Неточные совпадения
Основание села Плодомасова покрыто мраком неизвестности, а название свое оно получило по имени
бояр Плодомасовых, которые владели этим селом издревле
и для которых господствующая надо всею окрестностью плодомасовская барская усадьба была гнездом, колыбелью
и питомником.
Но, живучи во всем этом довольстве
и прохладе, род Плодомасовых не размножился,
и в эпоху царствования первого императора представителем всего рода
бояр Плодомасовых оказался только один, холостой
и безродный боярчук Никита Юрьич.
Потравы
и вытаптыванье соседних полей; произвольный сбор дани с купцов, проезжавших через мосты, устроенные в его владениях; ограбление ярмарочных обозов; умыканье
и растление девиц — все это были только невинные шутки, которыми потешался
боярин.
— А потому, честной
боярин, что, во-первых, ты для нас, мелких сошек, не пара; а во-вторых, ты моего мужа, а ее отца на пару лет будешь старше; а в-третьих, скажу тебе, что на место твоих подлых женщин, на те же пуховики, я свою дочь класть не намерена
и чести девству ее в твоей любови нисколько не вижу.
Буланый аргамак самого
боярина, обыкновенно красовавшийся всегда впереди всех коней, нынче уступил свое место другим рядовым коням
и шел сзади.
Не видно было
и чеканенных пряжек на опушенном черным соболем малиновом бешмете
боярина, потому что
боярин лежал своей грудью на шее коня
и глядел на что-то такое, что бережно везли перед ним его верные слуги.
Но вот отряд подходит все ближе
и ближе; наблюдающие его приближение домашние люди уже узнают в лицо каждого из четырех всадников, везущих впереди отряда странную ношу; видно, наконец,
и грозно нахмуренное лицо самого
боярина.
Что бы это было такое? раненый тур, сохатый лось или гнездо робких серн, которых ретивым псарям
боярина удалось взять живыми
и которых живыми вздумалось
и довезти домой боярской прихоти?
Но вот кому-то удалось рассмотреть, что четыре всадника, едущие впереди отряда, держат под укрюками седельных арчаков углы большого пестрого персидского ковра. Это тот самый ковер, назначением которого было покрывать в отъезжем поле большой боярский шатер. Теперь на этом ковре, подвешенном как люлька между четырьмя седлами, лежит что-то маленькое, обложенное белыми пуховыми подушками
и укутанное ярко цветным шелковым архалуком
боярина.
Потеряв сознание в минуту своего неожиданного похищения из родительского дома, она не выходила из обморока во все время, пока конный отряд Плодомасова несся, изрывая железом копыт черную грязь непроезжих полей; она не пришла в себя во время короткой передышки, данной коням после сорокаверстной перескачки,
и в этом видимом образе смерти достигла гнезда плодомасовского
боярина.
Но дело обошлось без шептухи. Прежде чем она успела явиться в хоромы призывавшего ее
боярина, сенные девушки
и вновь наряженные мамы, обстоявшие ложе спящей боярышни, стали замечать, что долгий сон боярышни начинает проходить.
О полуночи к сумрачному
боярину была послана первая весточка, что по лицу у боярышни расстилается алый цвет, а по груди рассыпается белый пух
и из косточки в косточку нежный мозжечок идет. Плодомасов встал, бросил вестнице на пол горсть серебряных денег
и велел стеречь пленницу недреманным оком, пуще любимого глаза.
Все время, пока сенные девушки
и вновь наряженные мамы любовались девственною красотою боярышни Байцуровой
и смотрели, как под ее тонкой кожею из косточки в косточку мозжечок переливается,
боярин их весь день до вечера испытывал незнакомые ему муки.
Пристав этот был некоторым образом свой человек в плодомасовском доме: за него когда-то была выдана замуж одна из наиболее любимых крепостных фавориток
боярина, которую Плодомасов хотел осчастливить этим благородным браком
и с которою от времени до времени, наезжая в город, он, не стесняясь ее замужним положением, видался на прежних правах.
Приезжая в плодомасовский дом, муж отставной боярской барыни служил
боярину шутом
и посмешищем: стоя на голове, он выпивал стопы вина
и меду; ходил на кругах колесом; разбивал затылком орехи
и плясал на столе казачка перед всей барской дворней.
В силу таких обстоятельств пристав считался в числе приближенных людей Плодомасова.
Боярин не забывал семьи подьячего своими милостями; снабжал закромы его амбаришек зерном, наптлы — огородиной, а задворок живностью; крестил у его жены своих собственных детей
и допускал его самого за подаянием пред свое лицезрение.
3ная такие отношения приезжего подьячего к
боярину, холопство не замедлило доложить о нем Плодомасову
и истолковать вырвавшееся при этом у
боярина легкое рычание за знак согласия к тому, чтобы пристав был допущен.
Выгинаясь, кланяясь
и вытягиваясь, как придавленная палкой змея, подьячий подползал к
боярину, не смея взвести голоса
и поднять на него своих заплывших глаз.
В этот день он
и без того сумел уже на многое пересердиться, да
и притом день этот по ощущениям, принесенным с собою
боярину Плодомасову, в самом деле, совсем не похож на все прежние дни его жизни.
Боярин Плодомасоз прочитал указ
и воспрянул, как зверь.
— Отец! отец! — заголосил он
боярину по выслушании его гневного приказа о сборе людей. — Не вели ты этого; не вели седлать коней
и взнуздывать; вели холопам твоим с свайкой да с лыком сесть по конникам да смирные лапти плесть, а то гордотой пущий гнев на себя оборотишь.
Отпусти ее,
боярин, — если она уж
и неправильная, отпусти, — свои люди не доказчики, только скорее ее из дома вон, а то не сейчас, то на утрие, гляди, беды за нее вытерпишь.
— Быть с нею всему тому, что
и допреж ее было со всеми непокорными, — решил
боярин.
Иди за мной
и смотри, что я с ней за эти слова твои сделаю! — рявкнул
боярин приставу
и потащил его, еле дышащего, вслед за собою в верхний этаж, где в той же опочивальне молодая боярышня, кругленькая
и белая как свежая репочка, седела посреди широкой постели
и плакала, трогая горем своим
и старых мам
и нянь
и стоящих вокруг нее молодых сенных девушек.
Боярин тек как тяжелая грозовая туча, подхваченная неукротимой бурей. Подойдя к дверям опочивальни своей пленницы, он не коснулся рукою замочной меди
и не крикнул, чтобы дверь была отперта ему изнутри, но прямо сшиб ее с петель одним ударом сапога
и предстал изумленным взорам боярышни
и ее свиты.
— Спала,
боярин, в твоем терему сладко,
и за тот сон тебя благодарствую; а видела во сне моего отца с матерью,
и надеюсь, что ты меня не задержишь неволей
и отпустишь к ним, — смело отвечала боярышня.
Девушка посмотрела в глаза
боярину своими детскими глазами
и спросила...
А в эту минуту девушка тихо скользнула с постели
и, перебежав босыми ногами расстояние, отделявшее кресло
боярина от ее кровати, со слезами бросилась в ноги Плодомасову
и, рыдая, проговорила...
—
Боярин! умилосердись надо мной! Немилостивых ад ждет! Отпусти меня к батюшке с матушкой, — я в монастырь пойду
и стану за тебя богу молить.
— Здесь,
боярин, драгуны, — отвечал старик, указывая на дверь, которая в это время отворилась,
и в комнату, бренча своей сбруей, вошел тяжелой поступью драгун в невиданной здесь никем до сих пор тяжелой, медью кованной каске с черным конским хвостом на гребне.
Он привез
боярину строгий губернаторский приказ не сделать никакого зла похищенной им боярышне Байцуровой
и беречь ее паче своего ока, а наипаче не сметь дерзать
и мыслию на ней жениться.
Тот, наблюдая
боярина, понял его жест
и, выхватив палаш, бросился в угол покоя; но жест
боярина еще быстрее был понят его челядью,
и драгун не успел размахнуться ни одного раза вооруженною рукою, как уже лежал на полу, сдавленный крепкими, железными руками чуть не по всем суставам. Грозный конский хвост на голове драгуна, за минуту перед сим столь угрожающий
и останавливающий на себе всеобщее внимание, теперь ничего не значил.
— Батюшка, помилосердуй! — молился
боярину трепещущий
и плачущий священник.
Плачущий поп
и плачущие дьяки пели венчанье плачущей боярышне, которую со связанными сзади локоточками
и завязанным ртом держали на руках плачущие девушки; но сам
боярин, ко всеобщему удивлению, молился искренно, тихо
и с умилением.
— А чтобы его лучше охота брала подписываться, накиньте ему, пока последнее слово выведет, мыльный тсил на шею, — заключил
боярин, заметив нерешимость
и дрожание пристава.
Чуть только эта подпись подоспела,
боярин выхватил лист из-под руки пристава
и бросил в глаза драгуну бумагу, в которой Плодомасову повелевалось: «наипаче не сметь дерзать
и мыслию жениться на боярышне Байцуровой».
Боярин махнул рукой людям
и сам вслед им стал выходить спиной к двери.
Напротив! все недавно здесь бушевавшее рабство присмирело
и замолкло при виде сил, о которых рабы вовсе не имели никаких понятий, а
боярин хоть
и имел, да позабыл давно.
У всех обитателей плодомасовского дома, у которых еще кое-как работали головы, в головах этих вертелась только одна разбойничья мысль: как спасти себя
и выдать
боярина?
После свадьбы Марфы Андравны протекло полтора десятка лет. В эти годы отошел мирно
и тихо к отцам старик Байцуров; к концу пятнадцатого года плодомасовского брака у Марфы Андревны родился сын Алексей, которым порадовался укрощенный
боярин Никита
и старушка Байцурова,
и вслед за тем сами они обои,
и зять
и свекровь, в один
и тот же год тоже переселились в вечность.
С тех пор, как мы оставили бранку женою
боярина Никиты, до того дня, когда мы встречаем ее вдовою, в течение целых пятнадцати лет, Марфа Андревна правила домом
и властвовала надо всем имением
и над своим старым мужем,
и никого этой властью не озлобила, никому ею не надокучила. Она не забирала власть, а власть самой ей давалась — власть шла к ней, как к «имущей власть».
Муж ее со дня женитьбы своей не выезжал из усадьбы, — он оделся в грубую свиту, опоясался ремнем, много молился
и сокрушенно плакал. Жена ему была утешением: при ней его меньше терзал страх смерти
и страх того, что ждет нас после смерти. Марфа Андревна защищала его от гроз воображения, как защищала от гроз природы, при которых старый
боярин падал седою головою в колени юной жены
и стонал: «Защити, защити меня, праведница! При тебе меня божий гнев не ударит».
Перед ней вдруг восстал во весь рост свой покойный Никита Юрьич — не тот Никита Юрьич, который доживал возле нее свои последние годы, а тот боярин-разбойник, который загубил некогда ее красу девичью
и который до встречи с нею не знал ничего святого на свете.