Неточные совпадения
Я вполне готов
верить, как уверял он меня прошлого года сам, с краской в лице, несмотря на то, что рассказывал про все это с самым непринужденным и «остроумным» видом, что романа никакого
не было вовсе и что все вышло так.
— N'est-ce pas? [
Не правда ли? (франц.)] Cher enfant, истинное остроумие исчезает, чем дальше, тем пуще. Eh, mais… C'est moi qui connaît les femmes! [А между тем… Я-то знаю женщин! (франц.)]
Поверь, жизнь всякой женщины, что бы она там ни проповедовала, это — вечное искание, кому бы подчиниться… так сказать, жажда подчиниться. И заметь себе — без единого исключения.
На свете всегда подлостью оканчивается, и, что хуже всего, он тогда сумел-таки почти доказать мне, что я заслужил неоспоримо, а я имел глупость
поверить, и притом как-то решительно невозможно было
не взять.
— Андрей Петрович!
Веришь ли, он тогда пристал ко всем нам, как лист: что, дескать, едим, об чем мыслим? — то есть почти так. Пугал и очищал: «Если ты религиозен, то как же ты
не идешь в монахи?» Почти это и требовал. Mais quelle idee! [Но что за мысль! (франц.)] Если и правильно, то
не слишком ли строго? Особенно меня любил Страшным судом пугать, меня из всех.
— Это он только
не говорит теперь, а
поверь, что так.
— Cette histoire infâme!.. [Эта мерзкая история!.. (франц.)] Я ей
не верил, я
не хотел никогда
верить, но… мне говорят:
верь,
верь, я…
— Нет, это
не так надо ставить, — начал, очевидно возобновляя давешний спор, учитель с черными бакенами, горячившийся больше всех, — про математические доказательства я ничего
не говорю, но это идея, которой я готов
верить и без математических доказательств…
— Но чем, скажите, вывод Крафта мог бы ослабить стремление к общечеловеческому делу? — кричал учитель (он один только кричал, все остальные говорили тихо). — Пусть Россия осуждена на второстепенность; но можно работать и
не для одной России. И, кроме того, как же Крафт может быть патриотом, если он уже перестал в Россию
верить?
— Тут причина ясная: они выбирают Бога, чтоб
не преклоняться перед людьми, — разумеется, сами
не ведая, как это в них делается: преклониться пред Богом
не так обидно. Из них выходят чрезвычайно горячо верующие — вернее сказать, горячо желающие
верить; но желания они принимают за самую веру. Из этаких особенно часто бывают под конец разочаровывающиеся. Про господина Версилова я думаю, что в нем есть и чрезвычайно искренние черты характера. И вообще он меня заинтересовал.
Мысль, что родная дочь
не верит в его ум и даже хотела объявить его сумасшедшим, обратила бы этого агнца в зверя.
— Если б у меня был револьвер, я бы прятал его куда-нибудь под замок. Знаете, ей-Богу, соблазнительно! Я, может быть, и
не верю в эпидемию самоубийств, но если торчит вот это перед глазами — право, есть минуты, что и соблазнит.
Вообще, все эти мечты о будущем, все эти гадания — все это теперь еще как роман, и я, может быть, напрасно записываю; пускай бы оставалось под черепом; знаю тоже, что этих строк, может быть, никто
не прочтет; но если б кто и прочел, то
поверил ли бы он, что, может быть, я бы и
не вынес ротшильдских миллионов?
Я было стал отдавать Николаю Семеновичу, чтоб обеспечить его, мои шестьдесят рублей на руки, но он
не взял; впрочем, он знал, что у меня есть деньги, и
верил мне.
Ну,
поверят ли, что я
не то что плакал, а просто выл в этот вечер, чего прежде никогда
не позволял себе, и Марья Ивановна принуждена была утешать меня — и опять-таки совершенно без насмешки ни с ее, ни с его стороны.
Столяр же сделал и гробик; Марья Ивановна отделала его рюшем и положила хорошенькую подушечку, а я купил цветов и обсыпал ребеночка: так и снесли мою бедную былиночку, которую,
поверят ли, до сих пор
не могу позабыть.
— Но теперь довольно, — обратился он к матушке, которая так вся и сияла (когда он обратился ко мне, она вся вздрогнула), — по крайней мере хоть первое время чтоб я
не видал рукоделий, для меня прошу. Ты, Аркадий, как юноша нашего времени, наверно, немножко социалист; ну, так
поверишь ли, друг мой, что наиболее любящих праздность — это из трудящегося вечно народа!
— Друг мой,
не претендуй, что она мне открыла твои секреты, — обратился он ко мне, — к тому же она с добрым намерением — просто матери захотелось похвалиться чувствами сына. Но
поверь, я бы и без того угадал, что ты капиталист. Все секреты твои на твоем честном лице написаны. У него «своя идея», Татьяна Павловна, я вам говорил.
— Да я и
не обвиняю, совсем нет, и,
поверьте,
не жалуюсь на Тушара! — прокричал я, несколько сбитый с толку, — да и бил он меня каких-нибудь месяца два.
—
Поверьте, нет.
Поверьте,
не нахожу никакой чести называться Версиловым.
Скажу кстати, в скобках, что почему-то подозреваю, что она никогда
не верила в мою гуманность, а потому всегда трепетала; но, трепеща, в то же время
не поддалась ни на какую культуру.
Опять-таки заметь, что я совсем
не называю ее дурой; напротив, тут своего рода ум, и даже презамечательный ум; впрочем, ты уму-то, может быть,
не поверишь…
— Почему нет? Я вот только
не верю тому, что вы сами-то в ее ум
верите в самом деле, и
не притворяясь.
Но я теперь
не смеюсь, а тогда — одним словом, я сделал тогда все, что мог, и,
поверь,
не в свою пользу.
Почему, почему
не верить мне теперь этому, тем более что уже так многое совершенно объяснено теперь?
— Вот сын Версилова! Если
не верите мне, то вот сын его, его собственный сын! Пожалуйте! — И он властно схватил меня за руку.
Ну так
поверьте же мне, честью клянусь вам, нет этого документа в руках у него, а может быть, и совсем ни у кого нет; да и
не способен он на такие пронырства, грех вам и подозревать.
— Про это я ничего
не знаю, — заключил Васин. — Лидия Ахмакова умерла недели две спустя после своего разрешения; что тут случилось —
не знаю. Князь, только лишь возвратясь из Парижа, узнал, что был ребенок, и, кажется, сначала
не поверил, что от него… Вообще, эту историю со всех сторон держат в секрете даже до сих пор.
— Никогда в жизни
не поверю, — вскричал я в чрезвычайном волнении, — чтобы мать моя хоть чем-нибудь участвовала в этой истории с этой Лидией!
— Никогда, никогда
не поверю, чтобы женщина, — вскричал я опять, — могла уступить своего мужа другой женщине, этому я
не поверю!.. Клянусь, что моя мать в том
не участвовала!
И
верите ли тому: боялась я ее, совсем-таки боялась, давно боялась; и хочу иной раз заныть, да
не смею при ней.
Я проснулся около половины одиннадцатого и долго
не верил глазам своим: на диване, на котором я вчера заснул, сидела моя мать, а рядом с нею — несчастная соседка, мать самоубийцы.
Вчерашний же поступок его со мной, так сказать, потряс мою душу, и даже в эту минуту,
верите ли, я как бы еще
не пришел в себя.
Это видимое прямодушие его и готовность ко всему хорошему я, правда, еще
не знал, как принять окончательно, но начинал уже поддаваться, потому, в сущности, почему же мне было
не верить?
И даже до того, что сознание позора, мелькавшее минутами (частыми минутами!), от которого содрогалась душа моя, — это-то сознание —
поверят ли? — пьянило меня еще более: «А что ж, падать так падать; да
не упаду же, выеду!
— Ну, а если я
не верю всему этому? — вскричал я раз в раздражении.
Никак
не запомню, по какому поводу был у нас этот памятный для меня разговор; но он даже раздражился, чего с ним почти никогда
не случалось. Говорил страстно и без насмешки, как бы и
не мне говорил. Но я опять-таки
не поверил ему:
не мог же он с таким, как я, говорить о таких вещах серьезно?
— Тоже
не знаю, князь; знаю только, что это должно быть нечто ужасно простое, самое обыденное и в глаза бросающееся, ежедневное и ежеминутное, и до того простое, что мы никак
не можем
поверить, чтоб оно было так просто, и, естественно, проходим мимо вот уже многие тысячи лет,
не замечая и
не узнавая.
— Ах,
поверьте, князь, — открыто и добродушно обратился ко мне Дарзан, — я
не от себя говорю; если были толки, то
не я их распустил.
Кто
не поверит, тому я отвечу, что в ту минуту по крайней мере, когда я брал у него эти деньги, я был твердо уверен, что если захочу, то слишком могу достать и из другого источника.
— Я пуще всего рад тому, Лиза, что на этот раз встречаю тебя смеющуюся, — сказал я. —
Верите ли, Анна Андреевна, в последние дни она каждый раз встречала меня каким-то странным взглядом, а во взгляде как бы вопросом: «Что,
не узнал ли чего? Все ли благополучно?» Право, с нею что-то в этом роде.
— Вы сказали сейчас, что я добрый; вы
не поверите, как я весь изменяюсь у вас к лучшему и как мне приятно быть у вас, Анна Андреевна, — сказал я с чувством.
Теперь я боюсь и рассказывать. Все это было давно; но все это и теперь для меня как мираж. Как могла бы такая женщина назначить свидание такому гнусному тогдашнему мальчишке, каким был я? — вот что было с первого взгляда! Когда я, оставив Лизу, помчался и у меня застучало сердце, я прямо подумал, что я сошел с ума: идея о назначенном свидании показалась мне вдруг такою яркою нелепостью, что
не было возможности
верить. И что же, я совсем
не сомневался; даже так: чем ярче казалась нелепость, тем пуще я
верил.
Я ведь только теперь
поверил, все
не верил!
— Да; я очень любила его слушать, я стала с ним под конец вполне… слишком, может быть, откровенною, но тогда-то он мне и
не поверил!
— Да, ведь и никто никогда мне
не верил.
— Он
не просто
не поверил, — промолвила она, опустив глаза и странно как-то улыбнувшись, — а счел, что во мне «все пороки».
«Вы боитесь „пылкости“ моих чувств, вы
не верите мне?» — хотел было я вскричать; но она вдруг так предо мной застыдилась, что слова мои сами
не выговорились.
— Это играть? Играть? Перестану, мама; сегодня в последний раз еду, особенно после того, как Андрей Петрович сам и вслух объявил, что его денег там нет ни копейки. Вы
не поверите, как я краснею… Я, впрочем, должен с ним объясниться… Мама, милая, в прошлый раз я здесь сказал… неловкое слово… мамочка, я врал: я хочу искренно веровать, я только фанфаронил, и очень люблю Христа…