Неточные совпадения
Родители нынешних владельцев строили дом для себя и не предвидели никакой нужды извлекать
из него какие бы
то ни было доходы, а потому и планировали его,
что называется, по своей фантазии.
Когда приезжал на каникулы Иосаф Висленев
из университета, он и Саша встречались друг с другом каждый раз чрезвычайно тепло и нежно, но в
то же время было замечено,
что с каждою побывкой Висленева домой радость свидания с Сашей охладевала.
Помнили,
что когда он, десять лет
тому назад, приехал сюда
из Петербурга в первом штаб-офицерском чине, он привез с собою экономку Эльвиру Карловну, чрезвычайно кроткую петербургскую немку.
Дело в
том,
что у Эльвиры Карловны, в
то время, когда она приехала с Синтяниным
из Петербурга, была десятилетняя дочь, Флора, от законного брака Эльвиры Карловны с бедным ювелирным подмастерьем
из немцев, покинутым женою в Петербурге, неизвестно за
что и почему!
Настоящее у Ларисы такое: неделю
тому назад некто Подозеров, небогатый
из местных помещиков, служащий по земству, сделал ей предложение. Он был давний ее знакомый, она знала,
что он любит ее…
— Да, он здесь,
то есть здесь в городе, мы вместе приехали, но он остановился в гостинице. Я сам не думал быть сюда так скоро, но случайные обстоятельства выгнали нас
из Москвы раньше,
чем мы собирались. Ты, однако, не будешь на меня сердиться,
что я этак сюрпризом к тебе нагрянул?
— Так будь же прежде богат, чтобы было
из чего добрить и щедрить, а для этого… пересыпай, любезный, в свой кузов
из кузова
тех, от кого, как от козла, ни шерсти, ни молока.
Вы, господа «передовые», трунили,
что в России железных дорог мало, а железные дороги вам первая помеха; они наделали,
что Питер совсем перестает быть оракулом, и теперь, приехав сюда
из Петербурга, надо устремлять силы не на
то, чтобы кого-нибудь развивать, а на
то, чтобы кого-нибудь… обирать.
Горданов бы не раздумывал на моем месте обревизовать этот портфель,
тем более,
что сюда в окна, например, очень легко мог влезть вор, взять
из портфеля ценные бумаги… а портфель… бросить разрезанный в саду…
—
Что же, ведь это ничего:
то есть я хочу сказать,
что когда кокетство не выходит
из границ, так это ничего. Я потому на этом и остановился,
что предел не нарушен: знаешь, все это у нее так просто и имеет свой особенный букет — букет девичьей старого господского дома, Я должен тебе сознаться, я очень люблю эти старые патриархальные черты господской дворни… «зеленого, говорит, только нет у нее». Я ей сегодня подарю зеленое платье — ты позволишь?
— Разумеется, знаю: у нее серое летнее, коричневое и черное,
что из голубого перекрашено, а белое, которое в прошлом году вместе с моею женой к причастью шила, так она его не носит. Да вы ничего: не смущайтесь,
что пошутили, — вот если бы вы меня прибили, надо бы смущаться, а
то… да
что же это у вас у самих-то чепец помят?
Сначала Горданов держался этой партии единственно только для мундира и положения, и потому, когда на Висленева и его ближайших сотоварищей рухнула туча, удивившая всех
тем,
что из нее вышел очень маленький гром, Горданов остался здрав и невредим.
Наступившая пора entre chien et loup показала Павлу Николаевичу,
что из бреда, которым были полны пред
тем временем отуманенные головы, можно при самой небольшой ловкости извлекать для себя громадную пользу.
При всей непроницательности Ванскок, она хорошо видела,
что все эти госпожи врут и виляют, и Ванскок отвернулась от них и плакала о них, много, горько плакала о своем погибшем Иерусалиме, а между
тем эпидемия новоженства все свирепела; скоро, казалось, не останется во внебрачном состоянии никого
из неприемлющих браков.
— Оттого,
что я оставил его два года
тому назад с кассой ссуд в полтораста рублей,
из которых он давал по три целковых Висленеву под пальто, да давал под ваши схимонашеские ряски.
Висленев в это время жил в одном
из тех громадных домов Невского проспекта, где, как говорится,
чего хочешь,
того просишь: здесь и роскошные магазины, и депо, и мелочная лавка, и французский ресторан, и греческая кухмистерская восточного человека Трифандоса, и другие ложементы с парадных входов на улицу, и сходных цен нищенские стойла в глубине черных дворов.
Мы видели,
что на одно
из них «о провинциальных правах» Висленев даже делал ссылку пред Гордановым, это было
то самое произведение, о котором последний отозвался известным стихом...
Если бы Висленев последовал за Гордановым, когда
тот вышел, унося с собою его выпотненную статью,
то он не скоро бы догадался, куда Павел Николаевич держит свой путь. Бегая
из улицы в улицу,
из переулка в переулок, он наконец юркнул в подъезд, над которым красовалась вывеска, гласившая,
что здесь «Касса ссуд под залог движимостей».
— Это мы увидим. Я вам не стану нахваливать мой план, как цыган лошадь: мой верный план в этом не нуждается, и я не к
тому иду теперь. Кроме
того,
что вы о нем знаете
из этих слов, я до времени не открою вам ничего и уже, разумеется, не попрошу у вас под мои соображения ни денег, ни кредита, ни поручительства.
— Не трудитесь отгадывать, — отвечал Горданов, — потому
что, во-первых, вы этого никогда не отгадаете, а во-вторых, операция у меня разделена на два отделения,
из которых одно не открывает другого, а между
тем оба они лишь в соединении действуют неотразимо. Продолжаю далее: если бы вы и уладили свадьбу своими средствами с другим лицом,
то вы только приобрели бы имя… имя для будущих детей, да и
то с весьма возможным риском протеста, а ведь вам нужно и усыновление двух ваших прежних малюток.
— Мои планы все
тем и хороши, — сказал Горданов, —
что все они просты и всегда удобоисполнимы. Но идем далее, для вас еще в моем предложении заключается
та огромная выгода,
что денег, которые вы мне заплатите за моего человека, вы
из вашей кассы не вынете, а, напротив, еще приобретете себе компаниона с деньгами же и с головой.
— Вот к
чему ведут эти Меридиановские штуки, — говорил он Горданову,
из столь общего почти всем людям желания отыскать какого бы
то ни было стороннего виновника своих бед и напастей.
— Да, и прибавь, я у самой цели моих желаний и спешу к ней жадно, нетерпеливо, и она близко, моя цель, я почти касаюсь ее моими руками, но для этого мне нужен каждый мой грош: я трясусь над каждою копейкой, и если ты видишь,
что я кое-как живу,
что у меня в доме есть бронза и бархат, и пара лошадей,
то, любезный друг, это все нужно для
того, чтобы поймать, исторгнуть
из рук тысячи тысяч людей миллионы, которые они накопили и сберегли для моей недурацкой головы!
Он доказывал Кишенскому,
что поступки его с Висленевым превосходят всякую меру человеческой подлости;
что терпение жертвы их, очевидно, перепилено,
что это нерасчетливо и глупо доводить человека до отчаяния, потому
что человек без надежды на спасение готов на все, и
что Висленев теперь именно в таком состоянии,
что он
из мести и отчаяния может пойти и сам обвинить себя неведомо в каких преступлениях, лишь бы предать себя в руки правосудия, отомстя
тем и Кишенскому, и жене.
— Я не ручаюсь даже, — добавил он, —
что в
то время, когда мы с вами рассуждаем, он, пожалуй, или спустился вниз
из окна по водосточной трубе, или,
что еще хуже, удавился у меня в спальне на полотенце. Так, господа, нельзя.
Письмо начиналось товарищеским вступлением, затем развивалось полушуточным сравнением индивидуального характера Подозерова с коллективным характером России, которая везде хочет, чтобы признали благородство ее поведения, забывая,
что в наш век надо заставлять знать себя; далее в ответе Акатова мельком говорилось о неблагодарности службы вообще «и хоть, мол, мне будто и везет, но это досталось такими-то трудами», а
что касается до ходатайства за просителя,
то «конечно, Подозеров может не сомневаться в теплейшем к нему расположении, но, однако же, разумеется, и не может неволить товарища (
то есть Акатова) к отступлению от его правила не предстательствовать нигде и ни за кого
из близких людей, в числе которых он всегда считает его, Подозерова».
— Ни
то, ни другое: человек значит только
то,
что он значит, все остальное к нему не пристает. Я сегодня целый день мучусь, заставляя мою память сказать мне имя
того немого, который в одну
из персских войн заговорил, когда его отцу угрожала опасность. Еду мимо вас и вздумал…
«Фу ты, черт возьми, до
чего человек допился!» — думает гость, а между
тем из-под стола кто-то дерг его за ногу.
— Я думала или, лучше скажу, я была даже уверена,
что мы с вами более уже не увидимся в нашем доме, и это мне было очень тяжело, но вы, конечно, и тогда были бы как нельзя более правы. Да! обидели человека, наврали на него с три короба и еще ему же реприманды едут делать. Я была возмущена за вас до глубины души, и зато
из той же глубины вызываю искреннюю вам признательность,
что вы ко мне приехали.
— Но
что было у господ Поталеевых,
то пусть там и останется, и это ни до кого
из здесь присутствующих не касается… Андрей Иванович,
чего же вы опять все бледнеете?
— Глафира Васильевна! — перебил ее Подозеров. —
То дело, о котором я сказал… теперь мне некогда уже о нем лично говорить. Я болен и должен раньше лечь в постель… но вот в
чем это заключается. Он вынул
из кармана конверт с почтовым штемпелем и с разорванными печатями и сказал: — Я просил бы вас выйти на минуту и прочесть это письмо.
— Вы по какому же праву меня ревнуете? — спросила она вдруг, нахмурясь и остановясь с Иосафом в одной
из пустых комнат. —
Чего вы на меня смотрите? Не хотите ли отказываться от этого? Можете, но это будет очень глупо? вы пришли, чтобы помешать мне видеться с Гордановым. Да?.. Но вот вам сказ: кто хочет быть любимым женщиной,
тот прежде всего должен этого заслужить. А потом… вторая истина заключается в
том,
что всякая истинная любовь скромна!
От Александры Ивановны никто не ожидал
того,
что она сделала. Выгнать человека вон
из дома таким прямым и бесцеремонным образом, — это решительно было не похоже на выдержанную и самообладающую Синтянину, но Горданов, давно ее зливший и раздражавший, имел неосторожность, или имел расчет коснуться такого больного места в ее душе,
что сердце генеральши сорвалось, и произошло
то,
что мы видели.
Вскоре по отъезде Ларисы и Форовой вышли и другие гости, но перед
тем майор и Евангел предъявили Подозерову принесенные им
из города газеты с литературой Кишенского и Ванскок. Подозеров побледнел, хотя и не был этим особенно тронут, и ушел спокойно, но на дворе вспомнил,
что он будто забыл свою папиросницу и вернулся назад.
— Из-за
чего? А кому до этого дело? Если вас спросят, из-за
чего это было,
то скажите пожалуйста,
что это ни до кого не касается.
Мне все это представлялось очень смутно: я Петербурга никогда не видала, о жизни петербургской знала только понаслышке да
из книг, но я знала,
что если есть такие женщины, которыми бредил Висленев,
то именно в среде их только и может быть отыскана
та или
те, которые могли бы слиться с ним во что-нибудь гармоническое.
Ему именно хотелось купить себе жену, и он купил у меня мою руку
тою ценою, какой я хотела: любуясь мною, он дал мне самой выбрать
из груды взятых у Висленева бумаг все,
что я признавала наиболее компрометирующим его и других, и я в этом случае снова обнаружила опытность и осторожность, которую не знаю
чему приписать.
Тайны моей не знает никто, кроме моего мужа, но к разгадке ее несколько приближались мать Висленева и друг мой Катерина Форова: они решили,
что я вышла замуж за Синтянина из-за
того, чтобы спасти Висленева!..
По исконному обычаю масс радоваться всяким напастям полиции, у майора вдруг нашлось в городе очень много друзей, которые одобряли его поступок и передавали его
из уст в уста с самыми невероятными преувеличениями, доходившими до
того,
что майор вдруг стал чем-то вроде сказочного богатыря, одаренного такою силой,
что возьмет он за руку — летит рука прочь, схватит за ногу — нога прочь.
Не отходя с
той поры от постели умирающего, Лариса ничего не знала о своем брате, людям же было известно лишь только
то,
что Иосаф Платонович вышел куда-то вскоре за бросившеюся
из дому барышней и не возвращался домой до вечера, а потом пришел, уложил сам свои саквояжи, и как уехал, так уже и не возвращался.
Но им было теперь не до него: один
из этих людей лежал на краю гроба, другой философствовал в остроге, а женщины переходили от одного страдальца к другому и не останавливались на
том,
что делается с негодяями.
«Неужто же, — подумал он, — все это вчера было притворство? Одно
из двух: или она теперешним весельем маскирует обнаружившуюся вчера свою ужасную болезнь, или она мастерски сыграла со мною новую плутовскую комедию, чтобы заставить меня оттолкнуть Ларису. Сам дьявол ее не разгадает. Она хочет, чтоб я бросил Ларису; будь по ее, я брошу мою Ларку, но брошу для
того, чтобы крепче ее взять. Глафира не знает,
что мне самому все это как нельзя более на руку».
«Прошу вас, Лариса Платоновна, не думать,
что я бежал
из ваших палестин, оскорбленный вашим обращением к Подозерову. Спешу успокоить вас,
что я вас никогда не любил, и после
того,
что было, вы уже ни на
что более мне не нужны и не интересны для моей любознательности».
— Почти. Спроси, пожалуйста, по совести всех дам, не случалось ли им поцеловать мужчину до замужества, и ручаюсь,
что редкой этого не случалось; а между
тем это не помешало многим
из них быть потом и очень хорошими женами и матерями.
Лариса должна была несколько раз кряду повторить свое признание, прежде
чем обнаружилось хотя слабое действие
того волшебства, на которое она рассчитывала. Но она так настойчиво теребила больного,
что в его глазах наконец блеснула слабая искра сознания, и он вышел
из своего окаменелого бесчувствия.
Майор отвечал ей
тем же, и хотя они друг с другом ни о
чем не условливались и в любви друг другу не объяснялись, но когда майор стал, к концу кампании, на ноги, они с Катериной Астафьевной очутились вместе, сначала под обозною фурой, потом в татарской мазанке, потом на постоялом дворе, а там уже так и закочевали вдвоем по городам и городишкам, куда гоняла майора служба, до
тех пор, пока он, наконец, вылетел
из этой службы по поводу
той же Катерины Астафьевны.
— Нет, я не сумасшедшая, а я знаю, о
чем я сокрушаюсь. Я сокрушаюсь о
том,
что вас много,
что во всяком поганом городишке дома одного не осталось, куда бы такой короткобрюхий сверчок, вроде тебя, с рацеями не бегал, да не чирикал бы из-за печки с малыми детями! — напирала майорша на Филетера Ивановича, встав со своего ложа. — Ну, куда ты собрался! — и майорша сама подала мужу его фуражку, которую майор нетерпеливо вырвал
из ее рук и ушел, громко хлопнув дверью.
— Синтянин получил
из Питера важные вести. Очень важные, очень важные. Я всего не знаю, и
того,
что он мне сообщил, сказать не могу, но вот тебе общее очертание дел: Синтянин не простил своего увольнения.
Глафира Васильевна знала все эти «большие и совершенно непредвиденные обстоятельства», о которых так коротко извещал ее муж, и знала даже и
то,
что он еще вовсе не свалил их с шеи и
что ему не уехать
из Петербурга без ее помощи.
— Ну
что за танцовщицы! Нет, надо блеснуть дамочкой
из света, с именем и, пожалуй, с титулом, и я в
том смысле веду с вами и речь. Вы видели у меня вчера княгиню Вахтерминскую?