Неточные совпадения
То и
дело плелись мужики — кто в одиночку, кто по два, по три,
а то и целыми гурьбами, душ в десять и более; иные тащились
на розвальнях, иные верхом
на поджарых, мохнатых клячонках, то и
дело понукая их болтающимися ногами, когда те вязли в бесконечной, невылазной грязи.
— Да ведь это по нашему, по мужицкому разуму — все одно выходит, — возражали мужики с плутоватыми ухмылками. — Опять же видимое
дело — не взыщите, ваше благородие,
на слове,
а только как есть вы баре, так барскую руку и тянете, коли говорите, что земля по закону господская. Этому никак нельзя быть, и никак мы тому верить не можем, потому — земля завсягды земская была, значит, она мирская,
а вы шутите: господская! Стало быть, можем ли мы верить?
Это была эстафета от полковника Пшецыньского, который объяснял, что, вследствие возникших недоразумений и волнений между крестьянами деревни Пчелихи и села Коршаны, невзирая
на недавний пример энергического укрощения в селе Высокие Снежки, он, Пшецыньский, немедленно, по получении совместного с губернатором донесения местной власти о сем происшествии, самолично отправился
на место и убедился в довольно широких размерах новых беспорядков, причем с его стороны истощены уже все меры кротости, приложены все старания вселить благоразумие, но ни голос совести, ни внушения власти, ни слова святой религии
на мятежных пчелихинских и коршанских крестьян не оказывают достодолжного воздействия, — «
а посему, — писал он, — ощущается необходимая и настоятельнейшая надобность в немедленной присылке военной силы; иначе невозможно будет через
день уже поручиться за спокойствие и безопасность целого края».
— Да помилуйте, барон, — горячо начал Непомук, как бы слегка оправдываясь в чем-то, — третьего
дня мы получили от тамошнего исправника донесение, что, по дошедшим до него слухам, крестьяне этих деревень толкуют между собой и о подложной воле, — ну, полковник тотчас же и поехал туда… дали знать предводителю… исправник тоже отправился
на место…
а теперь вдруг — опять бунт, опять восстание!..
— Ха, ха, ха! — в том же тоне продолжал гость. — И сейчас уже войско!.. И к чему тут войско?.. будто нельзя и без войска делать эти вещи!.. Тут главное — нравственное влияние своей собственной личности,
а не войско. Я уверен, что все это пустяки: просто-напросто мужички не поняли
дела; ну, пошумели, покричали — их за это наказать, конечно, следует… внушить
на будущее время, но зачем же войско!
Насчет стипендии
дело пошло зажимисто и разыгралось более как-то в молчанку, потому что идет оно скорее по части именитого купечества да
на счет откупщика и головы градского;
а вот мысль об адресе признана весьма не дурною, и тем паче, что адрес —
дело вполне современное и для кармана не убыточное.
—
А что ж? Я, сударыня, тризну, сиречь поминки справляю, — поклонился Подхалютин, — ведь я — сами изволите знать — по философской части отчислен, —
а это у нас все равно, что по запасным войскам, — ну так значит, и взираю
на это
дело с моей философской точки зрения.
Ничего этого у нас, в сущности, нет и не было,
а вся штука в том, что мы все, во-первых, добрые, очень добрые, и сердце у нас какое-то мягкое, слюноточивое;
а второе
дело, что все мы больно уж
на брюхо горазды.
Для успеха нашего
дела было бы весьма желательно, чтобы подобные явления повторялись чаще и систематичнее во всей коренной России,
а особенно
на Волге, где край, по нашим сведениям, преимущественно склонен к волнениям.
— Нет, батюшка, извините меня, старика,
а скажу я вам по-солдатски! — решительным тоном завершил Петр Петрович. —
Дело это я почитаю, ровно царскую службу мою, святым
делом, и взялся я за него,
на старости лет, с молитвой да с Божьим благословением, так уж дьявола-то тешить этим
делом мне не приходится. Я, сударь мой, хочу обучать ребят, чтоб они были добрыми христианами да честными русскими людьми. Мне за них отчет Богу давать придется; так уж не смущайте вы нашего
дела!
— Хоть бы
на первое время, — продолжал каноник, — лишь бы только
дело поставить как следует,
а там можно будет передать с рук
на руки другому надежному лицу из наших; сам в стороне останешься, и опасаться, значит, нечего!
— Да-с, вот то-то оно и есть! — в ответ
на это поддразнивал его Полояров, который почти
дня не пропускал без того, чтобы не побывать у Анны Петровны и, заодно уж, позавтракать там, либо пообедать, либо чаю напиться. —
А кабы мы-то делали, так у нас не то бы было.
А тут еще — новый сюрприз: в самый
день концерта, часа за два до начала, полицмейстер возвратил ему, из числа тридцати, девятнадцать билетов нераспроданными, извиняясь при этом, что, несмотря
на все свои старания, никак не успел рассовать почтеннейшей публике более одиннадцати билетов.
— Эка штука три рубля! — говорил он фыркая и задирая голову. — Оттого и сочувствует, что у Петра Петровича и у самого-то преподавание-то идет почитай что
на тех же самых жандармственных принципах;
а небойсь, кабы мы вели эту школу, так нам бы кукиш с маслом прислал! Эта присылка только еще больше все
дело компрометирует.
—
А что, и в самом
деле, — схватился с места студент, — как вдруг этот Подвиляньский возьмет да и не придет
на дуэль-то? Вот будет штука-то!
Анатоль целые утра проводил перед зеркалом, громко разучивая свою роль по тетрадке, превосходно переписанной писцом губернаторской канцелярии, и даже совершенно позабыл про свои прокурорские
дела и обязанности,
а у злосчастного Шписса, кроме роли, оказались теперь еще сугубо особые поручения, которые ежечасно давали ему то monsieur Гржиб, то madame Гржиб, и черненький Шписс, сломя голову, летал по городу, заказывая для генеральши различные принадлежности к спектаклю, то устраивал оркестр и руководил капельмейстера, то толковал с подрядчиком и плотниками, ставившими в зале дворянского собрания временную сцену (играть
на подмостках городского театра madame Гржиб нашла в высшей степени неприличным), то объяснял что-то декоратору, приказывал о чем-то костюмеру, глядел парики у парикмахера, порхал от одного участвующего к другому, от одной «благородной любительницы» к другой, и всем и каждому старался угодить, сделать что-нибудь приятное, сказать что-нибудь любезное, дабы все потом говорили: «ах, какой милый этот Шписс! какой он прелестный!» Что касается, впрочем, до «мелкоты» вроде подрядчика, декоратора, парикмахера и тому подобной «дряни», то с ними Шписс не церемонился и «приказывал» самым начальственным тоном: он ведь знал себе цену.
Madame Чапыжникова начинает зорко наблюдать за madame Ярыжниковой и за ее «халахоном», madame Ярыжникова следит за «предметом» madame Чапыжниковой, и глядь,
на другой
день madame Пруцко, которая тоже под сурдинку придерживается той пословицы, что «грех сладок,
а человек падок», начинает повествовать по секрету Фелисате Егоровне: «Душечка моя! слышали вы, срам какой!
Думают, что все так глупы и слепы, что никто ничего не замечает!» Фелисата Егоровна в ужасе качает головой, и идет рассказывать — как противная Ярыжникова, в неприличной позе, за кулисами шепталась и целовалась, и обнималась со своим аманом,
а на следующий
день весь город уже уверял, что madame Ярыжникова делала в кулисах такое, про что и сказать невозможно.
Купец Ласточкин действительно не возжелал отпустить им материи,
а madame Oiseau [Мадам Вуазо (фр.).] не бралась шить и ставить приклад, но княжны заявили о своем слезном горе Констанции Александровне, — и ее превосходительство в ту же минуту откомандировала Шписса к непокорному невеже Ласточкину, с приказанием немедленно отпустить подобающее количество разных материй, по приложенному реестру княжон,
а модистку Oiseau велела позвать к себе, переговорила с нею о чем-то наедине — и madame Oiseau в три
дня пошила костюмы
на весь шестерик.
— Господи Боже мой! — продолжал он, — двадцать лет знаю человека, встречаюсь каждый
день, и все считал его русским,
а он вдруг,
на тебе, поляк оказывается! Вот уж не ожидал-то! Ха-ха-ха! Ну, сюрприз! Точно что сюрприз вы мне сделали!
А ведь я какое угодно пари стал бы держать, что славнобубенский стряпчий наш Матвей Осипыч — русак чистокровный!.. Ведь я даже думал, что он из поповичей!
— Поскорей не можно… поскорей опять неловко будет: как же ж так-таки сразу после спектакля?.. Мало ль что может потом обернуться!
А мы так, через месяц, сперва Яроц,
а потом я. Надо наперед отправить наши росписки, то есть будто мы должны там,
а деньги прямо
на имя полиции; полиция вытребует кредиторов и уплатит сполна,
а нам росписки перешлет обратно. Вот это так. Это
дело будет,
а то так, по-татарски — ни с бухты, ни барахты! — «Завше розумне и легальне и вшистко розумне и легальне!»
Был спектакль любителей,
на котором особенно ярко проявились симпатии к распятой
на кресте отчизне нашей. Вскоре
на имя известных вам особ будет прислана do fumduszu zelaznego тысяча рублей. Наперед вышлем
на себя расписки. О дальнейшем донесу своевременно,
а пока смиренно прошу благословения
на дело неустанного служения своего».
Иль я уж и в самом
деле из ума выжил, или что, и сам не понимаю;
а только вдруг,
на шестом десятке, под сюркуп полицейский попал!
— И в самом
деле, ступайте-ка вы лучше домой пока, — охотно поддакнул Полояров. — Только уж, пожалуйста, Петр Петрович, вы ее не тово… Уж теперь мне, как жениху, предоставьте право следить за ее поступками; не вам,
а мне ведь жить-то с нею, так вы родительскую власть маленько тово…
на уздечку. Ха-ха-ха! Так, что ли, говорю-то я? ась?..
— За старичка тут одного… за майора Лубянского, — пояснил ему владыка. — Тем более, ваше превосходительство, — продолжал он, — что в этом
деле, как мне достоверно известно, вы были даже в обман введены,
а это, полагаю, дает мне тем более добрую возможность раскрыть пред вами истину. Вы, конечно, не посетуете
на меня за это?
Прежний законоучитель, человек достойный, которого я сам благословил
на это
дело, изгнан вдруг чуть не с позором,
а на место его учит какой-то исключенный из службы становой, вопреки постановлению закона.
— Если хотите поступать, я могу объяснить вам все
дело, как и что, одним словом, весь ход, всю процедуру… Научу, как устроиться, заочно с профессорами познакомлю, то есть дам их характеристики… Ну,
а кроме того, есть там у меня товарищи кое-какие, могу познакомить, дам письма, это все ведь
на первое время необходимо в чужом городе.
— Н-да, конечно, это немаловажно…
А я хотел было вам предложить прокатиться вместе со мной до Астрахани, сплавились бы
на плотах,
а там у меня есть знакомые из компанейских, так что назад
на пароходе ничего бы не стоило. Отличное бы
дело, ей-Богу?
а? Прямо бы в Казань и предоставил, как раз к началу курса.
—
А право, не знаю еще!.. Думаю, скоро,
на днях.
— Делать?
а вот что делать, — пояснил Свитка. — Вы будете строго и неуклонно исполнять то, что вам укажут. Впоследствии, с моего разрешения, вы можете избрать себе двух помощников из надежных и лично вам известных людей, но кроме вас, они точно так же не должны ничего и никого знать, я и сам точно так же никого не знаю. Понимаете? И вот все, что вам предоставляется. Средства
на ведение
дела вы будете получать от меня,
а за измену
делу, предваряю вас, последует неминуемая кара.
—
Дело в том, что
дня через два-три мы отправимся с вами по Поволжью: где пешочком, где
на лодочке,
а где и конно, как случится; ну, и станем мужичкам православным золотые грамоты казать. Понимаете-с? — прищурился Свитка. — Нынче вечером будьте у меня: я покажу вам экземплярчик, и вообще потолкуем, условимся,
а пока прощайте, да помните же хорошенько все, чтó сказал я вам.
— Это смотря как: иное
дело и
на два и
на три есть,
а иное — и
на полсекунды нету.
— Можете! — согласился Полояров. —
А где, позвольте узнать, — где у вас
на все
на это свидетели найдутся? Дело-то ведь у нас с глазу
на глаз идет,
а я — мало ль зачем мог приходить к вам! Кто видел? кто слышал? Нет-с, почтеннейший, ни хера вы
на этом не возьмете! И мы ведь тоже не лыком шиты!
А вы лучше, советую вам, эдак душевно, по-Божьи! Ну-с, так что же-с? — вопросительно прибавил он в заключение, — говорите просто: желаете аль нет?
Если все семена, брошенные мною
на вашу почву, не пропали бесследно, то я с полным моим уважением буду считать вас женщиной
дела,
а как женщина
дела, вы не имеете даже права выставлять
на первый план ваши личные, эгоистические желания и чувства и охотно покоритесь необходимости.
Теперь по Волге то и
дело «бегают» пароходы, и потому бурлак спокойно себе тянет бечеву Жегулями и спокойно плывет мимо их расшива и беляна,
а еще не далее как лет двадцать назад Жегули, это классическое место волжских разбоев, были далеко не безопасны. Вдруг, бывало, над гладью реки раздастся зычно молодецкое сарын
на кичку! — и судохозяин вместе с батраками, в ужасе, ничком падает
на палубу и лежит неподвижно, пока в его суденышке шарят, хозяйничают да шалят вольные ребята.
— Нет, не все! Уж про поляка ты мне лучше и не говори. Поляка, брат, я знаю, потому в этой самой их Польше мы три года стояли. Первое
дело — лядащий человек,
а второе
дело, что
на всю-то их Польшу комар
на хвосте мозгу принес, да и тот-то бабы расхватали! Это слово не мимо идет!
—
А! Хвалынцев! Вот и он! здравствуй! Сюда, сюда! скорей сюда!
дело есть! Слышал? — накинулось
на студента несколько наиболее знакомых ему молодых людей, едва лишь он успел переступить порог коптилки.
Прошло уже около часу,
а дело не пришло еще даже к намеку
на какой-либо результат.
— Мы порешили еще
на сеймике инициативу предоставить русским,
а самим отнюдь не выдвигаться. Быть в толпе —
дело другое. Мы честно были в толпе и честно вели себя, но в вожаки —
а ни Боже мой!
— Э, нет, не в том
дело! — перебил управляющий. — Во-первых, говоря откровенно между нами, русские имеют очень основательную пословицу насчет того, что выгодней чужими руками жар загребать. Мы
на этот раз вполне верим их доброй пословице. Это одно.
А другое вот в чем: русские бойцы в нашем
деле очень хорошая декорация пред Европой, пред глазами западного общественного мнения.
Депутаты объявляют об этом сходке, которая решает, что, пожалуй, можно и разойтись, и говорит депутатам, что они могут отправиться с адресом в другое время,
а буде кто желает узнавать новости касательно университета, то для этого, начиная с завтрашнего
дня, ежедневно собираться в два часа пополудни
на Невском проспекте, где и можно будет сговориться насчет плана действий.
— Сочтемся! — пробурчал Ардальон, пряча ее в карман и даже не кивнув головой. —
А послушайте-ка, батенька, — промолвил он, — переходите-ка в наш лагерь, в нашу коммуну! Ей-Богу, самое любезное
дело! Вы подумайте! Это статья дельная. У нас ведь и женщины есть в нашей общине, — как-то двусмысленно прибавил Полояров, словно бы имел затаенную мысль поддеть
на соблазнительный крючок Хвалынцева.
—
А хоть
на том, что он не арестован… Почему он не арестован, когда других то и
дело берут?.. Зачем? Почему? я тебя спрашиваю…
А между тем в городе толковали, что несколько гвардейских полков заявляют сильное движение в пользу студентов и положительно отказываются идти, если их пошлют против них; что студентов и многих других лиц то и
дело арестовывают, хватают и забирают где ни попало и как ни попало, и
днем, и ночью, и дома, и в гостях, и
на улице, что министр не принял университетской депутации с адресом.
Толковали между студентами и в обществе, что все офицеры артиллерийской академии подали по начальству рапорт, в котором просят удерживать пять процентов из их жалованья
на уплату за бедных студентов; с негодованием передавали также, что стипендии бедным студентам будут отныне выдаваться не в университете,
а чрез полицию, в полицейских камерах; толковали, что профессора просили о смягчении новых правил, потом просили еще, чтобы им было поручено исследовать все
дело, и получили отказ и в том, и в другом, просили о смягчении участи арестованных студентов — и новый отказ.
Все уже это,
на сей
день, было старо,
а от частых повторений становилось даже и скучным.
— Об этом не заботьтесь! Об этом предоставьте заботу другим! — успокоительно и авторитетно отвечал Свитка. —
Дело можно устроить и так, что все обойдется пустяками. Для этого руки найдутся,
а спрятать вас необходимо, собственно,
на первое только время, пока там идет вся эта передряга. Погодите: угомонятся.
Стало быть, если позволить развиваться этому чувству, окончательно привяжется к ней,
а она так и теперь уже, кажется, имеет
на него влияние — ну, и тогда уж он погиб для
дела.
— За мной
дело не станет! — заметил Колтышко: — но… тут не я, — тут графиня.
А что скажет графиня
на это?
—
А что же может сказать она, если
дело потребует этого? — в свою очередь спросил он. — Неужели же вскружить голову юноше — такой трудный и великий подвиг, такая страшная жертва,
на которую она не могла бы решиться? И, наконец, чего же стоит ей эта полезная шалость, и к чему она ее обязывает?.. Ведь только вскружить, — не более!