Неточные совпадения
Волга — рукой подать. Что мужик в
неделю наработает, тотчас на пристань везет, а поленился — на соседний базар. Больших барышей ему не нажить; и за Волгой не всяк в «тысячники» вылезет, зато, как ни плоха работа, как работников в семье ни мало, заволжанин век свой сыт, одет, обут, и податные за ним не стоят. Чего ж еще?.. И за
то слава
те, Господи!.. Не всем же в золоте ходить, в руках серебро носить, хоть и каждому русскому человеку такую судьбу няньки да мамки напевают, когда еще он в колыбели лежит.
— Не приставай к Настасье, Максимыч, — вступилась Аксинья Захаровна. — И без
того девке плохо можется. Погляди-ка на нее хорошенько, ишь какая стала, совсем извелась в эти дни. Без малого
неделя бродит как очумелая. От еды откинуло, невеселая такая.
Да вот перед самым Рождеством, надо же быть такому греху, бодрый еще и здоровый, захирел ни с
того ни с сего да, поболев
недели три, Богу душу и отдал.
Прогуляв деньги, лошадей да коров спустил, потом из дому помаленьку стал продавать, да года два только и дела делал, что с базара на базар ездил: по субботам в Городец, по воскресеньям в Катунки, по понедельникам в Пучеж, — так целую
неделю, бывало, и разъезжает, а
неделя прошла, другая пришла, опять за
те же разъезды.
На первой
неделе Великого поста Патап Максимыч выехал из Осиповки со Стуколовым и с Дюковым. Прощаясь с женой и дочерьми, он сказал, что едет в Красную рамень на крупчатные свои мельницы, а оттуда проедет в Нижний да в Лысково и воротится домой к Середокрестной
неделе, а может, и позже. Дом покинул на Алексея, хотя при
том и Пантелею наказал глядеть за всем строже и пристальней.
— В сибирских тайгах
то ли бывает, — отозвался паломник. — По
неделям плутают, случается, что и голодной смертью помирают…
Но теперь Великий пост, к
тому ж и лесованье к концу: меньше двух
недель остается до Плющихи, оттого и запасов в зимнице немного.
— С моим песком Чапурин уверится, — начал паломник. — Этот песок хоть на монетный двор — настоящий. Уверившись, Чапурин бумагу подпишет, три тысячи на ассигнации выдаст мне.
Недели через три после
того надо ему тысяч на шесть ассигнациями настоящего песку показать, — вот, мол, на твою долю сколько выручено. Тогда он пятидесяти тысяч целковых не пожалеет… Понял?
Только
тем подавайте, которые хорошо молятся и живут постоянно, помолились бы хоть по три поклона на день во все шесть
недель за Гарашу покойника и за нас, о здравии Никиты и Евдокии и о вдовице Гарашиной Анисии с чадами.
Прошла
неделя, другая, третья, и зоркий глаз бабушки Абрамовны, лазившей за чем-то на чердак, подкараулил, как в темном уголке сада, густо заросшем вишеньем, Масляников не
то шептал что-то Маше на ухо, не
то целовал ее.
Клади шесть
недель по́ сту поклонов на день, отпой шесть молебнов мученице Фомаиде, ради избавления от блудныя страсти, все как с гуся вода, — на
том свете не помянется.
В
то время устройте дела, а на шестой
неделе, если реки пропустят, поедемте к нам за Волгу.
— Взял человечка, да не знаю, выйдет ли толк, — отвечала Манефа. — Парень, сказывают, по ихним делам искусный, да молод больно… И
то мне за диковинку, что братец так скоро решился приказчиком его сделать. По всяким делам, по домашним ли, по торговым ли, кажись, он у нас не торопыга, а тут его ровно шилом кольнуло, прости Господи, сразу решил… Какую-нибудь
неделю выжил у него парень в работниках, вдруг как нежданный карась в вершу попал… Приказчиком!..
— И
то я три раза Пантелея в обитель-то гоняла, — молвила Аксинья Захаровна. — На прошлой
неделе в последний раз посылала: плоха, говорит, ровно свеча тает, ни рученькой, ни ноженькой двинуть не может.
Радуница, Красна Горка, Русальная
неделя, Бисериха, Земля-именинница (10 мая), Семик, Зеленые святки, Девята пятница, Ярило Кострома, Клечалы, Кукушки, Купало, хороводы: радуницкие, русальные, никольщина, зилотовы, семицкие, троицкие, всесвятские, пятницкие, ивановские или купальские — все это ряд праздников одному и
тому же Яриле, или Купале.
И лекаря-то выписала поганить нечестивым лекарством святую душеньку, и власть-то забрала в обители непомерную, такую власть, что даже ключницу, мать Софию, из игуменских келий выгнала, не уважа
того, что пятнадцать годов она в ключах при матушке ходила, а сама Марья Гавриловна без году
неделя в обители живет, да и
то особым хозяйством…
Никитишна сама и мерку для гроба сняла, сама и постель Настину в курятник вынесла, чтоб там ее по три ночи петухи опели… Управившись с этим, она снаружи
того окна, в которое вылетела душа покойницы, привесила чистое полотенце, а стакан с водой с места не тронула. Ведь души покойников шесть
недель витают на земле и до самых похорон прилетают на место, где разлучились с телом. И всякий раз душа тут умывается, утирается.
—
Недели с полторы, не
то и боле, — отвечал красильщик. — Лекаря и́з городу привозили, вечор только уехал… Лечил тоже, да, видно, на роду ей писано помереть… Тут уж, брат, ничего не поделаешь.
— Прощайте покаместь… До свиданья, — сдвинув брови и отстраняясь от Алексея, сказала она. —
Недели через две приезжайте в Комаров… К
тому времени я от брата ответ получу.
Нощию же на вселенскую субботу всемирного христиан поминовения, пред
неделею мясопустною, бысть
тому старцу Арсению чудное видение…
— Опять же на Фоминой
неделе Патап посылал с письмом к отцу Михаилу
того детину… Как бишь его?.. забываю все… — говорила Манефа.
Весенние гулянки по селам и деревням зачинаются с качелей Святой
недели и с радуницких хороводов. Они тянутся вплоть до Петрова розговенья. На
тех гулянках водят хороводы обрядные, поют песни заветные —
то останки старинных праздников, что справляли наши предки во славу своих развеселых богов.
И так день зá день,
неделя за
неделей, вплоть до Петрова дня… Что ни день,
то веселье, что ни вечер,
то «гулянка» с песнями, с играми, с хороводами и гаданьями… Развеселое время!..
— А вы на
то не надейтесь, работайте без лени да без волокиты, — молвила Манефа. — Не долго спите, не долго лежите, вставайте поране, ложитесь попозже, дело и станет спориться… На ваши работы долгого времени не требуется,
недели в полторы можете все исправить, коли лениться не станете… Переходи ты, Устинья, в келью ко мне, у Фленушки в горницах будете вместе работать, а спать тебе в светелке над стряпущей… Чать, не забоишься одна?.. Не
то Минодоре велю ложиться с тобой.
Тридцати
недель не прошло с
той поры, как злые люди его обездолили, четырех месяцев не минуло, как, разоренный пожаром и покражами, скрепя сердце, благословлял он сыновей идти из теплого гнезда родительского на трудовой хлеб под чужими кровлями…
— Продали… Как же. На прошлой
неделе за пятьдесят тысяч продали. И денежки чистоганом получили, без рассрочек, — ответил
тот. — Теперь «Соболь» последний раз от Молявиных бежит… Как разгрузится — к новой хозяйке поступит. Сдавать его здесь будут.
Кончили
тем, что через
неделю, когда придет из Астрахани колышкинский пароход «Успех», разгрузится и возьмет свежую кладь до Рыбинска, Алексей поедет на нем при клади и
тем временем ознакомится с пароходным делом. Затем было обещано ему место капитана на другом пароходе Колышкина.
— Ну, брат, этот паспорт нам не с руки, — взглянув на него, сказал Колышкин. — Трехмесячный, и сроку только две
недели остается. Тебе надо годовой хоть выправить, а еще
того лучше года на три.
После
того у писаря три дня и три ночи голова болела, а на правую ногу три
недели прихрамывал… Паранька в люди не казалась: под глазами синяки, а что на спине,
то рубашкой крыто — не видать… Не сказал Трифон Фекле Абрамовне, отчего у дочери синяки на лице появились, не поведала и Паранька матери, отчего у ней спинушку всю разломило… Ничего-то не знала, не ведала добродушная Фекла Абрамовна.
— Да через
неделю беспременно надо на пароход поспеть. К
тому времени с Низу он выбежит: приму кладь, да
тем же часом в Рыбную.
— А слышь, птички-то распевают!.. Слышь, как потюкивают! — сказал Михайло Васильич, любуясь на оглушавших Алексея перепелов. — Это, брат, не
то, что у Патапа Максимыча заморские канарейки — от них писк только один… Это птица расейская, значит, наша кровная… Слышь, горло-то как дерет!.. Послушать любо-дорого сердцу!.. В понедельник ихний праздник — Нефедов день!.. Всю ночь в озимя́х пролежу, днем завалюсь отдыхать… Нет, про понедельник нечего и поминать… Во вторник приходи… Через
неделю, значит.
— Прибыли мы к кордону на самый канун Лазарева воскресенья. Пасха в
том году была ранняя, а по
тем местам еще на середокрестной рéки прошли, на пятой травка по полям зеленела. Из Москвы поехали — мороз был прежестокий, метель, вьюга, а
недели через полторы, как добрались до кордона, весна там давно началась…
«Сидя на берегу речки у самого мельничного омута, — рассказывала Измарагда, — колдунья в воду пустые горшки грузила; оттого сряду пять
недель дожди лили неуёмные, сиверки дули холодные и в
тот год весь хлеб пропал — не воротили на семена…» А еще однажды при Тане же приходила в келарню из обители Рассохиных вечно растрепанная, вечно дрожащая, с камилавкой на боку, мать Меропея…
Скоро этого дела сделать никак невозможно, а если три
недели еще пропустить, так этих проклятых неустоек да простоев столько накопится, что, пожалуй, и пароход-от не будет стоить
того…
— Как можно в этих горенках? — подняв заплаканные глаза на Алексея, сказала Марья Гавриловна. — При наших-то достатках да в этих клетушках!.. Полно ты, полно!.. А дом-от!.. Купим до
того времени…
Неделя остается… Бог даст, управимся.
— Принимают, — отрывисто ответил придверник, зорко оглядывая Алексея и вспоминая, как
недели две перед
тем он, одетый попросту, робко спрашивал у него про Сергея Андреича.
— И самое бы хорошее дело, матушка, — улыбаясь не
то лукаво, не
то весело, молвила Фленушка. — Эка подумаешь, каким тебя Господь разумом-то одарил!.. Какая ты по домоводству-то искусная!.. Любую из матерей возьми — целу бы
неделю продумала, как бы уладить, а ты, гляди-ка, матушка, только вздумала, и как раз делу свершенье!.. Дивиться надо тебе!..
И на шестой день по поставлении Антония митрополит Кирилл произвел
того Спиридония во диаконы, потом через день во пресвиторы, а наутре семнадцатого февруария, во вторник
недели о блудном сыне, на память святого великомученика Феодора Тирона, совершил его епископом града Новозыбкова, таково поспешно произведя через все священные степени.
И пошло пированье в дому у Патапа Максимыча, и пошли у него столы почетные. Соезжалося на свадьбу гостей множество. Пировали
те гости
неделю целую, мало показалось Патапу Максимычу, другой прихватили половину. И сколь ни бывало пиров и столов по заволжским лесам, про такие, что были на свадьбе Василья Борисыча, слыхом никто не слыхал, никто даже во снах не видал. Во всю ширь разгулялся старый тысячник и на старости лет согрешил — плясать пошел на радостях.