Неточные совпадения
— Ничего ты не понимаешь! — оборвал его Зыков. — Первое
дело, пески
на второй сажени берут,
а там земля талая;
а второе
дело — по Фотьянке пески не мясниковатые,
а разрушистые…
На него плесни водой — он и рассыпался, как крупа. И пески здесь крупные, чуть их сполосни… Ничего ты не понимаешь, Шишка!..
— Не ты, так другие пойдут… Я тебе же добра желал, Родион Потапыч.
А что касается Балчуговских промыслов, так они о нас с тобой плакать не будут… Ты вот говоришь, что я ничего не понимаю,
а я, может, побольше твоего-то смыслю в этом
деле. Балчуговская-то дача рядом прошла с Кедровской — ну, назаявляют приисков
на самой грани да и будут скупать ваше балчуговское золото,
а запишут в свои книги. Тут не разбери-бери… Вот это какое
дело!
Они расстались большими друзьями. Петр Васильич выскочил провожать дорогого гостя
на улицу и долго стоял за воротами, — стоял и крестился, охваченный радостным чувством. Что же, в самом-то
деле, достаточно всякого горя та же Фотьянка напринималась: пора и отдохнуть. Одна казенная работа чего стоит,
а тут компания насела и всем дух заперла. Подшибся народ вконец…
Да и все остальные растерялись.
Дело выходило самое скверное, главное, потому, что вовремя не оповестили старика.
А суббота быстро близилась… В пятницу был собран экстренный семейный совет. Зять Прокопий даже не вышел
на работу по этому случаю.
Прокопий, по обыкновению, больше отмалчивался. У него всегда выходило как-то так, что и да и нет. Это поведение взорвало Яшу. Что, в самом-то
деле, за все про все отдувайся он один,
а сами, чуть что, — и в кусты. Он напал
на зятя с особенной энергией.
— Дураки вы все, вот что… Небось, прижали хвосты,
а я вот нисколько не боюсь родителя…
На волос не боюсь и все приму
на себя. И Федосьино
дело тоже надо рассудить: один жених не жених, другой жених не жених, — ну и не стерпела девка. По человечеству надо рассудить… Вон Марья из-за родителя в перестарки попала,
а Феня это и обмозговала: живой человек о живом и думает. Так прямо и объясню родителю… Мне что, я его вот
на эстолько не боюсь!..
Напустив
на себя храбрости, Яша к вечеру заметно остыл и только почесывал затылок. Он сходил в кабак, потолкался
на народе и пришел домой только к ужину. Храбрости оставалось совсем немного, так что и ночь Яша спал очень скверно, и проснулся чуть свет. Устинья Марковна поднималась в доме раньше всех и видела, как Яша начинает трусить. Роковой
день наступал. Она ничего не говорила,
а только тяжело вздыхала. Напившись чаю, Яша объявил...
— Хо-хо!.. Нашел дураков… Девка — мак, так ее кержаки и отпустили. Да и тебе не обмозговать этого самого
дела… да. Вон у меня дерево стоеросовое растет, Окся; с руками бы и ногами отдал куда-нибудь
на мясо — да никто не берет.
А вы плачете, что Феня своим умом устроилась…
— Ну, Яшенька, и зададим мы кержакам горячего до слез!.. — хвастливо повторял он, ерзая по лошадиной спине. — Всю ихнюю стариковскую веру вверх
дном поставим… Уважим в лучшем виде! Хорошо, что ты
на меня натакался, Яша,
а то одному-то тебе где бы сладить… Э-э, мотри: ведь это наш Шишка пехтурой в город копотит! Он…
Вот уже стало и темнеться, значит близко шести часов,
а в семь свисток
на фабрике,
а к восьми выворотится Родион Потапыч и первым
делом хватится своей Фени.
Время летело быстро, и Устинья Марковна совсем упала духом: спасенья не было. В другой бы
день, может, кто-нибудь вечером завернул,
а на людях Родион Потапыч и укротился бы, но теперь об этом нечего было и думать: кто же пойдет в банный
день по чужим дворам.
На всякий случай затеплила она лампадку пред Скорбящей и положила перед образом три земных поклона.
— Ничего я не знаю, Степан Романыч… Вот хоша и сейчас взять: я и
на шахтах, я и
на Фотьянке,
а конторское
дело опричь меня делается. Работы были такие же и раньше, как сейчас. Все одно…
А потом путал еще меня Кишкин вольными работами в Кедровской даче. Обложат, грит, ваши промысла приисками, будут скупать ваше золото,
а запишут в свои книги. Это-то он резонно говорит, Степан Романыч. Греха не оберешься.
— Парня я выдеру сам в волости,
а вот девку-то выворотить… Главная причина — вера у Кожиных другая. Грех великий я
на душу приму, ежели оставлю это
дело так…
Полное безземелье отдавало рабочих в бесконтрольное распоряжение компании — она могла делать с ними, что хотела, тем более что все население рядом поколений выросло специально
на золотом
деле,
а это клало
на всех неизгладимую печать.
Отец Акакий уже знал, в чем
дело, и опять не знал, что посоветовать. Конечно, воротить Феню можно, но к чему это поведет: сегодня воротили,
а завтра она убежит. Не лучше ли пока ее оставить и подействовать
на мужа: может, он перейдет из-за жены в православие.
— И любезное
дело, — согласилась баушка, подмигивая Устинье Марковне. — Одной-то мне, пожалуй, и опасливо по нонешнему времю ездить,
а сегодня еще воскресенье… Пируют у вас
на Балчуговском, страсть пируют. Восетта еду я также
на вершной,
а навстречу мне ваши балчуговские парни идут. Совсем молодые,
а пьяненькие… Увидали меня, озорники, и давай галиться: «Тпру, баушка!..» Ну, я их нагайкой,
а они меня обозвали что ни есть хуже, да еще с седла хотели стащить…
Кроме своего каторжного начальства и солдатского для рекрутов, в распоряжении горных офицеров находилось еще два казачьих батальона со специальной обязанностью производить наказания
на самом месте работ; это было домашнее
дело,
а «крестный» Никитушка и «зеленая улица» — парадным наказанием, главным образом
на страх другим.
Первые два года Родион Потапыч работал
на винокуренном заводе, где все
дело вершилось исключительно одним каторжным трудом,
а затем попал в разряд исправляющихся и был отправлен
на промыслы.
Некоторое время поддержала падавшее
дело открытая
на Фотьянке Кишкиным богатейшая россыпь, давшая в течение трех лет больше ста пудов золота,
а дальше случился уже скандал — золотник золота обходился казне в двадцать семь рублей при номинальной его стоимости в четыре рубля.
— Можно и сестру Марью
на такой случай вывести… — предлагал расхрабрившийся Яша. — Тоже девица вполне… Может, вдвоем-то они скорее найдут.
А ты, Андрон Евстратыч, главное
дело, не ошибись гумагой, потому как гумага первое
дело.
— Он самый… Сродственник он мне,
а прямо скажу: змей подколодный. Первое
дело — с Кишкиным конпанию завел, потом Ястребова к себе
на фатеру пустил… У них теперь
на Фотьянке черт кашу варит.
— Ты с нее одежу-то ихнюю сыми первым
делом… Нож мне это вострый.
А ежели нагонят из Тайболы да будут приставать, так ты мне дай знать
на шахты или
на плотину: я их живой рукой поверну.
Так Феня и осталась
на Фотьянке. Баушка Лукерья несколько
дней точно не замечала ее: придет в избу, делает какое-нибудь свое старушечье
дело,
а на Феню и не взглянет.
Конечно, подневольное наше девичье
дело было,
а пригнали нас
на каторгу в Балчуги, тут покойничек Антон Лазарич лакомство свое тешил.
— Да ты чему радуешься-то, Андрошка? Знаешь поговорку: взвыла собака
на свою голову. Так и твое
дело. Ты еще не успел подумать,
а я уж все знаю. Пустой ты человек, и больше ничего.
Он должен был вернуться
на другой
день и не вернулся. Прошло целых два
дня,
а Мыльникова все нет.
Рублиха послужила яблоком раздора между старыми штейгерами. Каждый стоял
на своем,
а особенно Родион Потапыч, вложивший в новое
дело всю душу. Это был своего рода фанатизм коренного промыслового человека.
Родион Потапыч только вздыхал. Находил же время Карачунский ездить
на Дерниху чуть не каждый
день,
а тут от Фотьянки рукой подать: и двух верст не будет. Одним словом, не хочет,
а Оникова подослал назло. Нечего делать, пришлось мириться и с Ониковым и делать по его приказу, благо немного он смыслит в
деле.
Всего больше боялся Зыков, что Оников привезет из города барынь,
а из них выищется какая-нибудь вертоголовая и полезет в шахту: тогда все
дело хоть брось.
А что может быть другое
на уме у Оникова, который только ест да пьет?.. И Карачунский любопытен до женского полу, только у него все шито и крыто.
—
А ежели я могу под присягой доказать
на него еще по
делу о золоте, когда наезжал казенный фискал? — ответил Родион Потапыч, у которого тряслись губы от волнения.
— Ваше высокоблагородие, ничего я в этих
делах не знаю… — заговорил Родион Потапыч и даже ударил себя в грудь. — По злобе обнесен вот этим самым Кишкиным… Мое
дело маленькое, ваше высокоблагородие. Всю жисть в лесу прожил
на промыслах,
а что они там в конторе делали — я не известен. Да и давно это было… Ежели бы и знал, так запамятовал.
А баушка Лукерья все откладывала серебро и бумажки и смотрела
на господ такими жадными глазами, точно хотела их съесть. Раз, когда к избе подкатил дорожный экипаж главного управляющего и из него вышел сам Карачунский, старуха ужасно переполошилась, куда ей поместить этого самого главного барина. Карачунский был вызван свидетелем в качестве эксперта по
делу Кишкина. Обе комнаты передней избы были набиты народом, и Карачунский не знал, где ему сесть.
— Сапоги со скрипом завел, пуховую шляпу — так петухом и расхаживает. Я как-то была, так он
на меня, мамынька, и глядеть не хочет.
А с баушкой Лукерьей у них из-за денег
дело до драки доходит: та себе тянет,
а Петр Васильич себе. Фенька, конечно, круглая дура, потому что все им отдает…
— Да ты бы
днем, Тарас,
а то
на ночь глядя лезешь.
—
А ты вот его спрашивай, — указал Мыльников
на Кожина. — Мое
дело сторона… Да сперва пригласи садиться, сестрица. Честь завсегда лучше бесчестья…
— Мне, главная причина, выманить Феню-то надо было… Ну, выпил стакашик господского чаю, потому как зачем же я буду обижать барина напрасно?
А теперь приедем
на Фотьянку: первым
делом самовар… Я как домой к баушке Лукерье, потому моя Окся утвердилась там заместо Фени. Ведь поглядеть, так дура набитая,
а тут ловко подвернулась… Она уж во второй раз с нашего прииску убежала да прямо к баушке,
а та без Фени как без рук. Ну, Окся и соответствует по всем частям…
Дело в том, что Мыльников сбежал окончательно, обругав всех
на чем свет стоит,
а затем Петр Васильич бывал только «находом» — придет, повернется денек и был таков.
— Эх, нету у нас, Андрон Евстратыч, первое
дело, лошади, — повторял каждый
день Матюшка, —
а второе
дело, надо нам беспременно завести бабу…
На других приисках везде свои бабы полагаются.
Рабочих
на Рублихе всего больше интересовало то, как теперь Карачунский встретится с Родионом Потапычем,
а встретиться они были должны неизбежно, потому что Карачунский тоже начинал увлекаться новой шахтой и следил за работой с напряженным вниманием. Эта встреча произошла
на дне Рублихи, куда спустился Карачунский по стремянке.
Втроем работа подвигалась очень медленно, и чем глубже, тем медленнее. Мыльников в сердцах уже несколько раз побил Оксю, но это мало помогало
делу. Наступившие заморозки увеличивали неудобства: нужно было и теплую одежду, и обувь,
а осенний
день невелик. Даже Мыльников задумался над своим диким предприятием. Дудка шла все еще
на пятой сажени, потому что попадался все чаще и чаще в «пустяке» камень-ребровик, который точно черт подсовывал.
Тяжело достался Оксе этот проклятый
день…
А когда она вылезла из дудки,
на ней нитки не было сухой. Наверху ее сразу охватило таким холодом, что зуб
на зуб не попадал.
Посмеялся секретарь Каблуков над «вновь представленным» золотопромышленником,
а денег все-таки не дал. Знаменитое
дело по доносу Кишкина запало где-то в дебрях канцелярской волокиты, потому что ушло
на предварительное рассмотрение горного департамента,
а потом уже должно было появиться
на общих судебных основаниях. Именно такой оборот и веселил секретаря Каблукова, потому что главное — выиграть время,
а там хоть трава не расти.
На прощанье он дружелюбно потрепал Кишкина по плечу и проговорил...
— Нет… Я про одного человека, который не знает, куда ему с деньгами деваться,
а пришел старый приятель, попросил денег
на дело, так нет. Ведь не дал…
А школьниками вместе учились,
на одной парте сидели.
А дельце-то какое: повернее в десять раз, чем жилка у Тараса. Одним словом, богачество… Уж я это самое
дело вот как знаю, потому как еще за казной набил руку
на промыслах. Сотню тысяч можно зашибить, ежели с умом…
Нужно было ехать через Балчуговский завод; Кишкин повернул лошадь объездом, чтобы оставить в стороне господский дом. У старика кружилась голова от неожиданного счастья, точно эти пятьсот рублей свалились к нему с неба. Он так верил теперь в свое
дело, точно оно уже было совершившимся фактом.
А главное, как приметы-то все сошлись: оба несчастные, оба не знают, куда голову приклонить. Да тут золото само полезет. И как это раньше ему Кожин не пришел
на ум?.. Ну, да все к лучшему. Оставалось уломать Ястребова.
В несколько
дней Мыльников совершенно преобразился: он щеголял в красной кумачовой рубахе, в плисовых шароварах, в новой шапке, в новом полушубке и новых пимах (валенках). Но его гордостью была лошадь, купленная
на первые деньги. Иметь собственную лошадь всегда было недосягаемой мечтой Мыльникова,
а тут вся лошадь в сбруе и с пошевнями — садись и поезжай.
Ведь жена — это особенное существо, меньше всего похожее
на всех других женщин, особенно
на тех, с которыми Карачунский привык иметь
дело,
а мать — это такое святое и чистое слово, для которого нет сравнения.
Это была ужасная ночь, полная молчаливого отчаяния и бессильных мук совести. Ведь все равно прошлого не вернешь,
а начинать жить снова поздно. Но совесть — этот неподкупный судья, который приходит ночью, когда все стихнет, садится у изголовья и начинает свое жестокое
дело!.. Жениться
на Фене? Она первая не согласится… Усыновить ребенка — обидно для матери,
на которой можно жениться и
на которой не женятся. Сотни комбинаций вертелись в голове Карачунского,
а решение вопроса ни
на волос не подвинулось вперед.
Мы уже сказали выше, что Петр Васильич ужасно завидовал дикому счастью Мыльникова и громко роптал по этому поводу. В самом
деле, почему богатство «прикачнулось» дураку, который пустит его по ветру,
а не ему, Петру Васильичу?.. Сколько одного страху наберется со своей скупкой хищнического золота,
а прибыль вся Ястребову. Тут было о чем подумать… И Петр Васильич все думал и думал… Наконец он придумал, что было нужно сделать. Встретив как-то пьяного Мыльникова
на улице, он остановил его и слащаво заговорил...
Недоставало Мыльникова, Петра Васильича и Яши Малого, но о них Кишкин не жалел: хороши, когда спят,
а днем на работе точно их нет.
Летом исследовать содержание болота было трудно,
а из-под льда удобнее: прорубалась прорубь, и землю вычерпывали со
дна большими промысловыми ковшами
на длинных чернях.