Неточные совпадения
Должно быть, австрийцы тоже крепко осердились на дядю Максима. По временам в «Курьерке», исстари любимой газете панов помещиков, упоминалось в реляциях его имя в числе отчаянных гарибальдийских сподвижников, пока однажды из того
же «Курьерка» паны не узнали,
что Максим упал вместе с лошадью на поле сражения. Разъяренные австрийцы, давно уже, очевидно, точившие зубы на заядлого волынца (которым, чуть ли не одним, по мнению его соотечественников, держался еще Гарибальди), изрубили его, как капусту.
Присутствие в доме слепого мальчика постепенно и нечувствительно дало деятельной мысли изувеченного бойца другое направление. Он все так
же просиживал целые часы, дымя трубкой, но в глазах, вместо глубокой и тупой боли, виднелось теперь вдумчивое выражение заинтересованного наблюдателя. И
чем более присматривался дядя Максим, тем чаще хмурились его густые брови, и он все усиленнее пыхтел своею трубкой. Наконец однажды он решился на вмешательство.
Когда она неожиданно брала его на руки, он все
же сразу узнавал,
что сидит у матери.
Но тотчас
же скользнувший в открытые ворота конюшни луч месяца показал ему,
что он ошибся. У его койки стоял слепой панич и жадно тянулся к нему своими ручонками.
Вечерний чай и ужин служили для него лишь указанием,
что желанная минута близка, и мать, которой как-то инстинктивно не нравились эти музыкальные сеансы, все
же не могла запретить своему любимцу бежать к дударю и просиживать у него в конюшне часа два перед сном.
Прежде
чем Иохим срезал ее своим ножом и выжег ей сердце раскаленным железом, она качалась здесь, над знакомою мальчику родною речкой, ее ласкало украинское солнце, которое согревало и его, и тот
же обдавал ее украинский ветер, пока зоркий глаз украинца-дударя подметил ее над размытою кручей.
Малый слеп, так пусть
же станет в жизни тем,
чем может.
Только все
же лучше бы уж песня,
что ли?
Мальчик слушал с омраченным и грустным лицом. Когда певец пел о горе, на которой жнут жнецы, воображение тотчас
же переносило Петруся на высоту знакомого ему утеса. Он узнал его потому,
что внизу плещется речка чуть слышными ударами волны о камень. Он уже знает также,
что такое жнецы, он слышит позвякивание серпов и шорох падающих колосьев.
Когда
же песня переходила к тому,
что делается под горой, воображение слепого слушателя тотчас
же удаляло его от вершин в долину…
Звон серпов смолк, но мальчик знает,
что жнецы там, на горе,
что они остались, но они не слышны, потому
что они высоко, так
же высоко, как сосны, шум которых он слышал, стоя под утесом. А внизу, над рекой, раздается частый ровный топот конских копыт… Их много, от них стоит неясный гул там, в темноте, под горой. Это «идут козаки».
Они тихо подвигаются бесформенными тенями в темноте и так
же, как «Хведько», о чем-то плачут, быть может, оттого,
что и над горой и над долиной стоят эти печальные, протяжные стоны Иохимовой песни, — песни о «необачном козачине»,
что променял молодую женку на походную трубку и на боевые невзгоды.
Его движения в знакомом месте были уверенны, но все
же было заметно,
что природная живость подавлена и проявляется по временам довольно резкими нервными порывами.
Деревенские мальчики, которых приглашали в усадьбу, дичились и не могли свободно развернуться. Кроме непривычной обстановки, их немало смущала также и слепота «панича». Они пугливо посматривали на него и, сбившись в кучу, молчали или робко перешептывались друг с другом. Когда
же детей оставляли одних в саду или в поле, они становились развязнее и затевали игры, но при этом оказывалось,
что слепой как-то оставался в стороне и грустно прислушивался к веселой возне товарищей.
На следующий день, сидя на том
же месте, мальчик вспомнил о вчерашнем столкновении. В этом воспоминании теперь не было досады. Напротив, ему даже захотелось, чтоб опять пришла эта девочка с таким приятным, спокойным голосом, какого он никогда еще не слыхал. Знакомые ему дети громко кричали, смеялись, дрались и плакали, но ни один из них не говорил так приятно. Ему стало жаль,
что он обидел незнакомку, которая, вероятно, никогда более не вернется.
Он сидел на том
же месте, озадаченный, с низко опущенною головой, и странное чувство, — смесь досады и унижения, — наполнило болью его сердце. В первый раз еще пришлось ему испытать унижение калеки; в первый раз узнал он,
что его физический недостаток может внушать не одно сожаление, но и испуг. Конечно, он не мог отдать себе ясного отчета в угнетавшем его тяжелом чувстве, но оттого,
что сознание это было неясно и смутно, оно доставляло не меньше страдания.
— Ну, ну, перестань
же! — заговорила она тоном взрослой женщины. — Я давно не сержусь. Я вижу, ты жалеешь,
что напугал меня…
Девочка точно исполнила свое обещание и даже раньше,
чем Петрусь мог на это рассчитывать. На следующий
же день, сидя в своей комнате за обычным уроком с Максимом, он вдруг поднял голову, прислушался и сказал с оживлением...
— Смотри-ка, Аннуся, — обратился он к сестре с странною улыбкой, — наш Петр начинает заводить самостоятельные знакомства. И ведь согласись, Аня… несмотря на то,
что он слеп, он все
же сумел сделать недурной выбор, не правда ли?
— Таки видно,
что недаром в школе учились, — говаривал он, самодовольно поглядывая на слушателей. — А все
же, я вам скажу, мой Хведько вас обоих и введет, и выведет, как телят на веревочке, вот
что!.. Ну а я и сам его, шельму, в свой кисет уложу и в карман спрячу. Вот и значит,
что вы передо мною все равно,
что щенята перед старым псом.
Девушка ответила не сразу. Она положила к себе на колени свою работу, разгладила ее руками и, слегка наклонив голову, стала рассматривать ее с задумчивым видом. Трудно было разобрать, думала ли она о том,
что ей следовало взять для вышивки канву покрупнее, или
же обдумывала свой ответ.
Но он сердился редко; большею
же частью на доводы сестры он возражал мягко и с снисходительным сожалением, тем более
что она каждый раз уступала в споре, когда оставалась наедине с братом; это, впрочем, не мешало ей вскоре опять возобновлять разговор.
— Нет, будем справедливы: оба они хорошие!.. И то,
что он говорил сейчас, — хорошо. Но ведь это
же не для всех.
И опять ему вспомнилось детство, тихий плеск реки, первое знакомство с Эвелиной и ее горькие слезы при слове «слепой»… Инстинктивно почувствовал он,
что теперь опять причиняет ей такую
же рану, и остановился. Несколько секунд стояла тишина, только вода тихо и ласково звенела в шлюзах. Эвелины совсем не было слышно, как будто она исчезла. По ее лицу действительно пробежала судорога, но девушка овладела собой, и, когда она заговорила, голос ее звучал беспечно и шутливо.
Было тихо; только вода все говорила о чем-то журча и звеня. Временами казалось,
что этот говор ослабевает и вот-вот стихнет; но тотчас
же он опять повышался и опять звенел без конца и перерыва. Густая черемуха шептала темною листвой; песня около дома смолкла, но зато над прудом соловей заводил свою…
Одну минуту можно было подумать,
что он не находит в своей душе того, к
чему прислушивается с таким жадным вниманием. Но потом, хотя все с тем
же удивленным видом и все как будто не дождавшись чего-то, он дрогнул, тронул клавиши и, подхваченный новой волной нахлынувшего чувства, отдался весь плавным, звонким и певучим аккордам…
И теперь, когда он играл какую-то итальянскую пьесу с трепещущим сердцем и переполненною душой, в его игре с первых
же аккордов сказалось что-то до такой степени своеобразное,
что на лицах посторонних слушателей появилось удивление.
«
Что это было со мной?» — подумал он, и в то
же мгновение в его памяти прозвучали слова, которые она сказала вчера, в сумерки, у старой мельницы: «Неужели ты никогда не думал об этом?.. Какой ты глупый!..»
— Так
же, как иные не выносят праздничного трезвона. Пожалуй,
что мое сравнение и верно, и мне даже приходит в голову дальнейшее сопоставление: существует также «малиновый» звон, как и малиновый цвет. Оба они очень близки к красному, но только глубже, ровнее и мягче. Когда колокольчик долго был в употреблении, то он, как говорят любители, вызванивается. В его звуке исчезают неровности, режущие ухо, и тогда-то звон этот зовут малиновым. Того
же эффекта достигают умелым подбором нескольких подголосков.
— Нет, — задумчиво ответил старик, — ничего бы не вышло. Впрочем, я думаю,
что вообще на известной душевной глубине впечатления от цветов и от звуков откладываются уже, как однородные. Мы говорим: он видит все в розовом свете. Это значит,
что человек настроен радостно. То
же настроение может быть вызвано известным сочетанием звуков. Вообще звуки и цвета являются символами одинаковых душевных движений.
Слушай
же теперь,
что я скажу тебе: если ты захочешь исправить нашу ошибку, если ты швырнешь судьбе в глаза все преимущества, которыми жизнь окружила тебя с колыбели, и захочешь испытать участь вот этих несчастных…
В ту
же осень Эвелина объявила старикам Яскульским свое неизменное решение выйти за слепого «из усадьбы». Старушка мать заплакала, а отец, помолившись перед иконами, объявил,
что, по его мнению, именно такова воля божия относительно данного случая.
Для Петра началось молодое тихое счастье, но сквозь это счастье все
же пробивалась какая-то тревога: в самые светлые минуты он улыбался так,
что сквозь эту улыбку виднелось грустное сомнение, как будто он не считал этого счастья законным и прочным.
Когда
же ему сообщили,
что, быть может, он станет отцом, он встретил это сообщение с выражением испуга.