А Митька, ну уж двадцать первой тогда ему шел, на полном смысле значит: «Не бойтесь, говорит, тятенька, никуда не пойду, буду вам на старости печальник, на покон души помянник, а выучусь, буду то и то, заведем мы с вами
такое да этакое…» Да уже так красно говорил, что нехотя верилось!..
Неточные совпадения
Речи нет, прытко идут, шагают широко,
да не
так, как пишут.
Так уж я и знаю, что перерод хуже недорода, что здешнему гужевому крестьянину не то беда, что гумно не полно, а то горе великое, ежели работа замнется, промыслу не хватит,
да на ту пору хлеб в низкой цене станет.
Подати у нас, слава богу, не больно еще тяжелы;
так ведь не на одне подати мужику деньги нужны: надо упряжь справить, надо кушак купить, шапку, платок жене, в храмовой праздник винца хлебнуть, а там еще свадьбы
да родины, молебны
да крестины, поп с праздничным придет — ему хлеб-от хлебом, а деньги деньгами.
— Парень молодой, — сказал он про сына, — мало еще толку в нем… Оно толк-то есть,
да не втолкан весь… Молод, дурь еще в голове ходит — похулить грех,
да и похвалишь,
так бог убьет. Все бы еще рядиться
да на рысаках. Известно, зелен виноград — не вкусен, млад человек не искусен. Летось женил: кажется, пора бы и ум копить. Ну,
да господь милостив: это еще горе не великое… не другое что…
А Митька ему: «
Так и
так, ваше превосходительство, сын я первой гильдии купца Корнилы Красильникова, оченно бы хотелось в ниверситет,
да тятенька не пущает…» Ладно, хорошо!..
А генерал-от, что его возлюбил, обещал ему заместо отца быть, «как за родным детищем, говорит, пригляжу, баловаться не дам,
да и парень-от, говорит, он у тебя не
такой, баловником не смотрит…» Сами посудите, ваше высокородие, можно ль тут поперечить им?
Четыре года Митька в Москве выжил, учился на первую стать, а в праздники там какие, аль в другие гуляющие дни, не то чтоб мотаться
да бражничать, а все на фабрику какую, аль на завод,
да на биржу… С первостатейным купечеством знакомства свел, пять поставок юхты уладил мне,
да раз сало
так продал, что, признательно сказать, мне бы и во сне
так не приснилось…
Говорю этак Митьке, а он как побледнеет, а потом лицо все пятнами… Что за притча
такая?.. Пытал, пытал, неделю пытал — молчит, ни словечка… Ополовел индо весь, ходит голову повеся, от еды откинулся, исхудал, ровно спичка… Я было за плеть — думаю, хоть и ученый,
да все же мне сын… И по божьей заповеди и по земным законам с родного отца воля не снята… Поучу, умнее будет — отцовски же побои не болят… Совестно стало: рука не поднялась…
А веры ихней еретицкой, не то люторской, не то папежской —
да это все равно —
такая ли, сякая ли, одна нехристь…
Вечером Андрей Васильич пришел ко мне. Спервоначалу
так себе о том, о сем покалякали. Потом речь на немку свел, хвалит ее пуще божьего милосердия. Я слушаю
да думаю: что еще будет! Говорит, она-де и креститься может; господа-де женятся же на немках. Смекнул, к чему речь клонит, говорю ему: «Господам и воля господская, а нашему брату то не указ. Вы мой гость, Андрей Васильич, грубой речи вам не молвлю, а перестанем про еретицу толковать… ну ее к бесу совсем!» «
Да мне, говорит, Димитрия Корнилыча жалко».
И Термосесов вдруг совершенно иным голосом и самою мягкою интонацией произнес: «Ну,
так да, что ли? да?» Это да было произнесено таким тоном, что у Бизюкиной захолонуло в сердце. Она поняла, что ответ требуется совсем не к тому вопросу, который высказан, а к тому, подразумеваемый смысл которого даже ее испугал своим реализмом, и потому Бизюкина молчала. Но Термосесов наступал.
Неточные совпадения
Почтмейстер.
Да из собственного его письма. Приносят ко мне на почту письмо. Взглянул на адрес — вижу: «в Почтамтскую улицу». Я
так и обомлел. «Ну, — думаю себе, — верно, нашел беспорядки по почтовой части и уведомляет начальство». Взял
да и распечатал.
Городничий.
Да как же вы осмелились распечатать письмо
такой уполномоченной особы?
Городничий (дрожа).По неопытности, ей-богу по неопытности. Недостаточность состояния… Сами извольте посудить: казенного жалованья не хватает даже на чай и сахар. Если ж и были какие взятки, то самая малость: к столу что-нибудь
да на пару платья. Что же до унтер-офицерской вдовы, занимающейся купечеством, которую я будто бы высек, то это клевета, ей-богу клевета. Это выдумали злодеи мои; это
такой народ, что на жизнь мою готовы покуситься.
Хлестаков.
Да вот тогда вы дали двести, то есть не двести, а четыреста, — я не хочу воспользоваться вашею ошибкою; —
так, пожалуй, и теперь столько же, чтобы уже ровно было восемьсот.
Осип.
Да что завтра! Ей-богу, поедем, Иван Александрович! Оно хоть и большая честь вам,
да все, знаете, лучше уехать скорее: ведь вас, право, за кого-то другого приняли… И батюшка будет гневаться, что
так замешкались.
Так бы, право, закатили славно! А лошадей бы важных здесь дали.