Неточные совпадения
Что же касается до самого художника, то он
был отчислен от канцелярии генерала и отдан
в другую команду,
в чьи-то суровые
руки; несчастный не вынес тяжкой жизни, зачах и умер.
— Совершенная правда! ты пристроилась, а мы стары. Нет; да мимо меня идет чаша сия! — решил, махнув
рукой, старый Гриневич и отказался от места, сказав, что места нужны молодым, которые могут
быть на службе гораздо полезнее старика, а мне-де пора на покой; и через год с небольшим действительно получил покой
в безвестных краях и три аршина земли на городском кладбище, куда вслед за собою призвал вскоре и жену.
Полные
руки ее с розовыми ногтями достойны
быть моделью ваятеля; шея бела как алебастр и чрезвычайно красиво поставлена
в соотношении к бюсту, служащему ей основанием.
По длинной дорожке от входных ворот шел высокий, статный мужчина. Он
был в легком, сером пиджаке и маленькой соломенной шляпе, а через плечо у него висела щегольская дорожная сумочка. Сзади его
в двух шагах семенила давишняя девочка, у которой теперь
в руках был большой портфель.
— Да, сестра, — говорил он, наклонив к Ларисе голову и приподняв на виске волосы, — здесь тоже
в мои тридцать лет
есть серебряные нити, и их выпряла эта прекрасная белая ручка этой прекрасной Александры Ивановны… Так уж предоставь мне лучше вас знать эту Александру Ивановну, — заключил он, ударяя себя пальцем
в грудь, и затем еще раз сжал сестрину
руку и уехал.
—
Будут; все
будет:
будут деньги,
будет положение
в свете; другой жены новой только уж не могу тебе обещать; но кто же
в наш век из порядочных людей живет с женами? А зато, — добавил он, схватывая Висленева за
руку, — зато любовь, любовь…
В провинциях из лоскутков шьют очень теплые одеяла… а ты, каналья, ведь охотник кутаться!
— Ну, помнишь, ведь я обещал тебе, что я
буду помогать и даже определил тебе триста рублей
в год, но мне, дружочек Лара, так не везет, — добавил он, сжимая
руку сестре, — мне так не везет, что даже одурь подчас взять готова! Тяжко наше переходное время! То принципы не идут
в согласие с выгодами, то… ах, да уж лучше и не поднимать этого! Вообще тяжело человеку
в наше переходное время.
Высокий фасад большого дома, занимаемого семейством Синтянина,
был весь темен, но
в одном окне стояла легкая, почти воздушная белая фигура, с лицом, ярко освещенным двумя свечами, которые горели у ней
в обеих
руках.
Это не
была Александра Ивановна, это легкая, эфирная, полудетская фигура
в белом, но не
в белом платье обыкновенного покроя, а
в чем-то вроде ряски монастырской белицы. Стоячий воротничок обхватывает тонкую, слабую шейку, детский стан словно повит пеленой и широкие рукава до локтей открывают тонкие
руки, озаренные трепетным светом горящих свеч. С головы на плечи вьются светлые русые кудри, два черные острые глаза глядят точно не видя, а уста шевелятся.
Он, чуть касаясь ногами пола, пошел к кровати: здесь
было еще темнее. Опять надо
было искать наощупь, но Висленев, проводя
руками по маленькому столику, вдруг неожиданно свалил на пол колокольчик, и с этим быстро бросился обутый и
в панталонах
в постель и закрылся с головой одеялом.
В то время как он
был занят такою работой, Бодростина пересела
в угол дивана и, сложив на груди
руки, начала спокойным, деловым тоном...
— Смотри, — она стала загибать один по одному пальцы на левой
руке, — генерал Синтянин предатель, но его опасаться особенно нечего; жена его — это женщина умная и характера стального; майор Форов — честность, и жена его тоже; но майора надо беречься; он бывает дурацки прям и болтлив; Лариса Висленева… я уже сказала, что если б я
была мужчина, то я
в нее бы только и влюбилась; затем Подозеров…
Если ты захочешь меня видеть, то ты
будешь действовать так, как я говорю, и если
будешь действовать так, то вот моя
рука тебе, что Бодростин
будет у тебя сам и
будет всем хорошо, а тебе
в особенности…
Майорша Форова
была совсем одета, даже
в шляпке и с зонтиком
в руке, и во всем этом наряде тотчас же вышла из калитки и подошла к Синтяниной.
В это время на тропинке показался майор Форов. Он
был в старом, грязном-прегрязном драповом халате, подпоясанном засаленными шнурами; за пазухой у него
был завязан ребенок,
в левой
руке трубка, а
в правой книга, которую он читал
в то самое время, как дитя всячески старалось ее у него вырвать.
— Игра начинается большая и опасная! — носилось
в ее голове. — Рискованнее и смелее я еще не задумывала ничего, и я выиграю… Я должна выиграть ставку, потому что ходы мои рассчитаны верно, и
рука, мне повинующаяся, неотразима, но… Горданов хитер, и с ним нужна вся осторожность, чтоб он ранее времени не узнал, что он
будет работать не для себя. Впрочем, я готова встретить все, и нам пора окончить с Павлом Николаевичем наши счеты!
«Он бежит меня и tant mieux [тем лучше (франц.).]». Она истерически бросила за окно пахитоску и, хрустнув пальцами обеих
рук, соскользнула на диван, закрыла глаза и заснула при беспрестанных мельканиях слов: «Завтра, завтра, не сегодня — так ленивцы говорят: завтра, завтра». И вдруг пауза, лишь на рассвете
в комнату является черноглазый мальчик
в розовой ситцевой рубашке, барабанит и громко
поет...
Павлу Николаевичу не трудно
было доказать, что нигилизм стал смешон, что грубостию и сорванечеством ничего не возьмешь; что похвальба силой остается лишь похвальбой, а на деле бедные новаторы, кроме нужды и страданий, не видят ничего, между тем как сила, очевидно, слагается
в других
руках.
Кишенский пошел строчить
в трех разных газетах, трех противоположных направлений, из коих два, по мнению Ванскок,
были безусловно «подлы». Он стал богат;
в год его уже нельзя
было узнать, и он не помог никому ни своею полицейскою службой, ни из своей кассы ссуд, а
в печати, если кому и помогал одною
рукой, то другой зато еще злее вредил, но с ним никто не прерывал никаких связей.
Он и не сробел, потому что он тоже приехал не с простыми
руками и с непустой головой: у него
в заповедной сумке
было спрятано мурзамецкое копье, от которого сразу должна
была лечь костьми вся несметная рать и сила великая.
— Да-а-с, сумасшедший, а вы что же меня допрашиваете! Мы ведь здесь с вами двое с глаза на глаз, без свидетелей, так вы немного с меня возьмете, если я вам скажу, что я этому не верю и что верить здесь нечему, потому что пятьдесят тысяч
были, они действительно украдены, и они
в руках Кишенского, и из них уже вышло не пятьдесят тысяч, а сто пятьдесят, и что же вы, наконец, из всего этого возьмете?
Ванскок стояла посреди комнаты на том самом месте, где ее обнял Горданов; маленькая, коренастая фигура Помадной банки так прикипела к полу всем своим дном, лицо ее
было покрыто яркою краской негодования, вывороченные губы широко раскрылись, глаза пылали гневом и искри лись, а
руки, вытянувшись судорожно, замерли
в том напряжении, которым она отбросила от себя Павла Николаевича.
Гордановым овладело какое-то истерическое безумие,
в котором он сам себе не мог дать отчета и из которого он прямо перешел
в бесконечную немощь расслабления. Прелести Ванскок здесь, разумеется,
были ни при чем, и Горданов сам не понимал, на чем именно он тут вскипел и сорвался, но он
был вне себя и сидел, тяжело дыша и сжимая
руками виски до физической боли, чтобы отрезвиться и опамятоваться под ее влиянием.
Он чувствовал, что он становится теперь какой-то припадочный; прежде, когда он
был гораздо беднее, он
был несравненно спокойнее, а теперь, когда он уже не без некоторого запасца, им овладевает бес, он не может отвечать за себя. Так, чем рана ближе к заживлению, тем она сильнее зудит, потому-то Горданов и хлопотал скорее закрыть свою рану, чтобы снова не разодрать ее
в кровь своими собственными
руками.
Кишенский
был одет
в роскошном шлафоре, подпоясанном дорогим шнуром с кистями, и
в туфлях не кимрской работы, а
в дорогих, золотом шитых, туфлях;
в руках он держал тяжелую трость со слоновою ручкой и довольно острым стальным наконечником.
Я согласен, что это дело небывалое, но вы сейчас увидите, что все это как нельзя более просто и возможно: субъект, которого я вам предлагаю, зарабатывает
в год около двух тысяч рублей, но он немножко привередлив, — разумеется, пока он одинок, а со временем, когда он
будет женат и, находясь
в ваших
руках,
будет считаться отцом ваших малюток, то вы его можете подогнать…
— Это, милостивый государь, не дребедень, — отвечал Горданов, — а это ноты, на которых мы сыграем полонез для вашего свадебного пира и учредим на этом дворянство и благосостояние ваших милых малюток. Прошу вас слушать: человек, написавший все это своею собственною
рукой,
есть человек, уже компрометированный
в политическом отношении, дома у него теперь опять
есть целый ворох бумаг, происхождение которых сближает его с самыми подозрительными источниками.
Это
была его детская бонбошка, за которую он, бедный, много старался: он
в руках Алины даже превзошел все Гордановские ожидания.
Будучи перевенчан с Алиной, но не
быв никогда ее мужем, он действительно усерднее всякого родного отца хлопотал об усыновлении себе ее двух старших детей и, наконец, выхлопотал это при посредстве связей брата Алины и Кишенского; он присутствовал с веселым и открытым лицом на крестинах двух других детей, которых щедрая природа послала Алине после ее бракосочетания, и видел, как эти милые крошки
были вписаны на его имя
в приходские метрические книги; он свидетельствовал под присягой о сумасшествии старика Фигурина и отвез его
в сумасшедший дом, где потом через месяц один распоряжался бедными похоронами этого старца; он потом завел по доверенности и приказанию жены тяжбу с ее братом и немало содействовал увеличению ее доли наследства при законном разделе неуворованной части богатства старого Фигурина; он исполнял все, подчинялся всему, и все это каждый раз
в надежде получить
в свои
руки свое произведение, и все
в надежде суетной и тщетной, потому что обещания возврата никогда не исполнялись, и жена Висленева, всякий раз по исполнении Иосафом Платоновичем одной службы, как сказочная царевна Ивану-дурачку, заказывала ему новую, и так он служил ей и ее детям верой и правдой, кряхтел, лысел, жался и все страстнее ждал великой и вожделенной минуты воздаяния; но она, увы, не приходила.
Висленев никогда никому не говорил настоящей причины, почему он женился на Алине Фигуриной, и
был твердо уверен, что секретную историю о его рукописном аманате знает только он да его жена, которой он никому не хотел выдать с ее гнусною историей, а нес все на себе, уверяя всех и каждого, что он женился из принципа, чтоб освободить Алину от родительской власти, но теперь,
в эту минуту озлобления, Горданову показалось, что Иосаф Платонович готов сделать его поверенным своей тайны, и потому Павел Николаевич, желавший держать себя от всего этого
в стороне, быстро зажал себе обеими
руками уши и сказал...
— Да, и прибавь, я у самой цели моих желаний и спешу к ней жадно, нетерпеливо, и она близко, моя цель, я почти касаюсь ее моими
руками, но для этого мне нужен каждый мой грош: я трясусь над каждою копейкой, и если ты видишь, что я кое-как живу, что у меня
в доме
есть бронза и бархат, и пара лошадей, то, любезный друг, это все нужно для того, чтобы поймать, исторгнуть из
рук тысячи тысяч людей миллионы, которые они накопили и сберегли для моей недурацкой головы!
У Павла Николаевича теперь, как мы видели, дело шло о получении
в свои
руки «каких-нибудь несчастных двадцати пяти или тридцати тысяч», и он уже
был близок к обладанию этим основным капиталом, из которого
в полгода должны
были народиться у него миллионы.
—
В городе душно, и Тихон Ларионыч не захотел оставаться, — сказала она, идучи под
руку с мужем, — но я нарочно упросила сюда приехать Горданова: они
будут заняты, а мы можем удалиться
в парк и
быть совершенно свободны от его докуки.
Но о всем этом не время
было думать.
В Петербурге Горданова ждала ужасная весть: все блага жизни, для которых он жертвовал всем на свете, все эти блага, которых он уже касался
руками, отпрыгнули и умчались
в пространство, так что их не
было и следа, и гнаться за ними
было напрасно. Квартира № 8 сгорела. Пока отбивали железную дверь кладовой,
в ней нашли уже один пепел. Погибло все, и, главное, залогов погибло вдесятеро более, чем на сумму,
в которой они
были заложены.
Хуторок и теперь такой же невидимка, но он уже не тот бобыльник, каким
был в однодворческих
руках: на него легла печать рачения и вкуса.
— Вы ошибаетесь, — ответила, сажая его
рукой на прежнее место, Синтянина, — вы говорите «не надо», думая только о себе, но мы имеем
в виду и другую мучающуюся душу, с которою и я, и Катя связаны большою и долгою привязанностию. Не
будьте же эгоистом и дозвольте нам наши заботы.
На это
есть тысячи приемов, тысячи способов, и их на словах не перечтешь и не передашь, — это дело практики, — докончила она и, засмеявшись, сжала свои
руки на коленях и заключила, — вот если бы вы попали
в эти сжатые
руки, так бы давно заставила вас позабыть все ваши муки и сомнения, с которыми с одними очень легко с ума сойти.
Подозеров нагнулся и с чувством поцеловал обе
руки Александры Ивановны. Она сделала
было движение, чтобы поцеловать его
в голову, но тотчас отпрянула и выпрямилась. Пред нею стояла бледная Вера и положила обе свои
руки на голову Подозерова, крепко прижала его лицо к коленам мачехи и вдруг тихо перекрестила, закрыла ладонью глаза и засмеялась.
В натуре Глафиры Васильевны
была своего рода честность, она
была бы честна и даже великодушна, если бы видела себя самовластною царицей; но она интриговала бы и боролась, и честно и бесчестно, со всеми, если бы царственная власть ее не
была полною и независимою
в ее
руках.
Она
была вся оживлена: черные брови ее то поднимались, то опускались, взор то щурился и угасал, то быстро сверкал и пронизывал; античные ее
руки горели и щипали
в лепестки мягкую шемахинскую кисть от пояса распашного капота из букетной материи азиатского рисунка.
Ропшин остолбенел, но потом быстро бросился к ней, но
был остановлен тихим, таинственным «т-сс», между тем как
в то же самое время правая
рука ее схватила его за
руку, а белый мизинец левой
руки во всю свою длину лег на его испуганные уста.
Ноги и
руки его
были просто ужасны по своим громадным размерам, и притом
руки всегда
были красны, как окунутые
в свекольный рассол, а ноги до того костисты, что суставы словно
были покрыты наростами, выпиравшими под кожей сапога наружу.
Рука его не писала, но ухо что-то слышало, и это слышание
было поводом ко множеству странностей, по которым образованные соседи не
в шутку признавали его немножко помешанным и назвали «Сумасшедшим Бедуином».
Мой друг, студент Спиридонов, тогда маленький мальчик,
в черной траурной рубашке, пришел к отцу, чтобы поцеловать его
руку и взять на сон его благословение, но отец его
был гневен и суров; он говорил с одушевлением ему: «
Будь там», и указал ему вместо дверей
в спальню — на двери
в залу.
И повернул он дочь к двери, и она пошла, но на пороге вдруг пред всеми Спиридонов
в своем рыжем плаще: он
был пьян, качался на ногах и, расставив
руки в притолки, засмеялся и закричал...
Соборный дьякон, вдовец, весь ее двор собственною
рукой взрыл заступом, поделал клумбы и насажал левкоев; но это все далекие обожатели, а то и Поталеев сидел у нее по целым дням и все назывался
в крестные отцы, только крестить
было некого.
— Она точно так же ничего не видала, и вдруг Лета
рукой щелк по
руке старика, — и с этим «Сумасшедший Бедуин» неожиданно ударил Висленева по
руке,
в которой
была табакерка, табак взлетел; все, кроме отворотившейся Ларисы, невольно закрыли глаза. Водопьянов же
в эту минуту пронзительно свистнул и сумасшедшим голосом крикнул: «Сюда, малютка! здесь Испанский Дворянин!» — и с этим он сверкнул на Ларису безумными глазами, сорвал ее за
руку с места и бросил к раскрытой двери, на пороге которой стоял Подозеров.
— Мы
будем ужинать en petite comité, [
в тесном кругу (франц.).] — сказала она, и, держа под
руку Подозерова, вернулась с ним
в большую темную гостиную, откуда
был выход на просторный, полукруглый балкон с двумя лестницами, спускавшимися
в парк.
В наугольной опять мелькнуло платье Ларисы.
Глафира Васильевна
в сопровождении Висленева скорою походкой прошла две гостиных, библиотеку, наугольную и вступила
в свой кабинет. Здесь Висленев поставил лампу и, не отнимая от нее своей
руки, стал у стола. Бодростина стояла спиной к нему, но, однако, так, что он не мог ничего видеть
в листке, который она пред собою развернула. Это
было письмо из Петербурга, и вот что
в нем
было написано, гадостным каракульным почерком, со множеством чернильных пятен, помарок и недописок...
«Эх ты бедный, бедный межеумок! — думала Бодростина. — Ей
в руки дается не человек, а клад: с душой, с умом и с преданностью, а ей нужно она сама не знает чего. Нет; на этот счет стрижки
были вас умнее. А впрочем, это прекрасно: пусть ее занята Гордановым… Не может же он на ней жениться… А если?.. Да нет, не может!»