Неточные совпадения
Но как
бы там ни было, а только Помаду в меревском дворе так, ни за
что ни про
что, а никто не любил. До такой степени не любили его,
что, когда он, протащившись мокрый по двору, простонал у двери: «отворите, бога ради, скорее», столяр Алексей, слышавший этот стон
с первого раза, заставил его простонать еще десять раз, прежде
чем протянул
с примостка руку и отсунул клямку.
Бывало,
что ни читаешь, все это находишь так в порядке вещей и сам понимаешь, и
с другим станешь говорить, и другой одинаково понимает, а теперь иной раз читаешь этакую там статейку или практическую заметку какую и чувствуешь и сознаешь,
что давно
бы должна быть такая заметка, а как-то, бог его знает…
— К мужу отправить. Отрезанный ломоть к хлебу не пристает. Раз
бы да другой увидала,
что нельзя глупить, так и обдумалась
бы; она ведь не дура. А то маменька
с папенькой сами потворствуют, бабенка и дурит, а потом и в привычку войдет.
—
Чего бы ему сюда
с дураками? — убирая косу, проговорила Лиза и легла
с Женею спать под звуки беспощадно разбиваемого внизу фортепиано.
—
Чего? да разве ты не во всех в них влюблен? Как есть во всех. Такой уж ты, брат, сердечкин, и я тебя не осуждаю. Тебе хочется любить, ты вот распяться
бы хотел за женщину, а никак это у тебя не выходит. Никто ни твоей любви, ни твоих жертв не принимает, вот ты и ищешь все своих идеалов. Какое тут, черт, уважение. Разве, уважая Лизу Бахареву, можно уважать Зинку, или уважая поповну, рядом
с ней можно уважать Гловацкую?
Когда люди входили в дом Петра Лукича Гловацкого, они чувствовали,
что здесь живет совет и любовь, а когда эти люди знакомились
с самими хозяевами, то уже они не только чувствовали витающее здесь согласие, но как
бы созерцали олицетворение этого совета и любви в старике и его жене. Теперь люди чувствовали то же самое, видя Петра Лукича
с его дочерью. Женни, украшая собою тихую, предзакатную вечерню старика, умела всех приобщить к своему чистому празднеству, ввести в свою безмятежную сферу.
А следить за косвенным влиянием среды на выработку нравов и характеров, значило
бы заходить несколько далее,
чем требует наш план и положение наших героев и героинь, не стремившихся спеться
с окружающею их средою, а сосредоточивавших свою жизнь в том ограниченном кружочке, которым мы занимались до сих пор, не удаляясь надолго от домов Бахарева и Гловацкого.
За обед Помада сел, как семьянин. И за столом и после стола до самой ночи он чего-то постоянно тревожился, бросался и суетливо оглядывался,
чем бы и как услужить Лизе. То он наливал ей воды, то подавал скамейку или, как только она сходила
с одного места и садилась на другое, он переносил за нею ее платок, книгу и костяной ножик.
Но в эту эпоху ни Репетилов не хвастался
бы тем,
что «шумим, братец, шумим», ни Иван Александрович Хлестаков не рассказывал
бы о тридцати тысячах скачущих курьерах и неудержимой чиновничьей дрожке, начинающейся непосредственно
с его появлением в департамент.
Но только во всем,
что произошло около нас
с тех пор, как вы дома, я не вижу ничего,
что было
бы из ряда вон.
— Но разве я не заботился
бы с вами о вашем отце и. о вас? Ваш отец давно знает меня, вы тоже знаете,
что я люблю вас.
— Да, любопытен
бы я был, как выражается Саренко, видеть,
что там теперь сотворится в Москве? — произнес
с улыбкою Вязмитинов.
В одно погожее августовское утро по улицам, прилегающим к самому Лефортовскому дворцу, шел наш знакомый доктор Розанов. По медленности,
с которою он рассматривал оригинальный фасад старого дворца и читал некоторые надписи на воротах домов, можно
бы подумать,
что он гуляет от нечего делать или ищет квартиры.
Дарью Афанасьевну очень огорчала такая каторжная жизнь мужа. Она часто любила помечтать, как
бы им выбиться из этой проклятой должности, а сам Нечай даже ни о
чем не мечтал. Он вез как ломовая лошадь, которая, шатаясь и дрожа, вытягивает воз из одного весеннего зажора, для того чтобы попасть
с ним в другой, потому
что свернуть в сторону некуда.
— А! Так
бы вы и сказали: я
бы с вами и спорить не стал, — отозвался Бычков. — Народ
с служащими русскими не говорит, а вы послушайте,
что народ говорит
с нами. Вот расспросите Белоярцева или Завулонова: они ходили по России, говорили
с народом и знают,
что народ думает.
Вообще было много оснований
с большою обстоятельностью утверждать,
что политичность Рогнеды Романовны, всех ее сестер и самой маркизы много выигрывала от того,
что они не знали ничего такого,
что стоило
бы скрывать особенно ловкими приемами, но умели жить как-то так,
что как-то всем о них хотелось расспросить.
Час был поздний, и стали прощаться. Кажется, уж не из
чего бы начаться новым спорам, но маркиза в два слова дошла
с Бычковым до того,
что вместо прощанья Бычков кричал...
— Или адресные билеты, — зачинал другой. —
Что это за билеты? Склыка одна да беспокойство. Нет, это не так надо устроить! Это можно устроить в два слова по целой России, а не то
что здесь да в Питере, только склыка одна. Деньги нужны — зачем не брать, только
с чего ж
бы и нас не спросить.
А все-таки худо было бедному страннику, и бог весть,
что бы он предпринял, если
бы случай не столкнул его
с Араповым.
— Это запрещено законом! когда ж это было запрещено законом? Знаем мы вас, законников. Небось, своего сына ты
бы так упрятал,
что никто
бы его и не нашел, а к чужим так ты законы подбираешь, — ворчала Варвара Ивановна, возвращаясь домой
с самым растерзанным и замирающим сердцем.
Прежде
чем сонный лакей успел повернуть ключ в двери, звонок раздался еще два раза и
с такою силою,
что завод, на котором тянули проволоку, соединявшую звонок
с ручкою, имел
бы полное право хлопотать о привилегии.
— И умно делаете. Затем-то я вас и позвал к себе. Я старый солдат; мне, может быть, извините меня,
с революционерами и говорить
бы, пожалуй, не следовало. Но пусть каждый думает, кто как хочет, а я по-своему всегда думал и буду думать. Молодежь есть наше упование и надежда России. К такому положению нельзя оставаться равнодушным. Их жалко. Я не говорю об университетских историях. Тут
что ж говорить! Тут говорить нечего. А есть, говорят, другие затеи…
— Ничего! — радостно произнес он навстречу входившему Бычкову,
с которым они только
что наблюдали друг друга без масок. — Подозрение было, и теперь все кончено. Хорошо,
что я дома не ночевал, а то, черт возьми, напрасно
бы сцена могла выйти: я
бы их всех в шею.
Корнет утихомирился и куда-то исчез, так
что и слуха о нем не было, а Полинька явилась
с своим сыном в Москву, придумывая, за
что бы взяться и
чем жить.
Доктор
с Калистратовою просидели молча целую ночь, и обоим им сдавалось,
что всю эту ночь они вели самую задушевную, самую понятную беседу, которую только можно
бы испортить всяким звуком голоса.
— Да так; оттого,
что лычко
с ремешком не вяжется. Она меня не поддержит, а я человек разбитый: мне нужно много снисхождения. Я хотел
бы хоть каплю простого, теплого участия.
Калистратова навещала Лизу утрами, но гораздо реже, отговариваясь тем,
что вечером ей не
с кем ходить. Лиза никогда не спрашивала о Розанове и как рыба молчала при всяком разговоре, в котором
с какой
бы то ни было стороны касались его имени.
— Еще
бы! А я понимаю одно,
что я слабая мать;
что я
с тобою церемонилась; не умела учить, когда поперек лавки укладывалась.
Из посторонних людей не злоязычили втихомолку только Зарницын
с женою. Первому было некогда, да он и не был злым человеком, а жена его не имела никаких оснований в
чем бы то ни было завидовать Женни и искренно желала ей добра в ее скромной доле.
Лиза давно стала очень молчалива, давно заставляла себя стерпливать и сносить многое,
чего бы она не стерпела прежде ни для кого и ни для
чего. Своему идолу она приносила в жертву все свои страсти и, разочаровываясь в искренности жрецов, разделявших
с нею одно кастовое служение, даже лгала себе, стараясь по возможности оправдывать их и в то же время не дать повода к первому ренегатству.
Впрочем, они жили довольно дружно и согласно. Женни ни в
чем не изменилась, ни в нраве, ни в привычках. Сделавшись матерью, она только еще более полюбила свой домашний угол и расставалась
с ним лишь в крайней необходимости, и то весьма неохотно. Мужу она ни в
чем не противоречила, но если
бы всмотреться в жизнь Евгении Петровны внимательно, то можно
бы заметить,
что Николай Степанович в глазах своей жены не вырастает, а малится.
Райнер несколько смешался и, глядя на всех, не понимал,
что случилось, достойное такого смеха. По его понятиям о труде, он
с совершенным спокойствием передал
бы ни к
чему не способной Бертольди предложение даже прыгать в обруч в манеже или показывать фокусы, или, наконец, приготовлять блестящую ваксу, так как она когда-то, по ее собственным словам, «работала над химией».
Она пришла к нему на четвертый день его болезни, застав его совершенно одинокого
с растерявшейся и плачущей Афимьей, которая рассказала Лизе,
что у них нет ни гроша денег,
что она боится, как
бы Василий Иванович не умер и чтобы ее не потащили в полицию.
Вы смотрите на меня только как на нужную вам подчас вещь и, кажется, вовсе забываете,
что я женщина и, дойдя до сближения
с человеком, хотела
бы, чтоб он смотрел на меня как на человека: словом, хотела
бы хоть приязни, хоть внимания; а для вас, — я вижу, — я только вещь.
— Вам только надобно
бы посмотреть на народ в его собственной исключительной обстановке, — твердил он Ступиной, — и вы
бы, я уверен, могли писать очень хорошие рассказы, сцены и очерки. Посмотрите, какая гадость печатается в журналах: срам! Я нимало не сомневаюсь,
что вы
с первого же шага стали
бы выше всех их.
— Родись мы
с вами в то время, — начинал Белоярцев, —
что бы… можно сделать?
— Я вам много надоедал, — начал он тихо и ровно. — Я помню каждое ваше слово. Мне без вас было скучно. Ах, если
бы вы знали, как скучно! Не сердитесь,
что я приезжал повидаться
с вами.
— Вот и Райнер выздоровел, везде бывает, а к нам и глаз не кажет. — А я полагаю,
что теперь мы
бы без всякого риска могли предложить ему жить
с нами.
— Нужно все сжечь, все,
что может указать на наши сношения
с Райнером, — говорил Белоярцев, оглядываясь на все стороны и соображая,
что бы такое начать жечь.
— Люди перед смертью бывают слабы, — начала она едва слышно, оставшись
с Лобачевским. — Физические муки могут заставить человека сказать то,
чего он никогда не думал; могут заставить его сделать то,
чего бы он не хотел. Я желаю одного, чтобы этого не случилось со мною… но если мои мучения будут очень сильны…