Неточные совпадения
— Не
ты, так другие пойдут… Я
тебе же добра желал, Родион Потапыч. А
что касается Балчуговских промыслов, так они о нас с
тобой плакать не будут…
Ты вот говоришь,
что я ничего не понимаю, а я, может, побольше твоего-то смыслю в этом деле. Балчуговская-то дача рядом прошла с Кедровской — ну, назаявляют приисков на самой грани
да и будут скупать ваше балчуговское золото, а запишут в свои книги. Тут не разбери-бери… Вот это какое дело!
—
Да ты что испугался-то? — смеялся Кишкин. — Ведь не под суд отдаю
тебя, а только в свидетели…
—
Да сделай милость, хоша сейчас к следователю! — повторял он с азартом. — Все покажу, как было дело. И все другие покажут. Я ведь смекаю, для
чего тебе это надобно… Ох, смекаю!..
—
Да я… как гвоздь в стену заколотил: вот я какой человек. А
что касаемо казенных работ, Андрон Евстратыч, так будь без сумления: хоша к самому министру веди — все как на ладонке покажем. Уж это верно… У меня двух слов не бывает. И других сговорю. Кажется, глупый народ, всего боится и своей пользы не понимает, а я всех подобью: и Луженого, и Лучка, и Турку. Ах, какое
ты слово сказал… Вот наш-то змей Родивон узнает, то-то на стену полезет.
— Ну,
что он? Поди, из лица весь выступил? А? Ведь ему это без смерти смерть. Как другая цепная собака: ни во двор, ни со двора не пущает. Не поглянулось ему? А?.. Еще сродни мне приходится по мамыньке — ну,
да мне-то это все едино. Это уж мамынькино дело: она с ним дружит. Ха-ха!.. Ах, андел
ты мой, Андрон Евстратыч! Пряменько
тебе скажу: вдругорядь нашу Фотьянку с праздником делаешь, — впервой, когда россыпь открыл, а теперь — словечком своим озолотил.
— Хо-хо!.. Нашел дураков… Девка — мак, так ее кержаки и отпустили.
Да и
тебе не обмозговать этого самого дела…
да. Вон у меня дерево стоеросовое растет, Окся; с руками бы и ногами отдал куда-нибудь на мясо —
да никто не берет. А вы плачете,
что Феня своим умом устроилась…
— А это
ты правильно, Яша… Ни баба, ни девка, ни солдатка наша Феня… Ах, раздуй их горой, кержаков!..
Да ты вот
что, Яша, подвинься немного в седле…
— Вот
что, дедушка, снимай шубу
да пойдем чай пить, — заговорил Карачунский. — Мне тоже необходимо с
тобой поговорить.
—
Да ты что так о чужом добре плачешься, дедушка? — в шутливом тоне заговорил Карачунский, ласково хлопая Родиона Потапыча по плечу. — У казны еще много останется от нас с
тобой…
—
Да ты слушай, умная голова, когда говорят…
Ты не для того отец, чтобы проклинать свою кровь. Сам виноват,
что раньше замуж не выдавал. Вот Марью-то заморил в девках по своей гордости. Верно
тебе говорю.
Ты меня послушай, ежели своего ума не хватило. Проклясть-то не мудрено, а ведь
ты помрешь, а Феня останется. Ей-то еще жить
да жить… Сам, говорю, виноват!.. Ну,
что молчишь?..
— И тоже
тебе нечем похвалиться-то: взял бы и помог той же Татьяне. Баба из последних сил выбилась, а
ты свою гордость тешишь.
Да что тут толковать с
тобой!.. Эй, Прокопий, ступай к отцу Акакию и веди его сюда,
да чтобы крест с собой захватил: разрешительную молитву надо сказать и отчитать проклятие-то. Будет Господа гневить… Со своими грехами замаялись, не то
что других проклинать.
—
Да ты верхом,
что ли, пригнала? — сурово спросил Родион Потапыч.
— Золото хотят искать… Эх, бить-то их некому, баушка!.. А я вот
что тебе скажу, Лукерья: погоди малость, я оболокусь
да провожу
тебя до Краюхина увала. Мутит меня дома-то, а на вольном воздухе, может, обойдусь…
—
Да ты с какой это радости расширился? — спрашивал его Ермошка. — Наследство,
что ли, получил?..
— А
что, ежели, например, богачество у меня, Ермолай Семеныч? Ведь
ты первый шапку ломать будешь, такой-сякой… А я шубу енотовую надену, серебряные часы с двум крышкам, гарусный шарф
да этаким чертом к
тебе подкачу. Как
ты полагаешь?
—
Да что тут говорить: выставляй прямо четверть!.. — бахвалился входивший в раж Мыльников. — Разве золото без водки живет? Разочнем четверть — вот
тебе и золото готово.
— А
ты того не подумала, Феня,
что родился бы у
тебя младенец и потащила бы Маремьяна к старикам
да к своим старухам крестить?
— То-то, уговор на берегу. Другое
тебе слово скажу: напрасно
ты приехал. Я так мекаю,
что матушка повернула Феню на свою руку… Бабы это умеют делать: тихими словами как примется наговаривать
да как слезами учнет донимать — хуже обуха.
—
Да ты чему радуешься-то, Андрошка? Знаешь поговорку: взвыла собака на свою голову. Так и твое дело.
Ты еще не успел подумать, а я уж все знаю. Пустой
ты человек, и больше ничего.
— Вот
что, Мыльников, валяй и
ты в Фотьянку, — шепнул Кишкин, — может, скорее придешь…
Да не заплутайся на Маяковой слани, где повертка на кордон.
—
Да ведь
ты говорил,
что мужик в лесу закопал свинью-то?
— Все я знаю, други мои милые, — заговорил Ястребов, хлопая Петра Васильича по плечу. — Бабьи бредни и запуки, а вы и верите… Я еще пораньше про свинью-то слышал, посмеялся — только и всего. Не положил — не ищи… А у
тебя, Петр Васильич, свинья-то золотая дома будет, ежели с умом… Напрасно
ты ввязался в эту свою конпанию: ничего не выйдет, окромя того,
что время убьете
да прохарчитесь…
—
Да ты послушай дальше-то! — спорил Мыльников. — Следователь-то прямо за горло… «Вы, Тарас Мыльников, состояли шорником на промыслах и должны знать,
что жалованье выписывалось пятерым шорникам, а в получении расписывались вы один?» — «Не подвержен я этому, ваше высокородие, потому как я неграмотный, а кресты ставил — это было…» И пошел пытать, и пошел мотать, и пошел вертеть, а у меня поджилки трясутся. Не помню, как я и ушел от него,
да прямо сюда и стриганул… Как олень летел!
—
Да что это с
тобой попритчилось? — недоумевала Устинья Марковна, удивляясь сварливости дочери. — Какой бес поехал на
тебе?..
—
Чего она натерпелась-то? Живет
да радуется. Румяная такая стала
да веселая. Ужо вот как замуж выскочит… У них на Фотьянке-то народу теперь нетолченая труба… Как-то целовальник Ермошка наезжал, увидел Феню и говорит: «Ужо вот моя-то Дарья подохнет, так я к
тебе сватов зашлю…»
— Знаю я, о
чем вы шепчетесь! — выкрикивала Анна. — Трое ребятишек на руках: куды я с ними деваюсь?
Ты вот своих-то бросил дедушке на шею,
да еще Прокопия смущаешь…
— И увезу, а
ты мне сруководствуй деляночку на Краюхином увале, — просил в свою очередь Мыльников. — Кедровскую-то дачу бросил я, Фенюшка… Ну ее к черту! И конпания у нас была: пришей хвост кобыле. Все врозь, а главный заводчик Петр Васильич. Такая кривая ерахта!.. С Ястребовым снюхался и золото для него скупает…
Да ведь
ты знаешь,
чего я тебе-то рассказываю. А
ты деляночку-то приспособь… В некоторое время пригожусь, Фенюшка. Без меня, как без поганого ведра, не обойдешься…
— Значит, Феня ему по самому скусу пришлась… хе-хе!.. Харч, а не девка: ломтями режь
да ешь. Ну а
что было, баушка, как я к теще любезной приехал
да объявил им про Феню,
что, мол, так и так!.. Как взвыли бабы, как запричитали, как заголосили истошными голосами — ложись помирай. И
тебе, баушка, досталось на орехи. «Захвалилась, — говорят, — старая грымза, а Феню не уберегла…» Родня-то, баушка, по нынешним временам везде так разговаривает. Так отзолотили
тебя,
что лучше и не бывает, вровень с грязью сделали.
— Только товар портишь, шваль! — ругался Петр Васильич. —
Что добыл, то и стравил конпании ни за грош… По полтора рубля за золотник получаешь. Ах, дурак Мыльников… Руки бы
тебе по локоть отрубить… утопить… дурак, дурак! Нашел жилку и молчал бы, а то растворил хайло: «Жилку обыскал!»
Да не дурак ли?.. Язык
тебе, подлому, отрезать…
—
Что ты, миленький, какие у меня деньги?
Да двух-то сотельных я отродясь не видывала! На похороны себе берегу две красненьких — только и всего…
— На
что тебе расписка-то: ведь
ты неграмотная.
Да и не таковское это дело, баушка… Уж я
тебе верно говорю.
— Нет, к
чему ты выспрашиваешь-то?
Да ты в уме ли? Христос с
тобой…
—
Да вы, черти, белены объелись? — изумился Петр Васильич. — Я к вам, подлецам, с добром, а они на дыбы… На кого ощерились-то, галманы?.. А
ты, Матюшка, не больно храпай… Будет богатого из себя показывать. Побогаче
тебя найдутся… А
что касаемо Окси, так к слову сказано. Право, черти… Озверели в лесу-то.
— Была пустая, когда Кишкин работал… А
чем она хуже Богоданки?.. Одна Мутяшка-то, а Кишкин только чуть ковырнул.
Да и
тебе ближе знать это самое дело. Места нетронутого еще много осталось…
— Ишь
чего захотел, старый пес…
Да за такие слова я
тебя и в дом к себе пущать не буду. Охальничать-то не пристало
тебе…
—
Да ты что лежишь-то? — спросил наконец Матюшка. — Аль неможется?..
— За волосы
тебя никто не тащил! Свои глаза были…
Да ты что пристал-то ко мне, смола? Своего ума к чужой коже не пришьешь… Кабы у
тебя ум…
что я
тебе наказывал-то, оболтусу? Сам знаешь,
что мне на Богоданку дорога заказана…
—
Да ты давно онемела,
что ли? — сердито проговорил старик и, повернувшись, пошел в переднюю избу.
—
Ты слушай дальше-то: он от меня, а я за ним… Страшновато, а я уж пошел на отчаянность:
что будет. Завел он меня в одну рассечку
да прямо в стену и ушел в забой. Теперь понимаешь?
— А
что ты думаешь, ведь правильно!.. Надо бы попа позвать
да отчитать хорошенько…
— Уж это
ты врешь, Наташка.
Тебе со страху показалось…
Да и как
ты в сумерки могла разглядеть?.. Петр Васильич на прииске был в это время… Ну, потом-то
что было?
—
Да ты чего это ночью-то хочешь идти? — проговорил старик. — Оставайся у нас на шахте переночевать.
Неточные совпадения
Аммос Федорович. Вот
тебе на! (Вслух).Господа, я думаю,
что письмо длинно.
Да и черт ли в нем: дрянь этакую читать.
Городничий (с неудовольствием).А, не до слов теперь! Знаете ли,
что тот самый чиновник, которому вы жаловались, теперь женится на моей дочери?
Что? а?
что теперь скажете? Теперь я вас… у!.. обманываете народ… Сделаешь подряд с казною, на сто тысяч надуешь ее, поставивши гнилого сукна,
да потом пожертвуешь двадцать аршин,
да и давай
тебе еще награду за это?
Да если б знали, так бы
тебе… И брюхо сует вперед: он купец; его не тронь. «Мы, говорит, и дворянам не уступим».
Да дворянин… ах
ты, рожа!
Хлестаков.
Да у меня много их всяких. Ну, пожалуй, я вам хоть это: «О
ты,
что в горести напрасно на бога ропщешь, человек!..» Ну и другие… теперь не могу припомнить; впрочем, это все ничего. Я вам лучше вместо этого представлю мою любовь, которая от вашего взгляда… (Придвигая стул.)
— дворянин учится наукам: его хоть и секут в школе,
да за дело, чтоб он знал полезное. А
ты что? — начинаешь плутнями,
тебя хозяин бьет за то,
что не умеешь обманывать. Еще мальчишка, «Отче наша» не знаешь, а уж обмериваешь; а как разопрет
тебе брюхо
да набьешь себе карман, так и заважничал! Фу-ты, какая невидаль! Оттого,
что ты шестнадцать самоваров выдуешь в день, так оттого и важничаешь?
Да я плевать на твою голову и на твою важность!
Городничий. И не рад,
что напоил. Ну
что, если хоть одна половина из того,
что он говорил, правда? (Задумывается.)
Да как же и не быть правде? Подгулявши, человек все несет наружу:
что на сердце, то и на языке. Конечно, прилгнул немного;
да ведь не прилгнувши не говорится никакая речь. С министрами играет и во дворец ездит… Так вот, право,
чем больше думаешь… черт его знает, не знаешь,
что и делается в голове; просто как будто или стоишь на какой-нибудь колокольне, или
тебя хотят повесить.