Неточные совпадения
«Несмертельным»
стали звать Голована в первый год, когда он поселился в одиночестве над Орликом с своею «ермоловскою коровою»
и ее теленком.
«У человека под пазухами или на шее садится болячка червена,
и в теле колотье почюет,
и внутри негасимое горячество или во удесех некая студеность
и тяжкое воздыхание
и не может воздыхати — дух в себя тянет
и паки воспускает; сон найдет, что не может перестать спать; явится горесть, кислость
и блевание; в лице человек сменится,
станет образом глиностен
и борзо помирает».
Это было вполне достоверно потому, что один из двух орловских аптекарей как потерял свой безоар, так сейчас же на дороге у него
стали уши желтеть, око одно ему против другого убавилось,
и он
стал дрожать
и хоша желал вспотеть
и для того велел себе дома к подошвам каленый кирпич приложить, однако не вспотел, а в сухой рубахе умер.
Имя его, прежде знакомое прислуге дворянских домов,
стали произносить с уважением в народе; начали видеть в нем человека, который не только может «заступить умершего Ивана Ивановича Андросова, а даже более его означать у бога
и у людей».
Вот кто-то спускается с кручи, сошел,
стал на воду
и идет.
Паньке захотелось самому это попробовать. Он
стал на воротца, взял шестик да, шаля,
и переехал на ту сторону, а там сошел на берег Голованов дом посмотреть, потому что уже хорошо забрезжило, а между тем Голован в ту минуту
и кричит с той стороны; «Эй! кто мои ворота угнал! назад давай!»
Увидев это, Панька про все позабыл, выскочил
и стал звать косаря.
Лихая же хвороба после этой жертвы действительно прекратилась,
и настали дни успокоения: поля
и луга уклочились густой зеленью,
и привольно
стало по ним разъезжать молодому Егорию светлохраброму, по локоть руки в красном золоте, по колени ноги в чистом серебре, во лбу солнце, в тылу месяц, а по концам звезды перехожие.
Отбелились холсты свежею юрьевой росою, выехал вместо витязя Егория в поле Иеремия пророк с тяжелым ярмом, волоча сохи да бороны, засвистали соловьи в Борисов день, утешая мученика, стараниями святой Мавры засинела крепкая рассада, прошел Зосима святой с долгим костылем, в набалдашнике пчелиную манку пронес; минул день Ивана Богословца, «Николина батюшки»,
и сам Никола отпразднован,
и стал на дворе Симон Зилот, когда земля именинница.
За эту последнюю очевидную несообразность Антон был бит
и признан дурачком, а потом, как дурачок,
стал пользоваться свободою мышления, составляющею привилегию этого выгодного у нас звания,
и заходил до невероятного.
А тогда уже какая радость:
и полиция освирепеет,
и духовенство заморится — вдоволь помолиться не даст, а совать
станет.
А если ста рублей жалко
и не побрезгаете компанией, то я живо подберу еще два человека, коих на примете имею,
и тогда вам дешевле
станет.
Таковые «бедные обозы» в больших или меньших размерах
становились широким
станом при всех подобных сборищах,
и я сам видал их
и помню в Коренной под Курском, а о том, о котором наступает повествование, слышал рассказы от очевидцев
и свидетелей тому, что сейчас будет описано.
Пустошный человек как завидел купцов, не
стал с ними разговаривать, а начал их манить, чтобы сошли в овражек,
и сам туда же вперед юркнул.
Женщины, завидев этакую ужасную немощь,
стали креститься, а проводник их обратился к больному
и говорит...
Желтый человек
стал поворачиваться к незнакомым людям
и благодарственно на них смотрит, а перстом себе на язык показывает.
Те догадались, что он немой. «Ничего, — говорят, — ничего, раб божий, не благодари нас, а богу благодарствуй», —
и стали его вытаскивать из повозки — мужчины под плечи
и под ноги, а женщины только его слабые ручки поддерживали
и еще более напугались страшного состояния больного, потому что руки у него в плечевых суставах совсем «перевалилися»
и только волосяными веревками были кое-как перевязаны.
Еще они
и из обоза не вышли, как на них уже начали креститься, а когда пошли по улицам, внимание к ним
становилось все серьезнее
и серьезнее: все, видя их, понимали, что это к чудотворцу несут болящего,
и присоединялися. Купцы шли поспешаючи, потому что слышали благовест ко всенощной,
и пришли с своею ношею как раз вовремя, когда запели: «Хвалите имя Господне, раби Гуспода».
До самых дверей
стала живая улица,
и дальше все сдедалось, как обещал проводник. Даже
и твердое упование веры его не осталось в постыжении: расслабленный исцелел. Он встал, он сам вышел на своих ногах «славяще
и благодаряще». Кто-то все это записал на записочку, в которой, со слов проводника, исцеленный расслабленный был назван «родственником» орловского купца, через что ему многие завидовали,
и исцеленный за поздним временем не пошел уже в свой бедный обоз, а ночевал под сараем у своих новых родственников.
Здесь он отыскал своих неблагодарных родственников, покинувших его в Крутом, но не встретил у них родственного приема. Он
стал нищенствовать по городу
и рассказывать, будто купец ездил к угоднику не для дочери, а молился, чтобы хлеб подорожал. Никому это точнее Фотея известно не было.
— С какой
стати это Фотей! — но в эту же самую минуту Фотей вырвал у него пирог, а другою рукою дал ему оглушительную пощечину
и крикнул...
Дело было в том, что, когда отдохнувший от пожаров город
стал устраиваться
и некоторые люди
стали покупать участки в кварталах за церковью Василия Великого, оказалось, что у продавцов не только не было никаких документов, но что
и сами эти владельцы
и их предки считали всякие документы совершенно лишними.
— Отец Петр, — говорит, — сначала
и сам усумнился
и стал его подробнее спрашивать
и даже намекнул на Павлу.
Но я все-таки хочу добавить —
и удивительные
и даже невероятные. Они невероятны, пока их окружает легендарный вымысел,
и становятся еще более невероятными, когда удается снять с них этот налет
и увидать их во всей их святой простоте. Одна одушевлявшая их совершенная любовь поставляла их выше всех страхов
и даже подчинила им природу, не побуждая их ни закапываться в землю, ни бороться с видениями, терзавшими св. Антония.