Неточные совпадения
Волынской говорил с особенным жаром; только слова: молдаванская княжна, Мариорица, старался он произнести так тихо, что, казалось ему, слышал их только секретарь. Этот,
заметив, что лицо барской барыни, может
быть поймавшей на лету несколько двусмысленных слов, подернуло кошачьею радостью, старался обратить разговор на другое.
Распорядитель праздника с вниманием модистки рассматривал одеяния (
заметьте) пригожих женщин, какого бы они племени ни
были, и некоторых из них пригласил даже остаться в зале, чтобы погреться.
В это время надо
было видеть в толпе два неподвижные черные глаза, устремленные на молдаванскую княжну; они вонзились в нее, они ее пожирали; в этих глазах
был целый мир чувств, вся душа, вся жизнь того, кто ими смотрел; если б они находились среди тьмы лиц, вы тотчас
заметили бы эти глаза; они врезались бы в ваше сердце, преследовали бы вас долго, днем и ночью.
Сама государыня
была в восхищении от Мариорицы,
поместила ее в ближайшей от себя комнате между своими гоф [Придворными (от нем. Hof — двор).] — девицами, нарядила в полунациональную, полурусскую одежду, как можно богаче, и в учители русского языка выбрала для нее служащего при С.-Петербургской академии де сиянс [Академии наук (фр. Académie des sciences).]
Еле четырнадцатилетний паренище, я выучил наизусть главу об изобретении со всеми цитатами и эпиграфами, как помилуй мя боже, и сочинил стихословный акростих: «Како подобает чествовати богов земных?» Сей акростих
был поднесен его императорскому величеству, и он, воззрев на него, соблаговолил изречь: «Лучше б написал он мне о рыбной ловле здешнего края!» Ге, ге, ге, о рыбной ловле:
заметьте, ваше превосходительство!
Маски в лунную ночь на кладбище — и еще каком, боже мой! — где трупы не зарывались: инка, Семирамида, капуцин, чертенок, это разнородное собрание, борющееся с мертвецами, которые, казалось им, сжимали их в своих холодных объятиях, хватали когтями, вырастали до неба и преследовали их стопами медвежьими; стая волков, с вытьем отскочившая при появлении нежданных гостей и ставшая в чутком отдалении, чтобы не потерять добычи, — таков
был дивертисмент, приготовленный догадливою
местью героям, храбрым только на доносы.
Груня видела все. Стало ей жаль барышни, и она решилась
было не исполнить приказ Липмана; но мысль о заводах, куда сошлют ее и где отдадут за какого-нибудь горбатого, кривого кузнеца, придала ей жестокой твердости. Она сотворила крестное знамение, как бы умывая себе руки в невольном преступлении, прочла молитву, подошла на цыпочках к постели барышни, не
смея перевесть дыхание от страха, что делает худое дело, и от страха, что Мариорица того и гляди может проснуться.
Статистика низших рядов общества, от полатей до подклета, в городе и в округе,
была ему известна, как его карманы. Со времени его бегства она не могла много измениться, и потому в услуге, которую Василий хотел оказать своей куконе,
метил он на пособие одной задушевной приятельницы. Это
была крестьянка в Рыбачьей слободе, которой отец передал искусство врачевания. Выведав, что она еще здравствует, он повел к ней Мариулу.
Что ж такое
был Язык? — Уголовный преступник, которого водили по городу в наряде, нами описанном, чтобы указать на участников в его преступлении. Разумеется, этим ужасным средством пользовались, для исполнения своих видов, корысть или властолюбие,
месть или желание продлить и запутать суд.
Пускай казнят меня: на плахе прошепчу твое дорогое имечко,
буду молить бога только о том, чтобы он при тебе заступил меня!..»
Впрочем, в поступках и словах его можно
было заметить какую-то измученную таинственность: он весь похож
был на недоговоренный смысл, означенный несколькими точками.
Угаданный его гением, этот Остерман в благодарность укрепил России дипломатикой своей прибалтийские области ее, которые ускользали
было из-под горячего
меча победителя (не говорю о других важных подвигах министра на пользу и величие нашего отечества).
Травля
была презабавная… Кровь порядочно струилась по пухлой щеке Кульковского, и, несмотря на боль, он не
смел отогнать свою мучительницу. Мариорица почти со слезами смотрела на это зрелище. Наконец, государыня, боясь видеть своего пажа корноухим, сжалилась над ним и велела отнять собаку. Сколько раз, при совершении этого мученического подвига, вспоминал Кульковский о своем дежурном стуле в Летнем дворце! Вдобавок поручили ему смотреть за сучкою, с тем чтобы она привыкла к нему.
Мариорица не отвечала, но взор ее наградил Волынского самою пламенною, самою нежною любовью. Дрожа, она положила на окно платок, из которого он мог
заметить уголок свернутой бумажки. Это
был ответ, который княжна написала, вставши поутру, но, за отсылкою «Телемахиды» сметливою служанкою, не могла доставить к Артемию Петровичу.
Все в комнате примолкло; самые шуты не шевелились, будто страшась нарушить это занимательное зрелище. Волынской стоял, как вкопанный: он пожирал Мариорицу глазами, он весь
был у ног ее. На беду, княжна сидела по-восточному, и одна ножка ее, обутая в башмачок, шитый золотом, уютная, как воробышек, выглядывала из-под платья и дразнила его пылкое воображение. Государыня
заметила силу его взглядов и сказала шутя, закрыв рукою лицо княжны...
— Пикни же он грубое словечко, я ему глаза выцарапаю; мой Петенька и сучку царскую выпустит — посмей-ка он тогда тронуть волоском! А вот
быть по-нашему с Бироном; да я, господи прости! хочу скорей лишиться доброго имени, пускай называют меня шлюхой, неумойкой, такой-сякой, коли я не увижу головы врага нашего на плахе, а вот
быть,
быть и
быть…
Я жила в Яссах на конце города; закутавшись, видала иногда свою дочь в прогулках с мамою, но никогда не
смела показать свое лицо ни ей, ни слугам княжеским, потому что Мариорица и тогда
была в меня вся вылита.
Но когда узнала совершенно, что я мать… не ведаю, что со мною делалось от радости; счастие мое
было так велико, что я не
смела ему предаться и потом боялась его потерять.
— О! я
буду молить бога дать мне уразуметь все, что
есть прекрасного, дорогого в любви на земле и в небе, соберу в груди моей все сокровища ее, весь мир любви, отрою все заповеданные тайны ее и
буду истощать их для тебя, милый друг! Сердце научит меня находить для тебя новые ласки, каждый день изобретать новые.
Выговорив это, она опять задумалась; то судорожно брала перо в руки, то бросала его. Видно
было, что в душе ее происходила сильная борьба и она не
смела решиться на подвиг, для нее небывалый.
Бирон после этого письма падет решительно… а Артемий, ее милый Артемий,
будет в милости, в чести, в славе, дитя его не умрет, жена не
посмеет его упрекнуть ни в чем…
Потом она вспомнила мать… Ей известно
было, что государыня посылала наведаться о цыганке Мариуле: говорили, что бедной лучше, что она уж не кусается… Сердце Мариорицы облилось кровью при этой мысли. Чем же помочь?.. Фатализм увлек и мать в бездну, где суждено
было пасть дочери. Никто уж не поможет, кроме бога. Его и
молит со слезами Мариорица облегчить участь несчастной, столько ее любившей. Запиской, которую оставляет при письме к государыне, завещает Мариуле все свое добро.
— Нет, милый, нет, я пошутила… я
буду жить, но такая жизнь все равно что смерть… нам надо расстаться для твоего счастия, для твоего спокойствия… Однако ж пойдем далее; здесь могут нас
заметить… Видишь, как я стала осторожна!
Все в городе знали о смерти княжны; но тому, кто
был первою виною ее, не
смели о ней сказать. Наконец… и он узнал.
Может
быть, он и не
посмел бы!
Суд продолжался несколько дней. Не все формы
были соблюдены. Но Волынского и друзей его велено осудить, и кто
смел отступить от этого повеления?.. К прежним обвинительным пунктам присоединили и пролитие крови во дворце. Один из судей (Ушаков), подписывая смертный приговор, заливался слезами.