Неточные совпадения
Уходя от Тараса Семеныча, Колобов тяжело вздохнул. Говорили по душе, а главного-то он все-таки
не сказал.
Что болтать прежде времени? Он шел опять по Хлебной улице и думал
о том, как здесь все переменится через несколько лет и
что главною причиной перемены будет он, Михей Зотыч Колобов.
Галактион даже закрыл глаза, рисуя себе заманчивую картину будущего пароходства. Михей Зотыч понял, куда гнул любимый сын, и нахмурился.
Не о пустяках надо было сейчас думать, а у него вон
что на уме: пароходы… Тоже придумает.
Оказалось, как всегда бывает в таких случаях,
что и того нет, и этого недостает, и третьего
не хватает, а
о четвертом и совсем позабыли.
— Зачем? — удивился Штофф. —
О, батенька, здесь можно сделать большие дела!.. Да, очень большие! Важно поймать момент… Все дело в этом. Край благодатный, и кто пользуется его богатствами? Смешно сказать… Вы посмотрите на них: никто дальше насиженного мелкого плутовства
не пошел, или скромно орудует на родительские капиталы, тоже нажитые плутовством.
О, здесь можно развернуться!.. Только нужно людей, надежных людей. Моя вся беда в том,
что я русский немец… да!
Этот Шахма был известная степная продувная бестия; он любил водить компанию с купцами и разным начальством.
О его богатстве ходили невероятные слухи, потому
что в один вечер Шахма иногда проигрывал по нескольку тысяч, которые платил с чисто восточным спокойствием. По наружности это был типичный жирный татарин, совсем без шеи, с заплывшими узкими глазами. В своей степи он делал большие дела, и купцы-степняки
не могли обойти его власти. Он приехал на свадьбу за триста верст.
Впрочем, Галактион упорно отгонял от себя все эти мысли. Так, глупость молодая, и больше ничего. Стерпится — слюбится. Иногда Серафима пробовала с ним заговаривать
о серьезных делах, и он видел только одно,
что она ровно ничего
не понимает. Старается подладиться к нему и
не умеет.
Пропавший на время из Суслона Михей Зотыч был совсем близко,
о чем никто
не подозревал.
Он прикинул еще раньше центральное положение, какое занимал Суслон в бассейне Ключевой, — со всех сторон близко, и хлеб сам придет. Было бы кому покупать. Этак, пожалуй, и Заполью плохо придется. Мысль
о повороте торжка сильно волновала Михея Зотыча, потому
что в этом заключалась смерть запольским толстосумам: копеечка с пуда подешевле от провоза — и конец. Вот этого-то он и
не сказал тогда старику Луковникову.
Мельница давно уже
не справлялась с работой, и Галактион несколько раз поднимал вопрос
о паровой машине, но старик и слышать ничего
не хотел, ссылаясь на страх пожара. Конечно, это была только одна отговорка,
что Галактион понимал отлично.
Вернувшись домой, Галактион почувствовал себя чужим в стенах, которые сам строил.
О себе и
о жене он
не беспокоился, а вот
что будет с детишками? У него даже сердце защемило при мысли
о детях. Он больше других любил первую дочь Милочку, а старший сын был баловнем матери и дедушки. Младшая Катя росла как-то сама по себе, и никто
не обращал на нее внимания.
Галактион лежал и думал
о Харитине, думал и сердился,
что думает именно
о ней, а
не о своих детях.
—
О, часто!.. Было совестно, а все-таки думал. Где-то она? что-то она делает?
что думает? Поэтому и на свадьбу к тебе
не приехал… Зачем растравлять и тебя и себя? А вчера… ах, как мне было вчера тяжело! Разве такая была Харитина! Ты нарочно травила меня, — я знаю,
что ты
не такая. И мне так было жаль тебя и себя вместе, — я как-то всегда вместе думаю
о нас обоих.
Галактион слушал эту странную исповедь и сознавал,
что Харитина права. Да, он отнесся к ней по-звериному и, как настоящий зверь, схватил ее давеча. Ему сделалось ужасно совестно. Женатый человек, у самого две дочери на руках, и вдруг кто-нибудь будет так-то по-звериному хватать его Милочку… У Галактиона даже пошла дрожь по спине при одной мысли
о такой возможности. А
чем же Харитина хуже других? Дома
не у
чего было жить, вот и выскочила замуж за первого встречного. Всегда так бывает.
— А мне
что!.. Какая есть… Старая буду, грехи буду замаливать… Ну, да
не стоит
о наших бабьих грехах толковать: у всех у нас один грех. У хорошего мужа и жена хорошая, Галактион. Это уж всегда так.
—
Что же, вы правы, — равнодушно согласился доктор, позабыв
о Галактионе. — И мы тоже… да. Ну,
что лечить, например, вашего супруга, который представляет собой пустую бочку из-под мадеры? А вы приглашаете, и я еду, прописываю разную дрянь и
не имею права отказаться. Тоже комедия на законном основании.
Эта первая неудачная встреча
не помешала следующим, и доктор даже понравился Галактиону, как человек совершенно другого, неизвестного ему мира. Доктор постоянно был под хмельком и любил поговорить на разные темы, забывая на другой день,
о чем говорилось вчера.
— Вот
что, Тарас Семеныч, я недавно ехал из Екатеринбурга и все думал
о вас… да. Знаете, вы делаете одну величайшую несправедливость. Вас это удивляет? А между тем это так… Сами вы можете жить, как хотите, — дело ваше, — а зачем же молодым запирать дорогу? Вот у вас девочка растет, мы с ней большие друзья, и вы
о ней
не хотите позаботиться.
— Это он только сначала
о Полуянове, а потом и до других доберется, — толковали купцы. —
Что же это такое будет-то? Раньше жили себе, и никому дела до нас
не было… Ну, там пожар, неурожай, холера, а от корреспондента до сих пор бог миловал. Растерзать его мало, этого самого корреспондента.
Поведение Прасковьи Ивановны положительно отталкивало Галактиона, тем более
что ему решительно было
не до любовных утех. Достаточно было одного домашнего ада, а тут еще приходится заботиться
о сумасбродной Харитине. Она, например, ни за
что не хотела выезжать из своей квартиры, где все было описано, кроме ее приданого.
Вечером поздно Серафима получила записку мужа,
что он по неотложному делу должен уехать из Заполья дня на два. Это еще было в первый раз,
что Галактион
не зашел проститься даже с детьми. Женское сердце почуяло какую-то неминуемую беду, и первая мысль у Серафимы была
о сестре Харитине. Там Галактион, и негде ему больше быть… Дети спали. Серафима накинула шубку и пешком отправилась к полуяновской квартире. Там еще был свет, и Серафима видела в окно,
что сестра сидит у лампы с Агнией. Незачем было и заходить.
Складывалась
о Полуянове живая легенда, и никто
не хотел верить,
что его засудят.
Когда мельник Ермилыч заслышал
о поповской помочи, то сейчас же отправился верхом в Суслон. Он в последнее время вообще сильно волновался и начинал
не понимать,
что делается кругом. Только и радости,
что поговорит с писарем. Этот уж все знает и всякое дело может рассудить. Закон-то вот как выучил… У Ермилыча было страстное желание еще раз обругать попа Макара, заварившего такую кашу. Всю округу поп замутил, и никто ничего
не знает,
что дальше будет.
— А
что же я поделаю с ним? — отвечал вопросом
о. Макар. — По-нашему, по-деревенски, так говорят: стогом мыши
не задавишь.
Мышников только из страха перед Стабровским
не смел высказывать про Галактиона всего,
что думал
о нем про себя.
— Он и без этого получил больше всех нас, — спокойно объяснял Стабровский в правлении банка. — Вы только представьте себе, какая благодарная роль у него сейчас…
О, он
не будет напрасно терять дорогого времени! Вот посмотрите,
что он устроит.
Как это все легко делается: недавно еще у него ничего
не было, а сейчас уже он зарабатывал столько,
что не мог даже мечтать раньше
о подобном благополучии.
— Тебя
не спрошу. Послушай, Галактион, мне надоело с тобой ссориться. Понимаешь, и без тебя тошно. А тут ты еще пристаешь… И
о чем говорить: нечем будет жить — в прорубь головой. Таких ненужных бабенок и хлебом
не стоит кормить.
Харитина
не понимала,
что Галактион приходил к ней умирать, в нем мучительно умирал тот простой русский купец, который еще мог жалеть и себя и других и говорить
о совести. Положим,
что он
не умел ей высказать вполне ясно своего настроения, а она была еще глупа молодою бабьей глупостью. Она даже рассердилась, когда Галактион вдруг поднялся и начал прощаться...
Между тем Прасковья Ивановна решительно ничего
не делала такого,
что говорило бы
о желании поработить его и, говоря вульгарно, забрать под башмак.
О муже она никогда
не спрашивала, к детям была равнодушна и ни на
что не обращала внимания, до своего костюма включительно.
Что ей подадут, то она и наденет.
— Н-но-о?!. И
что такое только будет… Как бы только Михей Зотыч
не выворотился… До него успевать буду уж как-нибудь, а то всю музыку испортит. Ах, Галактион Михеич, отец ты наш!.. Да мы для тебя ничего
не пожалеем!
Отец и сын на этот раз расстались мирно. Галактион даже съездил в Прорыв, чтобы повидаться с Емельяном, который
не мог приехать в Суслон, потому
что его Арина Матвеевна была больна, — она в отсутствие грозного тестя перебралась на мельницу. Михей Зотыч делал вид,
что ничего
не знает
о ее присутствии. Этот обман тяготил всех, и Галактион от души пожалел молчавшего, по обыкновению, Емельяна.
Конечно, все это было глупо, но уж таковы свойства всякой глупости,
что от нее никуда
не уйдешь. Доктор старался
не думать
о проклятом письме — и
не мог. Оно его мучило, как смертельный грех. Притом иметь дело с открытым врагом совсем
не то,
что с тайным, да, кроме того, здесь выступали против него целою шайкой. Оставалось выдерживать характер и ломать самую дурацкую комедию.
Ни
о чем подобном старик
не смел даже мечтать, и ему начинало казаться,
что все это — какой-то радужный сон, фантасмагория, бред наяву.
— Так, так… То-то нынче добрый народ пошел: все
о других заботятся, а себя забывают.
Что же, дай бог… Посмотрел я в Заполье на добрых людей… Хорошо. Дома понастроили новые, магазины с зеркальными окнами и все перезаложили в банк. Одни строят, другие деньги на постройку дают —
чего лучше? А тут еще: на, испей дешевой водочки… Только вот как с закуской будет? И ты тоже вот добрый у меня уродился: чужого
не жалеешь.
К огорчению Харитона Артемьича, первый номер «Запольского курьера» вышел без всяких ругательств, а в программе были напечатаны какие-то непонятные слова:
о народном хозяйстве, об образовании,
о насущных нуждах края,
о будущем земстве и т. д. Первый номер все-таки произвел некоторую сенсацию: обругать никого
не обругали, но это еще
не значило,
что не обругают потом. В банке новая газета имела свои последствия. Штофф сунул номер Мышникову и проговорил с укоризной...
По вечерам Ечкин приходил на квартиру к Галактиону и без конца говорил
о своих предприятиях. Харитина сначала к нему
не выходила, а потом привыкла. Она за два месяца сильно изменилась, притихла и сделалась такою серьезной,
что Ечкин проста ее
не узнавал. Куда только делась прежняя дерзость.
Он понял все и рассмеялся. Она ревновала его к пароходу. Да, она хотела владеть им безраздельно, деспотически, без мысли
о прошедшем и будущем. Она растворялась в одном дне и
не хотела думать больше ни
о чем. Иногда на нее находило дикое веселье, и Харитина дурачилась, как сумасшедшая. Иногда она молчала по нескольку дней, придиралась ко всем, капризничала и устраивала Галактиону самые невозможные сцены.
Чем дальше подвигался Полуянов, тем больше находил недостатков и прорух в крестьянском хозяйстве. И земля вспахана кое-как, и посевы плохи, и земля пустует, и скотина затощала. Особенно печальную картину представляли истощенные поля, требовавшие удобрения и
не получавшие его, — в этом благодатном краю и знать ничего
не хотели
о каком-нибудь удобрении. До сих пор спасал аршинный сибирский чернозем. Но ведь всему бывает конец.
— Что-о-о? — зарычал Полуянов,
не веря собственным глазам. — Газета? в моем участке? Да кто это смел, а? Газета? Ха-ха!
— Я по крайней мере смотрю на тебя и думаю
о тебе, как
о родной дочери. Даже как-то странно представить,
что вдруг тебя
не будет у нас.
—
Чего я боюсь? Всего боюсь, детки… Трудно прожить жизнь, особенно русской женщине. Вот я и думаю
о вас…
что вас будет интересовать в жизни, с какими людьми вы встретитесь… Сейчас мы еще
не поймем друг друга.
Вернувшись к отцу, Устенька в течение целого полугода никак
не могла привыкнуть к мысли,
что она дома. Ей даже казалось,
что она больше любит Стабровского,
чем родного отца, потому
что с первым у нее больше общих интересов, мыслей и стремлений. Старая нянька Матрена страшно обрадовалась, когда Устенька вернулась домой, но сейчас же заметила,
что девушка вконец обасурманилась и тоскует
о своих поляках.
Втайне старик очень сочувствовал этой местной газете, хотя открыто этого и
не высказывал. Для такой политики было достаточно причин. За дочь Тарас Семеныч искренне радовался, потому
что она, наконец, нашла себе занятие и больше
не скучала. Теперь и он мог с ней поговорить
о разных делах.
Так продолжалось изо дня в день, и доктор никому
не мог открыть своей тайны, потому
что это равнялось смерти. Муки достигали высшей степени, когда он слышал приближавшиеся шаги Прасковьи Ивановны.
О, он так же притворялся спящим, как это делал Бубнов, так же затаивал от страха дыхание и немного успокаивался только тогда, когда шаги удалялись и он подкрадывался к заветному шкафику с мадерой и глотал новую дозу отравы с жадностью отчаянного пьяницы.
Разъезжая по своим делам по Ключевой, Луковников по пути завернул в Прорыв к Михею Зотычу. Но старика
не было, а на мельнице оставались только сыновья, Емельян и Симон. По первому взгляду на мельницу Луковников определил,
что дела идут плохо, и мельница быстро принимала тот захудалый вид, который говорит красноречивее всяких слов
о внутреннем разрушении.
Устенька
не без ловкости перевела разговор на другую тему, потому
что Стабровскому, видимо, было неприятно говорить
о Галактионе. Ему показалось в свою очередь,
что девушка чего-то
не договаривает. Это еще был первый случай недомолвки. Стабровский продумал всю сцену и пришел к заключению,
что Устенька пришла специально для этого вопроса.
Что же, это ее дело. Когда девушка уходила, Стабровский с особенной нежностью простился с ней и два раз поцеловал ее в голову.
— Да вы
не читали… Вот посмотрите — целая статья: «Наши партии». Начинается так: «В нашем Заполье городское общество делится на две партии: старонавозная и новонавозная». Ведь это смешно? Пишет доктор Кочетов, потому
что дума
не согласилась с его докладом
о необходимых санитарных мерах. Очень смешные слова доктор придумал.
— Господа, всего два слова на отвлеченную тему… Я хочу сказать
о том,
что такое герой… да. Вы
не смейтесь.
Потом ему пришла уже совсем смешная мысль. Он расхохотался до слез. Эти люди, которые бегают под окном по улице и стучат во все двери, чтобы выпустить Бубнова,
не знают,
что стоило им крикнуть всего одну фразу: «Прасковья Ивановна требует!» — и Бубнов бы вылетел.
О, она все может!.. да!