипповна на другой же день после Екатерингофа бежала, исчезла, и
что будто
бы выследили наконец,
что она отправилась в Москву; так
что и в отъезде Рогожина в Москву стали находить некоторое совпадение
с этим слухом.
Враги Гаврилы Ардалионовича могли
бы предположить,
что он до того уже сконфужен от всего
с ним случившегося,
что стыдится и на улицу выйти; но он и в самом деле что-то хворал: впал даже в ипохондрию, задумывался, раздражался.
Но вдруг, всё еще как
бы не в силах добыть контенансу, оборотился и, ни
с того, ни
с сего, набросился сначала на девушку в трауре, державшую на руках ребенка, так
что та даже несколько отшатнулась от неожиданности, но тотчас же, оставив ее, накинулся на тринадцатилетнюю девочку, торчавшую на пороге в следующую комнату и продолжавшую улыбаться остатками еще недавнего смеха.
— Ну, этот, положим, соврал. Один вас любит, а другой у вас заискивает; а я вам вовсе льстить не намерен, было
бы вам это известно. Но не без смысла же вы: вот рассудите-ка меня
с ним. Ну, хочешь, вот князь нас рассудит? — обратился он к дяде. — Я даже рад, князь,
что вы подвернулись.
— Как
бы всё ищет чего-то, как
бы потеряла что-то. О предстоящем же браке даже мысль омерзела и за обидное принимает. О нем же самом как об апельсинной корке помышляет, не более, то есть и более, со страхом и ужасом, даже говорить запрещает, а видятся разве только
что по необходимости… и он это слишком чувствует! А не миновать-с!.. Беспокойна, насмешлива, двуязычна, вскидчива…
Что-то как
бы пронзило князя и вместе
с тем как
бы что-то ему припомнилось — недавнее, тяжелое, мрачное.
А мне на мысль пришло,
что если
бы не было
с тобой этой напасти, не приключилась
бы эта любовь, так ты, пожалуй, точь-в-точь как твой отец
бы стал, да и в весьма скором времени.
«Ты вот точно такой
бы и был, — усмехнулась мне под конец, — у тебя, говорит, Парфен Семеныч, сильные страсти, такие страсти,
что ты как раз
бы с ними в Сибирь, на каторгу, улетел, если б у тебя тоже ума не было, потому
что у тебя большой ум есть, говорит» (так и сказала, вот веришь или нет?