Неточные совпадения
Настасья с Прасковьей
не бесприданницы; с
радостью возьмут.
На
радостях, что на крещенском базаре по торгам удача выпала, а больше потому, что сватовство с богатым купцом наклевывалось, Патап Максимыч задумал построить столы
не в очередь.
— Эту тошноту мы вылечим, — говорил Патап Максимыч, ласково приглаживая у дочери волосы. —
Не плачь,
радость скажу.
Не хотел говорить до поры до времени, да уж, так и быть, скажу теперь. Жениха жди, Настасья Патаповна. Прикатит к матери на именины… Слышишь?.. Славный такой, молодой да здоровенный, а богач какой!.. Из первых… Будешь в славе, в почете жить, во всяком удовольствии… Чего молчишь?.. Рада?..
— Да что ж, мамынька? Коли Насте тятенькин жених
не по мысли, отдай мне его, с
радостью пойду.
—
Не на счастье,
не на
радость уродилась я, — причитала Настя, — счастливых дней на роду мне
не писано. Изною я, горемычная, загинуть мне в горе-тоске.
Детство и молодость Никитишна провела в горе, в бедах и страшной нищете. Казались те беды нескончаемыми, а горе безвыходным. Но никто как Бог, на него одного полагалась сызмальства Никитишна, и
не постыдил Господь надежды ее; послал старость покойную: всеми она любима, всем довольна, добро по силе ежечасно может творить. Чего еще? Доживала старушка век свой в
радости, благодарила Бога.
Хоть ни в чем
не нуждалась Никитишна, но всегда
не только с охотой, но с большой даже
радостью езжала к городовым купцам и к деревенским тысячникам столы строить, какие нужны бывали: именинные аль свадебные, похоронные аль поминальные, либо на случай приезда важных гостей.
— Какие тут
радости! — с досадой отозвался Иван Григорьич. —
Не до
радости мне… Думаю,
не придумаю, какую бы старуху мне в домовницы взять. Спиридоновна совсем никуда
не годится.
Видела Настя, как пришел Алексей, видела, как вышел, и ни слова из отцовских речей
не проронила… И думалось ей, что во сне это ей видится, а меж тем от нечаянной
радости сердце в груди так и бьется.
—
Не знаю, что и думать, Флена Васильевна, — отвечал от
радости себя
не помнивший Алексей. —
Не разберу, во сне это аль наяву.
— Оно, конечно, все едино, да уж такие у нас порядки, — говорил дядя Онуфрий. — Супротив наших порядков идти нельзя, потому что артель ими держится. Я бы сам с великой
радостью заместо мальца поехал, да и всякий за него поехал, таково он нужен нам; только этому быть
не можно, потому что жребий ему достался.
— Ну, разрюмилась, что радуница, — подхватила Фленушка. — Нечего хныкать,
радость во времени живет, и на нашу долю когда-нибудь счастливый денек выпадет… Из Саратова нет ли вестей? — спросила Фленушка, лукаво улыбаясь. — Семенушка
не пишет ли?
Выпадали случаи, столь обычные в жизни торгового человека, что Гавриле Маркелычу деньги бывали нужны до зарезу; тогда всякий бы с
радостью готов был одолжить его, но Залетов ни за что на свете копейки у чужих людей
не брал.
Думает-передумывает Алексей думы тяжелые. Алчность богатства, жадная корысть с каждым днем разрастаются в омраченной душе его… И смотрит он на свет Божий, ровно хмара темная.
Не слыхать от него ни звонких песен, ни прежних веселых речей,
не светятся глаза его ясной
радостью,
не живит игривая улыбка туманного лица его.
— Так моя любовь тебе
не на
радость? — быстро, взглянув на ему в глаза, спросила Настя.
—
Не про то говорю, ненаглядная, — продолжал Алексей. — Какой мне больше
радости, какого счастья?.. А вспадет как на ум, что впереди будет, сердце кровью так и обóльется… Слюбились мы, весело нам теперь, радостно, а какой конец тому будет?.. Вот мои тайные думы, вот отчего невеселый брожу…
— Отчего ж
не поучить?.. С великою
радостью! — сказал Василий Борисыч. — Только ведь надо прежде голоса попробовать: какие у вас голоса — без того нельзя.
Надо покинуть дом, где его, бедняка-горюна, приютили, где осыпали его благодеяньями, где узнал он
радости любви, которую оценить
не сумел… Куда деваться?.. Как сказать отцу с матерью, почему оставляет он Патапа Максимыча?.. Опять же легко молвить — «сыщи другое место»… А как сыщешь его?..
Радостью глазки у Василья Борисыча сверкнули. Та светелка рядом была с задней кельей, куда его поместили. Чуть-чуть было он вслух
не брякнул своего: «искушенье!» А Устинья застенчиво поднесла к губам конец передника и тихо промолвила...
Все домашние разделяли
радость хозяйкину; один Алексей
не взглянул на стряпню матери и, сидя за обедом,
не похвалил ни жирных щей со свежиной, ни студени с хреном, ни жареного поросенка с белым, как молоко, мясом и с поджаристой кожицей.
Но сдержала слезы Абрамовна, пересилила горе обидное,
не нарушила
радости праздника.
Подробно объяснил он, в чем будут состоять Алексеевы обязанности. Жалованья положил столько же, сколько получал он у Патапа Максимыча. На харчи особо, на квартиру, на разъезды тоже особую плату назначил. Всякий новичок в торговом деле от таких выгодных условий запрыгал бы с
радости; Алексей поблагодарил, как водится, но в душе остался недоволен.
Не того хотелось ему… Богатства скорей да людского почета!.. Богатства!.. Сейчас же!.. Вынь да положь — хоть по щучьему веленью, как в сказке сказывают…
Не было к нему ближе людей Ивана Григорьича с Михайлой Васильичем — то были други верные, приятели изведанные, познал их Чапурин и в горе и в
радостях, и в счастье и в печалях.
Ступил Алексей шаг, ступил другой, приближаясь к Марье Гавриловне… Вскинул черными, палючими очами на дрожавшую от сердечной истомы красавицу… И она взглянула…
Не светлые алмазы самоцветные, а крупные слезинки нежданной
радости и неудержимой страсти засверкали под темными ее ресницами… Взоры встретились…
Не было б тогда на земле ни надежды, ни
радостей, жил бы человек как скотина бессловесная.
Ликовала Мать-Сыра Земля в счастье, в
радости, чаяла, что Ярилиной любви ни конца ни края нет… Но по малом времени красно солнышко стало низиться, светлые дни укоротились, дунули ветры холодные, замолкли птицы певчие, завыли звери дубравные, и вздрогнул от стужи царь и владыка всей твари дышащей и
не дышащей…
— Иная там жизнь,
не то что наша, — отозвался старичок грамотей. — Там тишина и покой, веселие и
радость… Духовная
радость,
не телесная… Хочешь, грамотку почитаю про то, как живут в невидимом граде?.. Из Китежа прислана.
— Ах, Фленушка, Фленушка! Как же я без тебя исстрадалась!.. — с жаром и нежною лаской заговорила Манефа, гладя ее по голове. — Чуяло мое сердце, что у вас недоброе что-то идет!.. И когда разгорелся пожар, чего-то, чего я
не передумала, глядя на дымные небеса…
Радость ты моя!.. Кажется, если б что случилось, дня
не пережила бы… Измучилась, исстрадалась я дó смерти.
— Хоть разок поцелуй хорошенько, — говорил Петр Степаныч, стараясь обнять Фленушку. — Тебя
не убудет, а мне
радости прибудет.
Манефа на этот раз чухломскóму дворянину указала на первое место. И старец Иосиф чуть
не задрожал от
радости: никогда и во сне
не грезилось ему столь великого почета. Справа от него поместились Василий Борисыч и старцы, слева Манефа и другие игуменьи. Соборные и рядовые старицы разных обителей стали у лавок вдоль стен.
Всегда живая, веселая, довольная, ничем
не возмутимая, всюду вносила она тихую
радость и чинный порядок, малейшее нарушенье пристойности было на глазах ее невозможно.
— Чего ж убиваться-то? — весело молвила ей быстроногая Дуня улангерская. — Пошли-ка меня матушка Юдифа к хорошим людям нá год в канонницы, да я бы, кажется, с
радости земли под собой
не взвидела, запрыгала б, заплясала, а ты, бесстыдница, выть…
— Знаю я, матушка… знаю, Флена Васильевна!.. Все знаю!.. — накинулась на нее Устинья. — Меня, сударыня,
не проведешь. Сердце-то вещун: чует, от кого добро, от кого худо, — продолжала она, злобно косясь на Парашу. — Да нет, погоди, прежде времени
не радуйся!..
Не на
радость будет отъезд моей обидчице!.. Пришла пора и мне свою песенку спеть!.. Доводится и мне провести свою борозду!.. Так-то, сударыня!..
Тихой
радостью вспыхнула Дуня, нежный румянец по снежным ланитам потоком разлился. Дóроги были ей похвалы Аграфены Петровны. С детства любила ее, как родную сестру, в возраст придя, стала ее всей душой уважать и каждое слово ее высоко ценила.
Не сказала ни слова в ответ, но, быстро с места поднявшись, живо, стремительно бросилась к Груне и, крепко руками обвив ее шею, молча прильнула к устам ее маленьким аленьким ротиком.
— К Бояркиным, — подхватила Фленушка. — Матушка же Таисея в Шарпан
не поедет. Чего лучше?.. И она бы с
радостью, и ему б
не в обиду…
Таисея
не замедлила приходом. С
радостью приняла она слова Манефы и уж кланялась, кланялась Василью Борисычу, поскорей бы осчастливил ее обитель своим посещением. Принять под свой кров столь знаменитого гостя считала она великою честью. По усиленным просьбам Василий Борисыч согласился тотчас же к ней перебраться.
— Коли крадено живое — с великой
радостью, а
не живой товар, так милости просим от нас подальше, — сказал Федор Афанасьев.
Вышла
радостью сиявшая, в пух и прах разряженная невеста. Нимало
не смущаясь, подписалась она в книге. После нее подписались Самоквасов с Семеном Петровичем, как свидетели, затем поп Сушило, дьячок Игнатий да пономарь Ипатий.
Какими-то судьбами Феклист Митрич проведал, что за человек дом у него нанимал. То главное проведал он, что ему чуть
не миллион наследства достался и что этакой-то богач где-то у них в захолустье уходом невесту берет. «Что́ за притча такая, — думал Феклист. — Такому человеку да воровски жениться! Какой отец дочери своей за него
не отдаст? Я бы с
радостью любую тотчас!» Как человек ловкий, бывалый, догадливый, смекнул он: «Из скитов, стало быть, жену себе выхватил».
— Успеешь, матушка.
Не на
радость едем, успеешь отцовскими-то побоями налакомиться, — молвил с досадой Василий Борисыч и велел жене идти в свою комнату, тем отзываясь, что надо ему с Феклистом Митричем поговорить.
И пошло пированье в дому у Патапа Максимыча, и пошли у него столы почетные. Соезжалося на свадьбу гостей множество. Пировали те гости неделю целую, мало показалось Патапу Максимычу, другой прихватили половину. И сколь ни бывало пиров и столов по заволжским лесам, про такие, что были на свадьбе Василья Борисыча, слыхом никто
не слыхал, никто даже во снах
не видал. Во всю ширь разгулялся старый тысячник и на старости лет согрешил — плясать пошел на
радостях.