Неточные совпадения
По съеме на откуп казенных вод Мокею Данилычу, до
той поры как с ловцами рядиться, гулевых дней оставалось
недели с три.
Только четыре годика прожил Марко Данилыч с женой. И
те четыре года ровно четыре дня перед ним пролетели. Жили Смолокуровы душа в душу, жесткого слова друг от дружки не слыхивали, косого взгляда не видывали. На третий год замужества родила Олена Петровна дочку Дунюшку, через полтора года сыночка принесла, на пятый день помер сыночек;
неделю спустя за ним пошла и Олена Петровна.
Евдокиин день в
том году приходился в среду на четвертой
неделе поста; по старинному обычаю, за обедом подали «кресты» из тертого на ореховом масле теста.
Нежно поглядывая на Дунюшку, рассказывал он Марку Данилычу, что приехал уж с
неделю и пробудет на ярманке до флагов, что он, после
того как виделись на празднике у Манефы, дома в Казани еще не бывал, что поехал тогда по делам в Ярославль да в Москву, там вздумалось ему прокатиться по новой еще тогда железной дороге, сел, поехал, попал в Петербург, да там и застрял на целый месяц.
— Ладно, приду, — так же тихо ответил Доронин. — А сегодня я с нарочным письмо послал к Меркулову, обо всем ему подробно отписал. На пароход посадил с
тем письмом молодца. В две
недели обернется. Завтра потолкуем, а делу конец, когда ответ получу. Лучше как хозяйско согласье в руках — спокойнее…
— После вашего отъезда еще с
неделю прогостили. И вдруг Петр Степаныч ни с
того ни с сего срядился и уехал.
— Его-то и надо объехать, — сказал Смолокуров. — Видишь ли, дело какое. Теперь у него под Царицыном три баржи тюленьего жиру. Знаешь сам, каковы цены на этот товар. А
недели через две, не
то и скорее, они в гору пойдут. Вот и вздумалось мне по теперешней низкой цене у Меркулова все три баржи купить. Понимаешь?
— Вот письмо, извольте прочесть, — сказал Лука Данилыч. Меркулов стал читать. Побледнел, как прочел слова Марка Данилыча: «А так как предвидится на будущей
неделе, что цена еще понизится,
то ничего больше делать не остается, как всего тюленя хоть в воду бросать, потому что не будет стоить и хранить его…»
Мрачно ходил Марко Данилыч по комнате, долго о чем-то раздумывал… Дуня вошла. Думчивая такая, цвет с лица будто сбежал. Каждый день подолгу видается она с Аграфеной Петровной, но нет
того, о ком юные думы, неясные, не понятые еще ею вполне тревожные помышленья. Ровно волной его смыло, ровно ветром снесло. «Вот уж
неделя, как нет», — думает Дуня… Думает, передумывает и совсем теряется в напрасных догадках.
Недели две
тому назад в Городце на базаре я с ним виделся — хохочет над Манефой, помирает со смеху…
— Дела, матушка, дела подошли такие, что никак было невозможно по скорости опять к вам приехать, — сказал Петр Степаныч. — Ездил в Москву, ездил в Питер, у Макарья без малого две
недели жил… А не остановился я у вас для
того, чтобы на вас же лишней беды не накликать. Ну как наедет
тот генерал из Питера да найдет меня у вас?.. Пойдут спросы да расспросы, кто, да откуда, да зачем в женской обители проживаешь… И вам бы из-за меня неприятность вышла… Потому и пристал в сиротском дому.
— У Ермила Матвеича? Так, сударь, так, — промолвила мать Ираида. — А все ж нам обидно, что нас миновали. Сами посудите, сколько годов у нас приставали, а тут вдруг и объехали… А что ж? Нешто
тот генерал скоро наедет? Тогда на Петров день матушка Манефа весточку из Питера получила, на днях бы ждали его, да вот восемь
недель прошло, а Бог нас миловал.
И что я в
те девять
недель перетерпела, что перенесла, рассказать тебе, благодетель, невозможно…
Временем не медля, делом не волоча, Герасим тотчас же сплыл на Низ,
недели две проискал, где находятся
те книги, и нашел их наконец где-то неподалеку от Саратова.
Больше
недели бесновался Марко Данилыч, отыскивая виноватых, метался на всех, кто ни навертывался ему на глаза, даже на
тех, что во время пожара по своим деревням праздничную гульбу заканчивали.
— Ах, Марья Ивановна!.. Зачем же так мало? — вскликнула Дуня, сердечно ласкаясь к ней. — Много ли это две
недели? Вы бы месяца три погостили, а
то и побольше…
Больше
недели прошло с
той поры, как Марко Данилыч получил письмо от Корнея. А все не может еще успокоиться, все не может еще забыть ставших ему ненавистными Веденеева с Меркуловым, не может забыть и давнего недруга Орошина. С утра до ночи думает он и раздумывает, как бы избыть беды от зятьев доронинских, как бы утопить Онисима Самойлыча, чтоб о нем и помину не осталось. Только и не серчал, что при Дуне да при Марье Ивановне, на Дарью Сергевну стал и ворчать, и покрикивать.
— Пора бы, давно бы пора Николаюшке парусами корабль снарядить, оснастить его да в Сионское море пустить, — радостно сказал он Пахому. — Вот уж больше шести
недель не томил я грешной плоти святым раденьем, не святил души на Божьем кругу… Буду, Пахомушка, беспременно буду к вам в Луповицы… Апостольски радуюсь, архангельски восхищаюсь столь радостной вести. Поклон до земли духовному братцу Николаюшке. Молви ему: доброе, мол, дело затеял ты, старик Семенушка очень, дескать,
тому радуется…
— Ишь что сказал! — воскликнул отец Израиль. — А разве неизвестно тебе, что к отцу Софронию богомольцы частенько за благословеньем приходят. В две-то
недели сколько, ты полагаешь, обитель от
того получит?.. Мне от отца казначея проходу не будет тогда. Так али нет, отец Анатолий?
Ровно через
неделю после собора Божьих людей, также в субботу, под вечер, приехали в Луповицы Кислов и Строинский, пришли матрос Фуркасов и дьякон Мемнон. Был на
тот день назначен «привод» Дуни и Василисушки.
— Ладно-с, оченно даже хорошо-с. Можно и векселя взять, — сказал Белянкин. — Да дело-то, Степан Федорыч, завтра ранним утром надо покончить. Когда ж векселя-то писать? Ночью ни один маклер не засвидетельствует… А после давешнего разговора с Лебякиным да с Колодкиным они завтра же пойдут умасливать доронинских зятьев, чтоб поверили им на
неделю там, что ли… Верно знаю о
том, сам своими ушами вечор слышал, как они сговаривались.
— Нет, этого нет, слава Богу, — ответил Марко Данилыч. —
Недели две
тому получил я от нее письмецо невеликое. Пишет таково весело, извещает, что жива и здорова и что Марья Ивановна зачала в дорогу сряжаться… А вот что на ум мне пришло, — продолжал Марко Данилыч и кликнул в окно: — Фадеев!
Когда собравшиеся в дорогу сидели за прощальной трапезой, привезли почту. Николай Александрович новое письмо от Денисова получил. Писал
тот, что его опять задержали дела и что приедет он в Луповицы не раньше как через
неделю после Успенья, зато прогостит
недели три, а может, и месяц. Все были рады, а кормщик обещал, только что приедет он, повестить о
том всех Божьих людей. И за
то были ему благодарны.
Боялся Николай Александрыч, чтоб они не наделали каких-нибудь новых бесчинств, по
той же причине не звали и дьякона Мемнона, а юродивого Софронушку игумен Израиль опять не пустил, сердился на Луповицких за дыни да к
тому же напрасно две
недели ждал от них на солку огурчиков.
— На Низ ездил да вот маленько и замешкался, — отвечал Никифор. — Туда-то по Волге сплыл, и скорехонько и без хлопот, а назад ехал на конях, для
того что по воде-то стало опасно, через
неделю, много через полторы, Волга совсем станет.
Недели полторы
тому, как она в бане парилась, а оттуда домой пошла очень уж налегке да, говорят еще, на босу ногу, а на дворе-то было вьюжно и морозно. Босыми-то ногами, слышь, в сугроб попала, ну и слегла на другой день. Много ли такой надо? Сам знаешь, какая она телом нежная, не
то что у нас, простых людей, бабы бывают,
той ни вьюга, ни сугроб нипочем.
Венчались они в последнюю пятницу пред Масленицей, после
того, по церковному уставу, девять
недель венчать было нельзя.
Выкупил ли Махмет Субханкулов его за деньги, или подпоил хана вишневою наливкой, на славу приготовляемою Дарьей Сергевной, про
то они только оба знали; известно было лишь
то, что Мокей Данилыч со Страстной
недели жил в Оренбурге в доме Субханкулова, выжидавшего обещанных ему денег.