Неточные совпадения
— То-то и есть, но нечего же и головы вешать. С азбуки нам уже
начинать поздно, служба только на кусок хлеба дает, а
люди на наших глазах миллионы составляют; и дураков, надо уповать, еще и на наш век хватит. Бабы-то наши вон раньше нас за ум взялись, и посмотри-ко ты, например, теперь на Бодростину… Та ли это Бодростина, что была Глаша Акатова, которая, в дни нашей глупости, с нами ради принципа питалась снятым молоком? Нет! это не та!
— Да, но вы, конечно, знаете, что встарь с новым
человеком заговаривали о погоде, а нынче
начинают речь с направлений. Это прием новый, хотя, может быть, и не самый лучший: это ведет к риску сразу потерять всякий интерес для новых знакомых.
— Я знаю только ваши служебные столкновения с губернатором, с Бодростиным, —
начала она после паузы, — и более не вижу пред вами никаких рожнов, от которых бы надо бежать. Служба без неприятностей никому не обходится, на это уж надо быть готовым, и честный
человек, если он будет себя выдерживать, в конце концов, всегда выиграет; а в вас, я вижу, нет совсем выдержки, цепкости нет!
— Вы ошибаетесь: вы ее любите, но не знаете, и не смущайтесь этим: вы в этом случае далеко не исключение, большая часть
людей любит, не зная, за что любит, и это, слава Богу, потому, что если
начать разбирать, то поистине некого было бы и любить.
Это все
люди с концом в самом
начале своей жизни…
Я, незаметная и неизвестная женщина, попала под колесо обстоятельств, накативших на мое отечество в
начале шестидесятых годов, которым принадлежит моя первая молодость. Без всякого призвания к политике, я принуждена была сыграть роль в событиях политического характера, о чем, кроме меня, знает только еще один
человек, но этот
человек никогда об этом не скажет. Я же не хочу умереть, не раскрыв моей повести, потому что
человеку, как бы он ни был мал и незаметен, дорога чистота его репутации.
В городе оказалось очень много
людей, которые искренне сожалели, что майору не была оказана надлежащая помощь; в тюрьму, куда посадили Филетера Ивановича,
начали притекать обильные приношения булками, пирогами с горохом и вареною рыбой, а одна купчиха-вдова, ведшая тридцатилетнюю войну с полицией, даже послала Форову красный медный чайник, фунт чаю, пуховик, две подушки в темных ситцевых наволочках, частый роговой гребень, банку персидского порошку, соломенные бирюльки и пучок сухой травы.
Когда свадьба эта была уже решена, Катерина Астафьевна подчинилась судьбе, и даже мало-помалу опять
начала радоваться, что племянница устраивается и выходит замуж за честного
человека.
Никто в такой мере, как Висленев, не представлял собою наглядного примера, как искренно и неудержимо способен иногда
человек хохотать над самим собою и над своим горем. Иосаф Платонович просто покатывался со смеху: повиснув на одном месте, он чуть только
начинал успокоиваться, как, взглянув на Бодростину, быстро перескакивал на другой стул и заливался снова.
В глубине чиновничьей души Грегуар, впрочем, даже чувствовал некоторое удовольствие числиться родственником такого родовитого барина, как Бодростин, и это обстоятельство было известно его жене, умной и несколько ядовитой женщине, сохранившей себя без пятна и порока и почитавшей себя вправе казнить всякую язю в
людях,
начиная с известной ей суетной мелочности ее мужа.
Михаил Андреевич тревожно глядел на
человека, на присутствующих, взял трепетною рукой этот конверт, и, раскрыв его, вынул оттуда листок и, растерявшись,
начал читать вслух. Он, вероятно, хотел этим показать, что он не боится этого письма и несколько затушевать свое неловкое положение; но первые слова, которые он прочел громко, были: «Милостивый государь, вы подлец!»
Картины с композицией, более обширною, при которой уже невозможна такая отделка подробностей, к какой мы привыкли, многим стали казаться оскорблением искусства, а между тем развивающаяся общественная жизнь новейшей поры, со всею ее правдой и ложью, мимо воли романиста,
начала ставить его в необходимость отказаться от выделки чешуек селедки и отражения окна в глазу
человека.
Первое утро медового месяца Лары было
началом новых несогласий между ею и
людьми, принимавшими в ней живое участие.
На Ларису повеяло приятным ароматом этой нехитрой лести, и она
начала снисходительно великодушничать, настаивая, что во всяком случае признает за Синтяниной достоинства, но… что ей с нею тяжело, и гораздо легче с
людьми простыми, грешными и отпускающими чужие прегрешения.
Она была замечательно неспокойна и при появлении Ропшина окинула его тревожным взглядом. Глафира уже чувствовала полный страх пред этим
человеком, а по развившейся в ней крайней подозрительности не могла успокоить себя, что он не пойдет с отчаянья и не
начнет как-нибудь поправлять свое положение полной откровенностью пред ее мужем.
Обстоятельство это заключалось в том, что к генеральше на другой день пришел Форов и, увидя Ворошилова и Перушкина,
начал ее уверять, что он видел, как эти
люди въезжали с разносчиками в бодростинскую деревню.
Убогий обед на селе у крестьян отошел на ранях, и к полдню во всех избах был уже везде залит огонь, и
люди начинали снаряжаться на огничанье.
Барское пиршество и опасения занесенной Висленевым тревоги, что и здесь того гляди барским рачением последует помеха, изменяли характер тихой торжественности, какую имело дело во время сборов, и в души
людей начало красться раздражение, росшее быстро. Мужики работали, супясь, озираясь, толкая друг дружку и ворча, как медведи.
Горданов пришел, наконец, в себя, бросился на Висленева, обезоружил его одним ударом по руке, а другим сшиб с ног и, придавив к полу, велел
людям держать его. Лакеи схватили Висленева, который и не сопротивлялся: он только тяжело дышал и, водя вокруг глазами, попросил пить. Ему подали воды, он жадно
начал глотать ее, и вдруг, бросив на пол стакан, отвернулся, поманил к себе рукой Синтянину и, закрыв лицо полосой ее платья, зарыдал отчаянно и громко...
Казаки, видя перед собой священника и
человека в военной фуражке с кокардой,
начали озираться на начальство, но оттуда тотчас же отделился офицер и, дав лошади шпоры, понесся сюда с криком...
Вот и храм: небольшая сельская церковь переполнилась
людьми и воздух в ней, несмотря на довольно высокий купол, стал нестерпимо густ; солнце било во все окна и играло на хрусталях горящего паникадила, становилось не только тепло, но даже жарко и душно, головы
начинали болеть от смешанного запаха трупа, ладана, лаптя, суконной онучи и квашеной овчины.
Сзади ее, невдалеке, шел
человек, по походке и бодрости которого тоже надо было полагать, что он еще не
начал стариться, хотя голова его была почти наполовину седа, и вдоль каждой щеки лежали по две глубокие морщины.