Неточные совпадения
Ее бесчувственность, впрочем, едва ли
и потом нуждалась в каких-нибудь подтверждениях, так как вскоре стало известно, что когда ей однажды, по поручению старой Висленевой, свояк последней, отставной
майор Филетер Иванович Форов, прочел вслух письмо, где мать несчастного Иосафа горько укоряла изменницу
и называла ее «змеею предательницей», то молодая генеральша выслушала все это спокойно
и по окончании письма сказала
майору...
Сойдясь близко с теткой, она сошлась
и с мужем ее, пятидесятилетним
майором из военных академистов.
Майор Форов, Филетер Иванович, толстоватый, полуседой, здоровый
и очень добрый человек, ведущий в отставке самую оригинальную жизнь.
Майор Форов
и сам очень легко сблизился с Ларисой
и посещал ее ежедневно.
Майор одет в черный статский сюртук
и военную фуражку с кокардой, по жилету у него виден часовой ремешок, на котором висит в виде брелока тяжелая, массивная золотая лягушка с изумрудными глазами
и рубиновыми лапками.
— Ну
и что же такое? — отвечал
майор.
Жена долго смотрела на
майора с улыбкой
и наконец спросила...
— Так зачем же ты на мне женился?
Майор тихонько улыбнулся
и проговорил...
«Это что-нибудь недоброе!» — мелькнуло во взгляде Ларисы, брошенном на Синтянину; та поняла
и, сама немного изменясь в лице, сказала
майору...
Форов, жена его, Подозеров
и Синтянина, — все четверо теперь сидели рядом на скамейке
и, за исключением
майора, который снова читал, все, не сводя глаз, смотрели на встречу брата с сестрой. Катерина Астафьевна держала в своей руке стынущую руку генеральши
и постоянно ее пожимала, Синтянина это чувствовала
и раза два отвечала легким благодарным пожатием.
— Смотри, — она стала загибать один по одному пальцы на левой руке, — генерал Синтянин предатель, но его опасаться особенно нечего; жена его — это женщина умная
и характера стального;
майор Форов — честность,
и жена его тоже; но
майора надо беречься; он бывает дурацки прям
и болтлив; Лариса Висленева… я уже сказала, что если б я была мужчина, то я в нее бы только
и влюбилась; затем Подозеров…
— А уж это опять мне вас позвольте спросить: как вы это так? Я червей копал, потому что мы с Филетером Иванычем собираемся рыбу удить, а вы меня под ребра,
и испугали. Я Евангел Минервин, священник
и майора Форова приятель.
И с этим отец Евангел вдруг оборотился к Висленеву спиной, прилег, свернулся калачиком
и в одно мгновение уснул, рядом со спящим уже
и храпящим
майором. Точно порешили оба насчет Иосафа Платоновича, что с ним больше говорить не о чем.
По делу этому было произведено секретное дознание,
и оказалось, что действительно проживающий здесь отставной
майор Форов
и священник Евангел Минервин, проходя однажды чрез деревушку г. Горданова, под предлогом ловли в озере карасей, остановились здесь, под видом напиться квасу,
и вели с некоторыми крестьянами разговор, имевший, очевидно, целью возбуждать в крестьянах чувство недоверия к намерениям г. Горданова.
Во избежание огласки, формального следствия по этому делу не предполагается
и начальство намерено ограничиться одним дознанием с конфиденциальным сообщением куда следует о действиях Подозерова
и священника Минервина, а за
майором Филетером Форовым, издавна известным в городе своим вредным образом несбыточных мыслей
и стремлений, строго вменено местной городской полиции в обязанность иметь неослабленное наблюдение».
Справа от него, в трех верстах, богатое Бодростинское подгородное имение, влево торговое село Рыбацкое
и Ребров хутор, куда
майор Филетер Иванович Форов постоянно ходил к другу своему, отцу Евангелу.
— Здравствуйте-с, мы с вами должны уговориться, — начал
майор, — Горданов с Подозеровым хотят стреляться, а мы секунданты, так вот мои условия: стреляться завтра, в пять часов утра, за городом, в Коральковском лесу, на горке. Стрелять разом,
и при промахах с обеих сторон выстрел повторить. Что, вы против этого ничего?
Ни Лариса, ни Подозеров, ни Горданов
и Висленев не трогались, но в эту минуту вдруг сильным порывом распахнулась калитка
и на двор влетели отец Евангел
и майор Форов, с огромной палкой в руке
и вечною толстою папироскою во рту.
Бодростина сделала вид, что не слыхала этих слов, побежала с Форовым, но
майор все слышал
и немножко покосился.
— Столы вертят, — подсказал
майор. — Что же
и прекрасно.
— Что это такое вы рассматриваете,
майор? — спросил его Горданов, став у него за спиной
и чистя перышком зубы. Но Форов, вместо ответа, вдруг нетерпеливо махнул локтем
и грубо крикнул: — Но-о!
—
И не буду,
майор, не буду, — успокоил его Горданов, фамильярно касаясь его плеча, но эта новая шутка еще больше не понравилась Форову,
и он закричал...
Майор совсем взбесился,
и у него затряслись губы.
— Извините, я шутил, — отвечал Горданов, —
и вовсе не думал рассердить
майора. Вот, Висленев, ты теперь спирит, объясни же нам по спиритизму, что это делается со здоровым человеком, что он вдруг становится то брюзлив, то нервен, то щекотлив
и…
Подозеров поцеловал ее руку
и, выйдя, скоро догнал за воротами Форова
и Евангела, который, при приближении Подозерова, тихо говорил что-то
майору. При его приближении они замолчали.
Форов провел эту ночь у Подозерова;
майор как пришел, так
и завалился
и спал, храпя до самого утра, а Подозеров был не во сне
и не в бдении. Он лежал с открытыми глазами
и думал: за что, почему
и как он идет на дуэль?..
И майор, направляя Подозерова в его комнату, затворил за ним двери.
Дорогой с ними не случилось ничего особенного, только
и майор,
и Подозеров оба немножко устали.
— Нет, вы это знаете лучше многих! — проговорил Подозеров, дружески сжав руку
майора. — Я не могу представить себе человека, который бы лучше вас умел доказать, что хорошая натура всегда остается хорошею, во всякой среде
и при всяком учении.
Синтянина едва удержала ее за руку
и тут увидала, что в нескольких шагах пред ними, на тряских извозчичьих дрожках ехал
майор Форов в сопровождении обнимавшего его квартального.
Коренастый
майор не только по виду был совершенно спокоен, но его
и в самом деле ничто не беспокоило; он был в том же своем партикулярном сюртуке без одной пуговицы; в той же черной шелковой, доверху застегнутой жилетке; в военной фуражке с кокардой
и с толстою крученою папироской.
— Сейчас, — ответил
майор,
и с этим повернулся по-медвежьи на дрожках.
Катерина Астафьевна ничего не могла проговорить
и только манила его к себе ближе
и ближе,
и когда
майор придвинулся к ней
и стал на колесо тележки ногой, она обняла левою рукой его голову, а правою схватила его руку, прижала ее к своим запекшимся губам
и вдруг погнулась
и упала совсем на его сторону.
— Вот еще горе! Ей сделалось дурно! Фу, какая гадость! — сказал
майор Синтяниной
и, оборотясь к квартальному, проговорил гораздо громче: — Прошу вас дать воды моей жене, ей дурно!
Синтянина стала мочить Катерине Астафьевне голову
и прыскать ей лицо, а
майор снова обратился к квартальному, который в это время сошел с дрожек
и стоял у него за спиной.
Майор побелел
и гаркнул: прочь! таким яростным голосом, что народ отступил.
Освободясь от полицейского,
майор сделал знак Александре Ивановне, чтоб она крепче держала его больную жену, а сам тихо
и осторожно подвел лошадь к воротам своего дома, который действительно был всего в двадцати шагах от места свалки.
Майор оглянулся
и, увидав у двери снова появившегося квартального, прошептал на ухо генеральше...
— Теперь я начинаю, — молвил
майор,
и точно фотограф, снимающий шапочку с камерной трубы, дал шаг назад
и, выдвинув вперед руку с синим бумажным платком, громко
и протяжно скомандовал: р-а-з, д-в-а
и… Выстрел грянул.
— Подлец! — заревел ошеломленный
майор: — я говорил, что тебе быть от меня битым! —
и он, одним прыжком достигнув Горданова, ударил его по щеке, так что тот зашатался. — Секундант трус! Ставьте на место убийцу, выстрел убитого теперь мой!
И с этим
майор подбежал к лежащему на земле Подозерову
и схватил его пистолет, но Горданова уже не было на месте: он
и Висленев бежали рядом по поляне.
Майор расстегнул жилет Андрея Ивановича, нащупал кое-как рану
и, воткнув в нее ком грубой корпии, припасенной им про всякий случай в кармане, бросился сам на дорогу.
Невдалеке он заарестовал бабу, ехавшую в город с возом молодой капусты
и, дав этой, ничего не понимавшей
и упиравшейся бабе несколько толчков, насильно привел ее лошадь к тому месту, где лежал бесчувственный Подозеров. Здесь
майор, не обращая внимания на кулаки
и вопли женщины, сбросив половину кочней на землю, а из остальных устроил нечто вроде постели
и, подняв тяжело раненного или убитого на свои руки, уложил его на воз, дал бабе рубль,
и Подозерова повезли.
Майор во все время пути стоял на возу на коленях
и держал голову Подозерова, помертвелое лицо которого начинало отливать синевой, несмотря на ярко освещавшее его солнце.
Этот восьмиверстный переезд на возу, который чуть волокла управляемая бабой крестьянская кляча, показался Форову за большой путь. С седой головы
майора обильно катились на его загорелое лицо капли пота
и, смешиваясь с пылью, ползли по его щекам грязными потоками. Толстое, коренастое тело Форова давило на его согнутые колена,
и ноги его ныли, руки отекали, а поясницу ломило
и гнуло. Но всего труднее было переносить пожилому
майору то, что совершалось в его голове.
При этом
майор начал делать непривычные
и всегда противные ему юридические соображения, которые не слагались
и путались в его голове.
«Поведения я неодобрительного, — высчитывал
майор, — известно всем, что я принимаю на нутро, ненавижу приказных, часто грублю разному начальству, стремлюсь, по общему выражению, к осуществлению несбыточных мечтаний
и в Бога не верую…
И с этими-то мыслями
майор въехал на возу в город; достиг, окруженный толпой любопытных, до квартиры Подозерова; снес
и уложил его в постель
и послал за женой, которая, как мы помним, осталась в эту ночь у Ларисы. Затем Форов хотел сходить домой, чтобы сменить причинившее ему зуд пропыленное белье, но был взят.
Об отсутствующих же нечего было
и говорить, он во всю свою болезнь ни разу не вспомнил ни про Горданова, ни про Висленева, не спросил про Филетера Ивановича
и не полюбопытствовал, почему он не видал возле себя коренастого
майора, а между тем в положении всех этих лиц произошли значительные перемены с тех пор, как мы расстались с ними в конце третьей части нашего романа.
Тот самый вице-губернатор, которого так бесцеремонно
и нагло осмеивал Горданов, увидел в поступке Форова верное средство подслужиться общественному мнению, заинтересованному бравурствами Павла Николаевича,
и ринулся со всею страстию
и суровостью на беспомощного
майора.