Неточные совпадения
— Зачем
вы ее выслали? —
говорила Хиония Алексеевна, когда Верочка вышла.
— Мне что… мне все равно, — с гонором
говорил Игорь, отступая в дверях. — Для
вас же хлопочу…
Вы и то мне два раза каблуком в скулу угадали. Вот и знак-с…
— О, я это всегда
говорила… всегда!.. Конечно, я хорошо понимаю, что
вы из скромности не хотите принимать участия в любительских спектаклях.
— Да что я
говорю? — спохватилась Хиония Алексеевна. — Ведь Половодов и Ляховский ваши опекуны, Сергей Александрыч, —
вам лучше их знать.
— Зачем
вы так
говорите, Василий Назарыч?
— Благодарю
вас, — добродушно
говорил Привалов, который думал совсем о другом. — Мне ведь очень немного нужно… Надеюсь, что она меня не съест?.. Только вот имя у нее такое мудреное.
— О нет, зачем же!.. Не стоит
говорить о таких пустяках, Сергей Александрыч. Было бы только для
вас удобно, а я все готова сделать. Конечно, я не имею возможности устроить с такой роскошью, к какой
вы привыкли…
— Право, мама, я
вас не узнаю совсем, —
говорила Надежда Васильевна, — с чего
вы взяли, что я непременно должна выходить за Привалова замуж?
— Я тоже к слову скажу
вам: я читала книгу, Сергей Александрыч увидел… ну, о книге и
говорили.
— Да, я довольно часто бываю в Шатровском заводе, у Кости, и мы часто
говорили с ним о
вас.
— Да так… Куда ты с ними? Дело твое холостое, дома присмотреть некому. Не больно
вы любите молиться-то. А у меня неугасимая горит, кануны старушки
говорят.
— Ну, это ты уж напрасно
говоришь, — строго проговорила Марья Степановна. — Не подумал… Это твои родовые иконы; деды и прадеды им молились. Очень уж
вы нынче умны стали, гордость одолела.
—
Вы, Павла Ивановна, пожалуйста, не хлопочите, мы пришли не как гости, а как старые знакомые, —
говорила Надежда Васильевна.
— Слава богу, слава богу, что
вы приехали наконец! — улыбаясь Привалову,
говорила Павла Ивановна. — Дом-то валится у
вас, нужен хозяйский глаз… Да, я знаю это по себе, голубчик, знаю. У меня все вон развалилось.
— Зачем жалкая? Нет, это кажется только на первый раз… она живет истинным философом.
Вы как-нибудь
поговорите с ней поподробнее.
—
Вы очень кстати приехали к нам в Узел, —
говорил Веревкин, тяжело опускаясь в одно из кресел, которое только не застонало под этим восьмипудовым бременем. Он несколько раз обвел глазами комнату, что-то отыскивая, и потом прибавил: — У меня сегодня ужасная жажда…
— Гм… Видите ли, Сергей Александрыч, я приехал к
вам, собственно, по делу, — начал Веревкин, не спуская глаз с Привалова. — Но прежде позвольте один вопрос… У
вас не заходила речь обо мне, то есть старик Бахарев ничего
вам не
говорил о моей особе?
— Гм… — промычал Веревкин и нетерпеливо забарабанил пальцами по столу. — Дело вот в чем, Сергей Александрыч… Я буду
говорить с
вами как старый университетский товарищ. Гм… Одним словом,
вы, вероятно, уже заметили, что я порядочно опустился…
— Как тертый калач могу
вам дать один золотой совет: никогда не обращайте внимания на то, что
говорят здесь про людей за спиной.
— Об этом мы еще
поговорим после, Сергей Александрыч, а теперь я должен
вас оставить… У меня дело в суде, — проговорил Веревкин, вынимая золотые часы. — Через час я должен сказать речь в защиту одного субъекта, который убил троих. Извините, как-нибудь в другой раз… Да вот что: как-нибудь на днях загляните в мою конуру, там и покалякаем. Эй, Виктор, вставай, братику!
— А
вы с ним не церемоньтесь… Так я буду ждать
вас, Сергей Александрыч, попросту, без чинов. О моем предложении подумайте, а потом
поговорим всерьез.
— Однако
вы не ошиблись, кажется, что взяли его на квартиру, — многозначительно
говорила Агриппина Филипьевна.
— Так
вы говорите, что Привалов не будет пользоваться вниманием женщин? — задумчиво спрашивала Агриппина Филипьевна уже во второй раз.
— Решительно не будет, потому что в нем этого… как
вам сказать… между нами
говоря… нет именно той смелости, которая нравится женщинам. Ведь в известных отношениях все зависит от уменья схватить удобный момент, воспользоваться минутой, а у Привалова… Я сомневаюсь, чтобы он имел успех…
— Конечно, он
вам зять, —
говорила Хиония Алексеевна, откидывая голову назад, — но я всегда скажу про него: Александр Павлыч — гордец… Да, да. Лучше не защищайте его, Агриппина Филипьевна. Я знаю, что он и к
вам относится немного критически… Да-с. Что он директор банка и приваловский опекун, так и, господи боже, рукой не достанешь! Ведь не всем же быть директорами и опекунами, Агриппина Филипьевна?
— Нет, Хиония Алексеевна, позвольте
вам заметить, — возражала с достоинством Агриппина Филипьевна, —
вы так
говорите о моей Алле, будто она какая-нибудь Христова невеста.
Агриппина Филипьевна посмотрела на своего любимца и потом перевела свой взгляд на Привалова с тем выражением, которое
говорило: «
Вы уж извините, Сергей Александрыч, что Nicolas иногда позволяет себе такие выражения…» В нескольких словах она дала заметить Привалову, что уже кое-что слышала о нем и что очень рада видеть его у себя; потом сказала два слова о Петербурге, с улыбкой сожаления отозвалась об Узле, который, по ее словам, был уже на пути к известности, не в пример другим уездным городам.
— А мы тятеньку вашего, покойничка, знавали даже очень хорошо, —
говорил Лепешкин, обращаясь к Привалову. — Первеющий человек по нашим местам был… Да-с. Ноньче таких и людей, почитай, нет… Малодушный народ пошел ноньче. А мы и о
вас наслышаны были, Сергей Александрыч. Хоть и в лесу живем, а когда в городе дрова рубят — и к нам щепки летят.
— Я так рад видеть
вас наконец, Сергей Александрыч, —
говорил Половодов, вытягивая под столом свои длинные ноги. — Только надолго ли
вы останетесь с нами?
— Я, кажется, помешала
вам?.. — нерешительно проговорила Антонида Ивановна, продолжая оставаться на прежнем месте, причем вся ее стройная фигура эффектно вырезывалась на темном пространстве дверей. — Мне maman
говорила о Сергее Александрыче, — прибавила она, поправляя на руке шведскую перчатку.
— Василий Назарыч, насколько я понял его, кажется, ничего не имеет ни против
вас, ни против Ляховского. Он
говорил об отчете.
— Я
вам говорю, что Привалов не хотел этого, не хотел даже тогда, когда ему один очень ловкий человек предлагал устроить все дело в самый короткий срок.
— Надеюсь, что мы с
вами сойдемся, дорогой дядюшка, —
говорил Половодов, провожая гостя до передней.
— Относительно опеки и государственного долга Костя будет с
вами совершенно согласен, —
говорила Надежда Васильевна, — но относительно ваших планов погашения исторического долга
вы встретите в нем мало сочувствия.
— Теперь я понимаю, —
говорила Надежда Васильевна. — Мне кажется, что папа просто не понял
вас тогда и согласится с
вами, когда хладнокровно обсудит все дело.
— А ведь я думал, что
вы уже были у Ляховского, —
говорил Половодов на дороге к передней. — Помилуйте, сколько времени прошло, а
вы все не едете. Хотел сегодня сам ехать к
вам.
— Александр Павлыч мне
говорил, что у
вас есть черновая последнего отчета по опеке… Позвольте мне взглянуть на нее.
— Теперь я покажу
вам половину, где мы, собственно, живем сами, —
говорил Ляховский, бойко спускаясь по лестнице.
— У
вас хорошая привычка, Аника Панкратыч, — заметила Ляховская, гремя ножом, —
вы говорите то, что думаете…
— Ах, как это чувствительно и… смешно. Веревкин справедливо
говорит про
вас, что
вы влюбляетесь по сезонам: весной — шатенки, зимой — брюнетки, осенью — рыжие, а так как я имею несчастье принадлежать к белокурым, то
вы дарите меня своим сочувствием летом.
— Я не буду
говорить о себе, а скажу только о
вас. Игнатий Львович зарывается с каждым днем все больше и больше. Я не скажу, чтобы его курсы пошатнулись от того дела, которое начинает Привалов; но представьте себе: в одно прекрасное утро Игнатий Львович серьезно заболел, и
вы… Он сам не может знать хорошенько собственные дела, и в случае серьезного замешательства все состояние может уплыть, как вода через прорванную плотину. Обыкновенная участь таких людей…
— Вам-то какое горе? Если я буду нищей, у
вас явится больше одной надеждой на успех… Но будемте
говорить серьезно: мне надоели эти ваши «дела». Конечно, не дурно быть богатым, но только не рабом своего богатства…
— Покорно
вас благодарю, —
говорит Илья, пятясь к двери, как бегемот. — Мне что, я рад служить хорошим господам. Намедни кучер приходил от Панафидиных и все сманивал меня… И прибавка и насчет водки… Покорно
вас благодарю.
После
говорят Ляховскому: «Как же это
вы, Игнатий Львович, пятачка пожалели, а целого дома не жалеете?» А он: «Что же я мог сделать, если бы десятью минутами раньше приехал, — все равно весь дом сгорел бы и пятачок напрасно бы истратил».
— А?.. Чего? — спрашивал Веревкин, который спал на своем диванчике и теперь только проснулся. — А я так расчувствовался, что вздремнул под шумок… —
Вы тут комплименты, кажется,
говорите?
— О, это пустяки. Все мужчины обыкновенно так
говорят, а потом преспокойнейшим образом и женятся.
Вы не думайте, что я хотела что-нибудь выпытать о
вас, — нет, я от души радуюсь вашему счастью, и только. Обыкновенно завидуют тому, чего самим недостает, — так и я… Муж от меня бежит и развлекается на стороне, а мне остается только радоваться чужому счастью.
— Мы
вас все будем называть дядюшкой, Оскар Филипыч, —
говорила Зося.
— Чего
вы смеетесь? Конечно, подарок, а то как же? Мы, сидя в Узле, совсем заплесневели, а тут вдруг является совершенно свежий человек, с громадной эрудицией, с оригинальным складом ума, с замечательным даром слова…
Вы только послушайте, как Лоскутов
говорит…
— Мне до
вас решительно никакого нет дела!.. — резко отозвался Ляховский, вскакивая с кресла. — Будете
вы говорить или молчать — это меня нисколько не касается! Понимаете: нисколько!..
— «Отлично надеюсь»! — передразнил Ляховский. —
Вы говорить-то сначала выучитесь по-русски… Не сегодня завтра Веревкин отправится хлопотать по опеке, ну, на что же
вы надеетесь, позвольте полюбопытствовать?