Неточные совпадения
Не
захотелось сестрицей ей
быть, а дочерью Волгиной.
— На первый раз
будет с тебя, моя грамотница. Сам-от учить я не горазд, да мне же и некогда… Самому
хотелось только почин положить, учить тебя станет тетя Дарья Сергевна. Слушайся ее да учись хорошенько — гостинца привезу.
Дурно ей
было, на простор
хотелось, а восточный человек не отходит, как вкопанный сбоку прилавка стоит и не сводит жадных глаз с Дуни, а тут еще какой-то офицер с наглым видом уставился глядеть на нее.
— Еще не знаю, — мрачно отвечал ему Смолокуров. — Гости к нам
будут, да еще мне съездить надо кое-куда… Ненадолго, а надобно съездить…
Хотелось бы повеселить мою баловницу, — прибавил Марко Данилыч после короткого молчанья, — да не знай, удосужусь ли.
Танцы — наука не хитрая,
была бы только охота, а Лизе с Наташей очень
хотелось им выучиться.
— А что же, Петр Степаныч, как у нас
будет насчет гулянок? Больно
хочется мне Дунюшку повеселить да кстати и Зиновья Алексеича дочек… Помнится, какой-то добрый человек похлопотать насчет этого вызвался…
— Нет, в Муроме надобно мне побывать. Поблизости от него деревушка
есть у меня, Родяково прозывается. Давненько я там не бывала — поглядеть
хочется… А из Родякова к своим проберусь в Рязанскую губернию.
— Я ведь не ужинаю, Василий Петрович. Да и есть-то вовсе не
хочется, — сказал Меркулов.
— Смолокуров, — сказал Дмитрий Петрович. — Марко Данилыч Смолокуров… Я ж ему и сказал, что цены на тюлень должны повыситься… Это еще
было в начале ярманки… Орошин вздумал
было поддеть его, цен тогда еще никаких не
было; а Орошину
хотелось всего тюленя́, что ни
есть его на Гребновской, в одни свои руки прибрать. Два рубля тридцать давал.
Тяжко и скорбно
было у ней на душе, выплакаться
хотелось…
— Видишь ли что, Никита Сокровенный, — собравшись с духом, начал опять Веденеев. — Так как я очень тебя люблю, а еще больше уважаю, так и
захотелось мне еще поближе
быть к тебе.
У тетеньки под крылышком жизнь
была мне хорошая, а все-таки
хотелось, грешнице, вольной волюшки, не могла я мира забыть…
— Сто целковых! Деньги порядочные! — молвила Манефа. — И на другое на что можно б
было их пожертвовать. На полезное душе, на доброе, благочестивое дело… А тебе медали
захотелось?
— Стыдно мне
было… Дело еще непривычное… Не
хотелось, чтобы ты видел меня такой!..
Выпила ведь я перед твоим приходом.
— Потому что гордан. Уж больно высоко́ себя держит, никого себе в версту не ставит. Оттого и не
хочется ему, чтобы сказали: родную, дескать, дочь прозевал. Оттого на себя и принял… — с насмешливой улыбкой сказал Феклист Митрич. — А с зятем-то у них, слышь, в самом деле наперед
было слажено и насчет приданого, и насчет иного прочего. Мы уж и сами немало дивились, каких ради причин вздумалось вам уходом их венчать.
— Широко, значит, жить
захотелось, — с усмешкой ответил Феклист Митрич. — Навезет с собой целый табор келейниц. Все заведет, как надо
быть скиту. Вон и скотный двор ставит, и конный!.. Часовни особной только нельзя, так внутри келий моленну заведет… Что ей, Манефе-то?.. Денег не займовать… И у самой непочатая куча, и у брата достаточно.
— Из Петербурга в Москву вместе ехали, — сказал Дмитрий Петрович, — в Москве тоже видались и здесь, на ярманке.
Хотелось бы мне теперь его повидать, делишко маленькое
есть, да не знаю, где отыскать его. Скажите, пожалуйста, почтеннейший Тимофей Гордеич, как бы мне увидать вашего племянника?
— Должишко
есть за ним маленький, — сказал Дмитрий Петрович. — А мне скоро домой отправляться.
Хотелось бы покончить с ним насчет его долгу.
— А тебе чего
хочется, Гаврилушка? Вырастешь большой, кем хочешь
быть? — спросил у него дядя.
Иванушку взял в дети, обучил его грамоте, стал и к старым книгам его приохачивать.
Хотелось Герасиму, чтоб из племянника вышел толковый, знающий старинщик, и
был бы он ему в торговле за правую руку. Мальчик
был острый, умен, речист, память на редкость. Сытей хлеба стали ему книги; еще семнадцати лет не минуло Иванушке, а он уж
был таким сильным начетчиком, что, ежели кто не гораздо боек в Писании, — лучше с ним и не связывайся, в пух и прах такого загоняет малец.
Марко-то Евангелиста не
хотелось ему упустить. Оттого и стал он теперь подъезжать к Чубалову. Не
будь того, иным бы голосом заговорил.
Чубалов не прекословил. Сроду не бирал денег взаймы, сроду никому не выдавал векселей, и потому не очень
хотелось ему исполнить требование Марка Данилыча, но выгодная покупка тогда непременно ускользнула бы из рук. Согласился он. «Проценты взял Смолокуров за год вперед, — подумал Герасим Силыч, — стало
быть, и платеж через год… А я, не дожидаясь срока, нынешним же годом у Макарья разочтусь с ним…»
Не до того
было Панкратью, чтоб вступиться за брата: двое на него наскочило, один губы разбил — посыпались изо рта белые зубы, потекла ручьем алая кровь, другой ему в бедро угодил, где лядвея в бедро входит, упал Панкратий на колено, сильно рукой оземь оперся, закричал громким голосом: «Братцы, не выдайте!» Встать
хотелось, но померк свет белый в ясных очах, темным мороком покрыло их.
Неохота
была ему вдаваться в дальние расспросы. И верил он, и не
хотелось ему верить.
— Приехала, Катеринушка, вот уж больше недели, как приехала, — ответил Пахом. — Гостейку привезла. Купецкая дочка, молоденькая, Дунюшкой звать. Умница, скромница — описать нельзя, с Варенькой водится больше теперь. Что пошлет Господь, неизвестно, а
хочется, слышь, ей на пути пребывать. Много, слышь, начитана и большую охоту к Божьему делу имеет…
Будет и она на собранье, а потом как Господь совершит.
— Никаких тайностей у нас нет, да и
быть их не может. Мы со свояком ведем дела в открытую, начистоту. Скрывать нам нечего, — молвил Дмитрий Петрович. — А если уж вам очень
хочется узнать, кому достался наш караван, так я, пожалуй, скажу — Марку Данилычу Смолокурову.
— У меня бы до тебя
была просьбица, Махметушка,
хотелось бы мне одного полоняника высвободить из Хивы… Не возьмешься ли?
— Нет, уж пожалуйста, матушка, позвольте нам у вас грозу обождать. Сделайте такое одолжение, — выходя из тарантаса, сказала Дарья Сергевна. — Женщина, видится, вы добрая, очень бы
хотелось мне у вас пристать. Не в пример
было бы мне спокойнее, чем на постоялом дворе.
Курник поставили на стол. Отличилась Дарья Никитишна — такой спекла, что чем больше
ешь, тем больше
хочется. Ходит вкруг стола Аграфена Петровна, ласковые слова гостям приговаривает...
Василий Фадеев, узнав, что Патап Максимыч
был у городничего и виделся с городским головой и со стряпчим, почуял недоброе, и хоть больно ему не
хотелось переписывать рабочих, но, делать нечего, присел за работу и, боясь чиновных людей, писал верно, без подделок и подлогов. Утром работники собрались на широкой луговине, где летом пеньковую пряжу сучáт. Вышел к ним Патап Максимыч с листом бумаги; за ним смиренным, неровным шагом выступал Василий Фадеев, сзади шли трое сторонних мещан.
Хочется быть одной, совсем одной…
Отыскать истину, неведомое узнать
хотелось ей, но таких книг не
было.
— Не знала я, что это у них
будет, — ответила в смущенье Варенька, — мне
хотелось только приучить ее хоть немножко к сказаньям. Устюгов много тогда говорил, чуть ли не все сказанья выпел при ней.
— Что мне мир! Не знаю его и никогда не знавала! Вы знаете мою жизнь. Кого видала я, опричь тятеньки, Дарьи Сергевны да скитских подружек?.. — печально поникнув белокурой головкой, ответила Дуня. — Вы думаете, что мир меня прельщает, что мне
хочется забав его и шумного веселья? Бывала я в этом мире веселья, в театре даже бывала и музыку там слышала, и песни, пляски видела, и
было мне скучно, тоскливо, никакой не чувствовала я приятности… Нет, мир не прельщает меня и никогда не прельстит.
Егор Сергеич в самом деле истомлен
был дурною дорогой, две ночи не спал, и теперь очень
хотелось ему поскорей отдохнуть. Он сказал про это Николаю Александрычу, тот повел его в приготовленную комнату и сам помог раздеться приезжему гостю.
Тут владыка благословил меня ехать восвояси и примолвил о наших соседях: «Видно, им того же
захотелось, что с отцом их
было».
Хотелось Патапу Максимычу на третий же день опустить в землю приятеля, чтоб он живым «рук не вязал», но вышло затрудненье, некому
было чин погребения справить, некому над покойником последнюю молитву прочесть.
Точно,
были у меня с покойником дела: в прошлом году весной около Саратова редкостные старинные книги продавались — и мне очень
хотелось купить их, да купил-то не хватало тогда.
На другой же день Чапурин послал к Субханкулову эстафету, уведомляя о кончине Марка Данилыча и о том, что,
будучи теперь душеприказчиком при единственной его дочери, просит Махмета Бактемирыча постараться как можно скорее высвободить Мокея Данилыча из плена, и ежель он это сделает, то получит и другую тысячу. На этом настояла Дуня; очень
хотелось ей поскорей увидеться с дядей, еще никогда ею не виданным,
хотелось и Дарью Сергевну порадовать.
— После расскажу, после, когда
буду у вас в Осиповке, — сказала Дуня, — а теперь, видит Бог, не могу. Язык не поворотится. Знаете, отчего мне
хочется покинуть этот город и в нем даже родительские могилки? Чтобы подальше
быть от этих Луповицких, от Фатьянки, от Марьи Ивановны. Много я от них натерпелась — говорить, так всего не перескажешь.
—
Были речи, Петр Степаныч,
были. Не один раз заходили, — отвечала Аграфена Петровна. — Да вы прежде скажите-ка мне по душе да по совести — миллиона, что ли, ее вам
хочется?
— Что ж? Пусть их побегают, здесь просторно играть им, — молвила Дуня. И, зорко поглядевши в глаза приятельнице, сказала: — По глазам вижу, Груня, что
хочется тебе что-то сказать мне. К добру али к худу
будут речи твои?
Переправясь через Волгу, все поехали к Груне в Вихорево. Эта деревня ближе
была к городу, чем Осиповка. Патап Максимыч не успел еще прибрать как следует для Дуни комнаты, потому и поторопился уехать домой с Дарьей Сергевной. По совету ее и убирали комнату.
Хотелось Патапу Максимычу, чтобы богатая наследница Смолокурова жила у него как можно лучше; для того и нанял плотников строить на усадьбе особенный дом. Он должен
был поспеть к Рождеству.
— Нет, нет! — вскрикнула она. — Не поминай ты мне про них, не мути моего сердца, Богом прошу тебя… Они жизнь мою отравили, им, как теперь вижу,
хотелось только деньгами моими завладеть, все к тому
было ведено. У них ведь что большие деньги, что малые — все идет в корабль.
— Марфу Михайловну и я стану просить, не оставила бы нас в этом деле; оно ведь ей за обычай, — сказал Самоквасов. — У меня в городе дом
есть на примете, хороший, поместительный; надо его купить да убрать как следует… А
хотелось бы убрать, как у Сергея Андреича, — потому и его стану просить. Одному этого мне не сделать, не знаю, как и приступиться, а ему обычно. А ежель в городе чего нельзя достать, в Москву спосылаем; у меня там довольно знакомства.
— Эй вы, девушки-красоточки!
Пойте, лебедушки, развеселую, чтобы сердце заскребло, чтобы в нас, молодцах, все суставчики ходенем пошли… Запевай, Лизавета, а вы, красны девицы, подтягивайте. Пляши, молодцы! Разгула
хочется. Плясать охота. Ну, девки, зачинай!