Неточные совпадения
— А ведь Сидорка-от умно рассудил, — молвил парень, что знаком
был с линьками самарскими, казанскими и макарьевскими. — Чего в самом деле?.. Айда, ребята, сбежим гурто́м…
Веселее!.. Пущай Маркушка лопнет с досады!
Обед прошел в строгом молчанье, не
было веселой застольной беседы.
И,
веселым взором обведя комнату, тихо улеглась в одинокую постельку. Тих, безмятежен
был сон ее.
А Наташа про Веденеева ни с кем речей не заводит и с каждым днем становится молчаливей и задумчивей. Зайдет когда при ней разговор о Дмитрии Петровиче, вспыхнет слегка, а сама ни словечка. Пыталась с ней Лиза заговаривать, и на сестрины речи молчала Наташа, к Дуне ее звали — не пошла. И больше не слышно
было веселого, ясного, громкого смеха ее, что с утра до вечера, бывало, раздавался по горницам Зиновья Алексеича.
И видит: Звезда Хорасана, сродницы ее и рабыни все в светлых одеждах, с
веселыми лицами, стоят перед гяуром, одетым в парчеву, какую-то громкую песню
поют.
Так раздумывает сам с собой, идучи из обители Бояркиных, Петр Степаныч… Старая любовь долго помнится, крепче новой на сердце она держится: побледнел в его памяти кроткий, миловидный образ Дуни Смолокуровой, а Фленушки, бойкой, пылкой,
веселой Фленушки с мыслей согнать нельзя… Вспоминаются ночные беседы в перелеске, вспоминаются горячие ее поцелуи, вспоминаются жаркие ее объятия… «Ох,
было,
было времечко!..» — думает он.
Не часто́й дробный дождичек кропит ей лицо белое, мочит она личико горючьми слезми… Тужит, плачет девушка по милом дружке, скорбит, что пришло время расставаться с ним навеки… Где
былые затеи, где проказы, игры и смехи?.. Где
веселые шутки?.. Плачет навзрыд и рыдает Фленушка, слова не может промолвить в слезах.
Ровно ножом полоснуло по сердцу Петра Степаныча… «Что это?.. Надгробная песня?.. Песня слез и печали!.. — тревожно замутилось у него на мыслях. — Не
веселую, не счастливую жизнь они
напевают мне, горе, печаль и могилу!.. Ей ли умирать?.. Жизни
веселой, богатой ей надо. И я дам ей такую жизнь, дам полное довольство, дам ей богатство, почет!..»
Бывало, как ни войдет — на всех
веселый стих нападет; такой он
был затейник, такой забавник, что, кажется, покойника сумел бы рассмешить, а мало того — и плясать бы заставил…
Живем скромно, по закону, ну а по иным обителям и житье другое:
есть там девицы
веселые и податливые, поди, теперь с ними ровно сыр в масле катается…
И
был ты
веселый забавник, всех, бывало, смешишь, потешаешь.
— Как обрадовали вы нас посещеньем своим, Марья Ивановна, — сидя за чайным столом, с доброй
веселой улыбкой говорил Марко Данилыч. — А Дуня-то, моя Дуняшка-то, поглядите-ка, ровно из мертвых воскресла… А то ведь совсем
было извелась. Посмотрите на нее, матушка, такая ли в прошлом году
была, у Макарья тогда?
В самый тот день, когда Марку Данилычу болезнь приключилась, за Волгой, у Патапа Максимыча,
было шумное,
веселое пированье. Принесла Прасковья Патаповна первого сыночка Захарушку, первого внучка Патапу Максимычу. Светел, радошен заволжский тысячник, радовался он великою радостью.
— Дай Бог нашему дитяти на ножки стати, дедушку величати, отца с матерью почитати, расти да умнеть, ума-разума доспеть. А вы, гости, пейте-попейте, бабушке кладите по копейке,
было б ей на чем с крещеным младенчиком вас поздравлять, словом
веселым да сладким пойлом утешать.
Вечером долго сидели за чайным столом. Шли разговоры
веселые, велась беседа шутливая, задушевная. Зашла речь про скиты, и Патап Максимыч на свой конек попал — ни конца, ни краю не
было его затейным рассказам про матерей, про белиц, про «леших пустынников», про бродячих и сидячих старцев и про их похожденья с бабами да с девками. До упаду хохотал Сергей Андреич, слушая россказни крестного; молчала Аграфена Петровна, а Марфа Михайловна сказала детям...
А в дому Луповицких меж тем убирали столы, украшали их, уставляли ценными напитками и плодами своих теплиц. Входили в столовую гости
веселые, говорливые, садились за столы по местам. Шуткам и затейным разговорам конца не
было, одни хозяева, кроме Андрея Александрыча, все время оставались сдержанны и холодны. Изронят изредка словечко, а ни за что не улыбнутся.
Перед домом во всю улицу лежали снопы соломы, дня через три либо через четыре накладываемые по приказанию городничего, все окна в доме
были закрыты наглухо, а вокруг него и на дворе тишина стояла невозмутимая, не то что прежде, когда день-деньской, бывало, стоном стоят голоса, то
веселые, то пьяные и разгульные.
Пели сначала песни семейные, потом
веселые, дело дошло до плясовых.
Пели песни, плясали,
пили,
ели, прохлаждались, а
веселая, довольная Мироновна, видя, как гости очищают ее стряпню, металась из стороны в сторону, стараясь угодить каждому.
Неточные совпадения
Такая рожь богатая // В тот год у нас родилася, // Мы землю не ленясь // Удобрили, ухолили, — // Трудненько
было пахарю, // Да весело жнее! // Снопами нагружала я // Телегу со стропилами // И
пела, молодцы. // (Телега нагружается // Всегда с
веселой песнею, // А сани с горькой думою: // Телега хлеб домой везет, // А сани — на базар!) // Вдруг стоны я услышала: // Ползком ползет Савелий-дед, // Бледнешенек как смерть: // «Прости, прости, Матренушка! — // И повалился в ноженьки. — // Мой грех — недоглядел!..»
К дьячку с семинаристами // Пристали: «
Пой „
Веселую“!» // Запели молодцы. // (Ту песню — не народную — // Впервые
спел сын Трифона, // Григорий, вахлакам, // И с «Положенья» царского, // С народа крепи снявшего, // Она по пьяным праздникам // Как плясовая пелася // Попами и дворовыми, — // Вахлак ее не
пел, // А, слушая, притопывал, // Присвистывал; «
Веселою» // Не в шутку называл.)
Г-жа Простакова (с
веселым видом). Вот отец! Вот послушать! Поди за кого хочешь, лишь бы человек ее стоил. Так, мой батюшка, так. Тут лишь только женихов пропускать не надобно. Коль
есть в глазах дворянин, малый молодой…
Ранним утром выступил он в поход и дал делу такой вид, как будто совершает простой военный променад. [Промена́д (франц.) — прогулка.] Утро
было ясное, свежее, чуть-чуть морозное (дело происходило в половине сентября). Солнце играло на касках и ружьях солдат; крыши домов и улицы
были подернуты легким слоем инея; везде топились печи и из окон каждого дома виднелось
веселое пламя.
Но тут встретилось новое затруднение: груды мусора убывали в виду всех, так что скоро нечего
было валить в реку. Принялись за последнюю груду, на которую Угрюм-Бурчеев надеялся, как на каменную гору. Река задумалась, забуровила дно, но через мгновение потекла
веселее прежнего.