Неточные совпадения
Но
вот прекратились и письма. Отчего и
как? Это опять оставалось
их же секретом, но корреспонденция прекратилась, и на лбу у Саши между бровями стала набегать тонкая морщинка.
— Нет, а ты не шути! — настойчиво сказал Горданов и, наклонясь к уху собеседника, прошептал: — я знаю, кто о тебе думает, и не самовольно обещаю тебе любовь такой женщины, пред которою у всякого зарябит в глазах. Это
вот какая женщина, пред которою и сестра твоя, и твоя генеральша — померкнут
как светляки при свете солнца, и которая… сумеет полюбить так…
как сорок тысяч жен любить не могут! — заключил
он, быстро кинув руку Висленева.
— Ну
вот, здравствуй, пожалуйста! Платишь за все втрое, а берешь то же самое, что и сто лет тому назад брала. Это невозможно. Я даже удивляюсь,
как им самим это не совестно жить за старую цену, и если
они этого не понимают, то я дам
им это почувствовать.
— Все не то, все попадается портфель…
Вот, кажется, и спички… Нет!.. Однако же
какая глупость… с кем это я говорю и дрожу… Где же спички?.. У сестры все так в порядке и нет спичек… Что?.. С
какой стати я сказал: «у сестры…» Да, это правда, я у сестры, и на столе нет спичек… Это оттого, что
они, верно, у кровати.
Конец спустившегося одеяла задел за лежавший на полу колокольчик, и тот, медленно дребезжа о края язычком, покатился по полу.
Вот он описал полукруг и все стихло, и снова нигде ни дыхания, ни звука, и только слышно Висленеву,
как крепко ударяет сердце в
его груди;
он слегка разомкнул ресницы и видит — темно.
Он слышит шепот дрожащих древесных листьев и соображает, что солнце не блещет, что небо должно быть в тучах, и точно,
вот штора приподнялась и отмахнулась, и видны ползущие по небу серые тучи и звонче слышен шепот шумящих деревьев, и вдруг среди всего этого в просвете рамы
как будто блеснул на мгновение туманный контур какой-то эфирной фигуры, и по дорожному песку послышались легкие и частые шаги.
— Ну
вот видите:
какое же уж это зеленое! Нет, вам к лету надо настоящее зеленое, —
как травка-муравка. Ну да погодите, — моргнул
он, — я барышню попрошу, чтоб она вам свое подарила: у нее ведь уж наверное есть зеленое платье?
— А
как же-с: разве вы
его не усматриваете? Помните, в комедии господина Львова было сказано, что «прежде все сочиняли, а теперь-де описывают», а уж ныне опять все сочиняют: людей таких вовсе не видим, про
каких пишут… А
вот и отец Филетер идет.
— Да кинь ты
их, бродяг, и поедем в город.
Вот видишь,
как ты измок,
как кулик.
— Да… она робка? Гм!..
вот как вы нынче режете: она робка!.. то есть нехорошо
ему чай наливает, что ли?
—
Вот как! и где же
он пробавляется? Неужто все еще до сих пор чужое молоко и чужих селедок ест?
—
Вот какой бон-тон: «что вам угодно?» А мне ничего от вас, сударь мой, не угодно, — продолжал
он, кряхтя, смеясь и щурясь, — я так, совсем так… осведомиться, все ли в добром здоровьи мой сосед по имению, Иосаф Платоныч Висленев, и более ничего.
— Чего сатана, а я бы вам стал
какие фиэтоны строчить, просто bon Dieu [Господи (франц.).] оборони! Я
вот нынче что соорудил.
Вот послушайте-ка, — начал
он, вытаскивая из кармана переломленную пополам четвертушку бумаги. — Хотите слушать?
—
Вот к чему ведут эти Меридиановские штуки, — говорил
он Горданову, из столь общего почти всем людям желания отыскать
какого бы то ни было стороннего виновника своих бед и напастей.
— Не бойся, я в своем уме, и
вот тебе тому доказательство: я вижу вдали и вблизи: от своего великого дела я перехожу к твоему бесконечно маленькому, — потому что
оно таково и есть, и ты
его сам скоро будешь считать таковым же. Но
как тебя эти жадные, скаредные, грошовые твари совсем пересилили…
— И умнее, и рассудительнее; а уж тот —
вот гадина-то! И что у
него за улыбка за подлая! Заметил ты или нет,
как он смеется? В устах нет никакого движения: сейчас же хи-хи, и опять все лицо смирно.
— Ну, хорошо; но только еще одно слово. Ну, а если к тебе не умный человек пристанет с этим вопросом и
вот, подобно мне, не будет отставать, пока ты
ему не скажешь, что у тебя за принцип, ну скажи, голубчик, что ты на это скажешь? Я от тебя не отстану, скажи:
какой у нас теперь принцип?
Его нет?
Подозеров молча смотрел во все глаза на свою собеседницу и лицо
его выражало: «ого,
вот ты
какая!»
Вот вы…
как вас… — обратился
он к Поталееву.
— Нет-с, и начитанность
какая, добавьте! — заступился Форов. — Вы, Иосаф Платонович, знаете ли, чьи это стихи
он нам привел? Это французский поэт Климент Маро, которого вы
вот не знаете, а которого между тем согнившие в земле поколения наизусть твердили.
— Я боялся идти домой, — заговорил
он, обратясь к генеральше, когда жена
его вышла. — Думал: войду в сумерках, застану одну Торочку: она, бедное творенье, перепугается, — и пошел к вам; а у вас говорят, что вы здесь, да
вот как раз на нее и напал. Хотел было ей башмаки, да лавки заперты. А что, где теперь Лариса Платоновна?
— Да нет-с ее, жестокости, нет, ибо Катерина Астафьевна остается столь же доброю после накормления курицей Драдедама,
как была до сего случая и во время сего случая.
Вот вам — есть факт жестокости и несправедливости, а
он вовсе не значит того, чем кажется. Теперь возражайте!
— Господ нету дома; мы все сидим и в шашки занимаемся, а Петр правительственную газету читал, а
он позвонил
вот точно так,
как изволите слышать кто-то теперь звонит.
А
он прямо через Петра Афанасьева, да
вот как изволите видеть… через все комнаты проскочил, в баринову ванну попал, сел и заперся.
— Послушайте, — сказала она, успокоенная веселым и счастливым выражением лица, которое имел представший ей Ропшин, —
вот в чем дело: я гораздо скрытнее, чем вы думаете, но вы сегодня коснулись одной очень больной, очень больной моей струны… Мой муж,
как вам известно, имеет слабость все прощать Горданову и верить в
него.
Лара схватила ее рукой и, привлекши к себе, прошептала: «Придвинься ближе.
Он говорит, стрелялся за меня, все вздор…
Его рука здорова,
как моя, я это видела и
вот…»
— Черт
их знает:
он говорит: «не ровен час». Случай, говорит, где-то был, что бабы убили приказчика, который
им попался навстречу: эти дуры думают, что «коровья смерть» прикидывается мужчиной.
Вот вы, любезный Светозар Владенович,
как специалист по этой части… Ага! да
он спит.
— Я
им, разумеется, отказал, — продолжал Бодростин. — Помилуйте, сколько дней
им есть в году, когда могут себе делать всякие глупости,
какие им придут в голову, так нет, —
вот подай
им непременно сегодня, когда у меня гости. — «Ноне, говорят, Михаил Архангел живет,
он Божью огненную силу правит: нам в этот самый в
его день надыть».
— Ну дело! легка ли стать! Не слушайте
его: ишь
он как шелудовый торопится, когда еще и баня не топится. Глядите-ка лучше вон
как мужички-то приналегли, ажно древо визжит! Ух! верти, верти круче! Ух!
вот сейчас возлетит орел во рту огонь, а по конец
его хвоста и будет коровья смерть.
— Что
его теперь недолюбливать, когда
он как колода валяется; а я
ему всегда говорил: «Я тебя переживу»,
вот и пережил.
Он еще на той неделе со мной встретился, аж зубами заскрипел: «Чтоб тебе, говорит, старому черту, провалиться», а я
ему говорю: то-то, мол, и есть, что земля-то твоя, да тебя, изверга, не слушается и меня не принимает.
Но
вот начинается и вылазка: из дверей одной избы выглянул на улицу зипун и стал-стоит на ветре; через минуту из другой двери высунулась нахлобученная шапка и тоже застыла на месте; еще минута, и
они увидали друг друга и поплыли, сошлись, вздохнули и, не сказав между собою ни слова, потянулись, кряхтя и почесываясь, к господскому дому, на темном фасе которого, то там, то здесь, освещенные окна сияли
как огненные раны.
—
Вот, видите,
какая, однако, Горданов каналья:
он умер, а между тем
он меня научал идти к скопцам денег просить.
— Mersi;
он тоже очень будет рад вас видеть:
он даже вчера о вас вспоминал.
Ему хотелось взглянуть на Петербург, а главное, что
ему хотелось достать себе хороший образ Христа, и
он все говорил, что
вот вы бы,
как любитель искусства, могли б
ему помочь в этом. Но что же вы сами: что вы и
как вы?
—
Он пустил в воду концы.
Вот в это время,
как вы с Сашей ходили искать квартиры, ко мне заходил тот… Карташов, или этот… знаете, который был там?..
—
Вот именно!.. Но дело в том,
какие он мне сообщил чудеса: во-первых,
он сам, все это открывший, чуть не остался виноват в том, зачем открыл, потому что в дело вмешалось соперничество двух наблюдательных персон, бывших на ножах. Оттого все так в комок да в кучу и свертелось. Да что об этом толковать. Я лучше сообщу вам приятную новость. Майор Форов освобожден и арест
ему вменен в наказание.
— Здоров
как стена. Паинька сшила
ему ватошничек из зеленого платья покойницы Веры,
он взял и говорит: «
Вот что меня погубило: это зеленое платье, а то бы я далеко пошел». Он-таки совсем с ума сошел. Удивительно, право: чего не было — и того лишился! Кой же леший
его когда-то политикой обвинял? А? Я этому тоже удивляюсь.