Неточные совпадения
Что Сергевнушка, говорю, сирота, так ты и
думаешь,
что на нее всякую канитель можно плести…
— Да, Марко Данилыч, вот уж и восемь годков минуло Дунюшке, — сказала Дарья Сергевна, только
что встали они из-за стола, — пора бы теперь ее хорошенько учить. Грамоту знает, часослов прошла, втору кафизму читает, с завтрашнего дня
думаю ее за письмо посадить… Да этого мало… Надо вам
подумать, кому бы отдать ее в настоящее ученье.
Называла по именам дома богатых раскольников, где от того либо другого рода воспитания вышли дочери такие,
что не приведи Господи: одни Бога забыли, стали пристрастны к нововводным обычаям, грубы и непочтительны к родителям, покинули стыд и совесть, ударились в такие дела,
что нелеть и глаголати… другие,
что у мастериц обучались, все, сколько ни знала их Макрина, одна другой глупее вышли, все как есть дуры дурами — ни встать, ни сесть не умеют, а чтоб с хорошими людьми беседу вести, про то и
думать нечего.
И вот однажды под вечерок, сидя за чаем, сказал Смолокуров Макрине при Дарье Сергевне,
что думает он Дуню к ним в обученье отдать.
— Не знаю,
что сказать вам на это, Марко Данилыч, не знаю, как вам посоветовать. Дело такое,
что надо об нем
подумать, да и
подумать.
— А люди как на это посмотрят, Марко Данилыч? — строго взглянув на него, взволнованным голосом тихо возразила Дарья Сергевна. — Ежели я, отпустивши в чужие люди Дунюшку, в вашем доме хозяйкой останусь, на
что это будет похоже?..
Что скажут?.. Подумайте-ка об этом…
Разыгралася, разгулялася Сура-река —
Она устьицем пала в Волгу-матушку,
На том устьице на Сурском част ракитов куст,
А у кустика ракитова бел-горюч камень лежит.
Кругом камешка того добрые молодцы сидят,
А сидят они, думу
думают на дуване,
Кому-то из молодцев
что достанется на долю…
«Большое спасибо скажет мне мать игуменья,
что сумела я уговорить такого богатея отдать в обитель свою единственную дочку», — так
думала довольная успехом своим уставщица.
Думал он,
что Смолокуров вспрыгнет до потолка от радости, вышло не то: Марко Данилыч наотрез отказал ему, говоря,
что дочь у него еще молода, про женихов ей рано и
думать, да если бы была и постарше, так он бы ее за дворянина не выдал, а только за своего брата купца, с хорошим капиталом.
— А почем знать,
что у нас впереди? — улыбнулся Марко Данилыч. —
Думаешь, у Макарья девичьего товара не бывает? Много его в привозе… Кажный год со всех концов купецких девиц возят к Макарью невеститься.
— Смирится он!.. Как же! Растопырь карман-от! — с усмешкой ответил Василий Фадеев. — Не на таковского, брат, напали… Наш хозяин и в малом потакать не любит, а тут шутка ль,
что вы наделали?.. Бунт!.. Рукава засучивать на него начали, обстали со всех сторон. Ведь мало бы еще, так вы бы его в потасовку… Нечего тут и
думать пустого — не смирится он с вами… Так доймет,
что до гроба жизни будете нонешний день поминать…
— Хозяину-то
что скажу? Об этом-то
подумал ли ты? Скажет: Сидор всему бунту зачинщик, а куда он девался?
Что я скажу?
— Знать-то знает… как не знать… Только, право, не придумаю, как бы это сделать… — задумался приказчик. — Ну, была не была! — вскликнул он, еще немножко
подумавши. — Тащи шапку, скидавай сапоги. Так уж и быть, избавлю тебя, потому знаю,
что человек ты добрый — языком только горазд лишнее болтать. Вот хоть сегодняшнее взять — ну какой черт совал тебя первым к нему лезть?
Сама еще не вполне сознавая неправду, Дуня сказала,
что без отца на нее скука напала. Напала та скука с иной стороны. Много
думала Дуня о запоздавшем к обеду отце, часто взглядывала в окошко, но на память ее приходил не родитель, а совсем чужой человек — Петр Степаныч. Безотвязно представал он в ее воспоминаньях… Светлый образ красивого купчика в ярком, блестящем, радужном свете она созерцала…
«Не осерчал ли,
что частенько ходить к нему повадился?» —
думает Самоквасов.
«Не приметил ли разве
чего Марко Данилыч? — продолжал он
думать про себя.
— Нет еще, а грешным делом сбираюсь, — отвечал Доронин. — Стоящие люди заверяют,
что хоша там и бесу служат, а бесчиния нет, и девицам, слышь, быть там не зазорно…
Думаю повеселить дочек-то, свожу когда-нибудь… Поедем-ка вместе, Марко Данилыч!
Все бы, кажется, было приспособлено к потребностям торговцев, обо всем
подумали, ни о
чем не забыли, но, к изумленью строителя, купцы в Главный дом не пошли, а облюбовали себе трактиры, памятуя пословицу,
что еще у Старого Макарья на Желтых Песках сложилась: «Съездить к Макарью — два дела сделать: поторговать да покуликать».
Марко Данилыч рукой махнул.
Думает,
что шутки вздумал Орошин шутить.
Разгорелись глаза у Марка Данилыча. То на Орошина взглянет, то других обведет вызывающим взглядом. Не может понять,
что бы значили слова Орошина. И Седов, и Сусалин хоть сами тюленем не занимались, а цены ему знали. И они с удивленьем посматривали на расходившегося Орошина и то же,
что Марко Данилыч,
думали: «Либо спятил, либо в головушке хмель зашумел».
— Только-то? — слегка прищурясь и зорко поглядев на приятеля, протяжно и с лукавой усмешкой проговорил Марко Данилыч. — А я
думал,
что у тебя с ним какие дела зачинаются.
— Постой, погоди! — спешно перебил Смолокуров. — Денек-другой подожди, не езди к Орошину… Может, я сам тебе это дельце облажу… Дай только сроку… Только уж наперед тебе говорю —
что тут ни делай, каких штук ни выкидывай — а без убытков не обойтись. По рублю по двадцати копеек и
думать нечего взять.
«Почище обработаю,
чем Орошину хотелось меня… —
думает Марко Данилыч, расхаживая по комнате.
Сватались к Лизе молодые и степенные, сватались бедные и богатые, сватались те, кому жениным приданым хотелось карман починить, засылали свах и такие,
что,
думая завести торговое дело пошире, рассчитывали на доронинские денежки…
Сватались из-за невестиной красоты, из-за хорошего родства, а больше всего из-за денег; таких только отчего-то не виделось,
что думали жениться в надежде найти в Лизавете Зиновьевне добрую жену, хорошую хозяйку и разумную советницу.
— Заждались мы тебя! Чуть-чуть не поплакали.
Думали, не случилось ли уж
чего с тобой, — говорила она, весело улыбаясь и снимая с отца шубу.
— И впрямь, батька, где это ты запропастился?.. — стоя в дверях залы, сказала Татьяна Андревна. — Как это тебе, Алексеич, не стыдно мучить нас?.. Чего-чего, дожидаючись тебя, мы не надумали!.. А кулебяка-то, поди-чать, перегорела, да и рыба-то в селянке,
думать надо, перепрела.
— У Сергея Филиппыча у Орехова, слышали, я
думаю, баржа с рыбой под Чебоксарами затонула, — начал рассказывать Петр Степаныч. — И рвет, и мечет, подступиться к нему невозможно, ко всякому придирается, шумит,
что голик, и кто ему на глаза ни попал, всякого ругает на
чем свет стоит.
— Шабаш! — крикнул Самоквасов. Не хотел он, чтоб песенники продолжали старинную песню про то, как на лежавшее в степи тело белое прилетали три пташечки: родна матушка, сестра да молода вдова. Пущай, мол,
подумает Авдотья Марковна,
что про иное диво чудное в песне пелося — пущай догадается да про себя хоть маленько
подумает.
«
Что ж, —
думает он, — дочь — чужое сокровище, расти ее, береги, учи разуму, а потом, рано ли, поздно ли, в чужи люди отдай!..»
Долго
думал, долго на счетах выкладывал, наконец, ровно
чем озаренный, быстро с места вскочил, прошелся раз десяток взад и вперед по комнате и сел письмо писать.
И слезы закапали на колечко. «Да разве может это статься? —
думает Дуня. — Господи, Господи!
Что ж это со мной?»
«Стану, стану молиться… —
думает Дуня. — Но
что ж это будет?.. Как это будет?.. Бедная, бедная я…»
А куда девались мо́лодцы,
что устроили катанье на славу? Показалось им еще рано, к Никите Егорычу завернули и там за бутылкой холодненького по душе меж собой разговаривали. Друг другу по мысли пришлись. А когда добрались до постелей, долго не спалось ни тому, ни другому. Один про Дунюшку
думал, другой про Наташу.
— Пожалуй,
что и так, —
подумав маленько, согласился Старожилов и смолк.
С того года как Марко Данилыч отдал Дуню в Манефину обитель на воспитанье, Таифа бывала у него каждую ярманку в караване.
Думала и теперь,
что он по-прежнему там на одной из баржей проживает.
Не и́наче надо
думать,
что колдунья назло нашей матушке бесовскою силой все это дело оборудовала.
— С тобой?.. А ведь мы
думали… Да как же это с тобой? Ты ведь один на три,
что ли, дня поехал. И не простился даже путем, сама до ворот тебя провожала… Я ведь помню хорошо, — говорила мать Таисея.
— Вот оно
что! — сказала Таисея. — Так это ты его умчал. А я таки на него погневалась, посерчала.
Думаю, как же это так? Гостил, гостил, рады ему были ото всей души, всячески старались угодить, а он хоть бы плюнул.
— Вон оно
что! — молвил Петр Степаныч. А сам
думает: «Ай да матери! Этого бы нам с Сеней в год не выдумать». Таифа вспала ему на ум — толкует она там с Марком Данилычем да вдруг как брякнет что-нибудь про ту свадьбу… Потому и спросил Таисею, каких мыслей о том матушка Манефа.
— Таких же, как и все, — ответила Таисея. — Сначала-то в недоуменье была, и на того
думала, и на другого;
чего греха таить, мекала и на тебя, и как приехала из Питера Таифа, так все это дело и распутала, как по ниточкам. А потом и сам Патап Максимыч сказывал,
что давно Василья Борисыча в зятья себе прочил.
Самому бы идти к другу-приятелю, да то вспало на ум,
что, ежели станет он спешить чересчур, Доронин, пожалуй,
подумает: нет ли тут какого подвоха.
«Что-нибудь да не так, —
думает он, — может, какой охотник до скорой наживы вздумал в мутной водице рыбку поймать, подъехал к Зиновéю Алексеичу, узнав,
что у него от меня есть доверенность, а он в рыбном деле слепой человек».
Долго, до самой полночи ходил он по комнате,
думал и сто раз передумывал насчет тюленя. «Ну
что ж, — решил он наконец, — ну по рублю продам, десять тысяч убытку, опричь доставки и других расходов; по восьми гривен продам — двадцать тысяч убытку. Убиваться не из
чего — не по миру же, в самом деле, пойду!.. Барышу наклад родной брат, то один, то другой на тебя поглядит… Бог даст, поправимся, а все-таки надо скорей с тюленем развязаться!..»
— А за то,
что человек он в самом деле скрытный. Лишнего слова не молвит, все
подумавши, не то
что наш брат, — сказал Дмитрий Петрович.
Что-то с ним?» —
думала она и с нетерпением ждала отца, чтоб уйти поскорей от Дорониных и замкнуться в своей горенке с Аграфеной Петровной.
А Наташа
думала: «Когда ж мой Митенька скажет словами то,
что так ясно очами говорит…» Было бы скучно сидеть с ними Дунюшке, но сама она потонула в думах.
«Не надо бы так, не водится, —
подумала Татьяна Андревна, — ну да он человек столичный, с новым обхожденьем. То же,
что Никитушка… Опять же не при́ людях». И ни слова супротив не молвила.
И все пассажиры показались Никите Федорычу такими хорошими и добрыми, а речи их такими разумными,
что он то́тчас же со всеми перезнакомился и до такой степени стал весел и разговорчив,
что и пассажиры про него то же самое
подумали,
что и капитан с богатырем рабочим.
— Как я рад, как я рад такой приятной встрече, — говорил Никита Федорыч, обнимая и крепко целуя Флора Гаврилова, к немалому изумлению веденеевского приказчика. «
Что за светло воскресенье нашло на него», —
думает Флор Гаврилов. И вспало ему на ум то же самое,
что подумалось и капитану, и рабочему с богатырскими плечами, и пассажирам: «Хлебнул, должно быть, ради сырой погоды».