Неточные совпадения
Но это
были одни слухи; достоверно же
знали только то, что сын лет двенадцать не бывал у отца.
Все
знали, что у него триста незаложенных душ, да еще, в придачу, на несколько тысяч ломбардных билетов; сверх того, он
был полковник в отставке.
Впрочем, багровый, изжелта, цвет лица, тусклые, оловянные глаза и осиплый голос ясно давали
знать, что не в неге и не совсем скромно провел он первую молодость, но только железная натура его, еще более закаленная в нужде, не поддалась ничему, и он, в сорок лет, остался тем же здоровяком, каким
был и в осьмнадцать.
В это время в залу вошел низенький, невзрачный человек, но с огромной, как обыкновенно бывает у карликов, головой. В одежде его видна
была страшная борьба опрятности со временем, щегольства с бедностью. На плоском и широком лице его сияло удовольствие. Он быстро проходил залу, едва успевая поклониться некоторым из гостей. Хозяин смотрел, прищурившись, чтобы
узнать, кто это
был новоприезжий.
Теряя таким образом в отношении образования, Эльчанинов в то же время натирался, что называется, в жизни: он
узнал хорошо женщин, или лучше сказать, их слабости, и
был с ними смел и даже дерзок.
Благодаря усердному чтению романов, а частью и собственным опытам, Эльчанинов успел утончить свои чувства,
знал любовь в малейших ее подробностях и все это высказывал перед молодыми девушками, из которых Вера часто дремала при этом, но совершенно другое
было с Анной Павловной: она заслушивалась Эльчанинова до опьянения.
Его определили куда-то сверхштатным писцом, обещаясь, впрочем, впоследствии, за прилежание и когда
узнает канцелярский порядок, сделать столоначальником, — но не таков
был Эльчанинов.
Не помня себя, она назначила ему свидание и во все остальное время как бы лишилась сознания: во всем теле ее
был лихорадочный трепет, лицо горело, в глазах
было темно, грудь тяжело дышала; но и в этом состоянии она живо чувствовала присутствие милого человека: не глядя на него, она
знала,
был ли он в комнате, или нет; не слышавши, она слышала его голос и, как сомнамбула, кажется, чувствовала каждое его движение.
— Да, — отвечал отрывисто граф, — ты теперь ступай в их усадьбу и как можно аккуратней
узнай:
будут ли дома муж и жена? Теперь прощай, я спать хочу!
— Пошлите за ним, бога ради, нарочного. Завтра вам надобно
быть дома обоим. Его сиятельство приедет к вам. Он говорит, что
знает вас, и ужасно как хвалит.
Мановская побледнела. Она очень хорошо
знала, что слово полагаю на языке ее мужа значит — она приедет. Но завтра! Завтра
был день, назначенный ею для свидания с Эльчаниновым.
Анна Павловна почти вбежала в свою комнату и написала к Эльчанинову записку: «Простите меня, что я не могла исполнить обещания. Мой муж посылает меня к графу Сапеге, который
был сегодня у нас. Вы
знаете, могу ли я ему не повиноваться? Не огорчайтесь, добрый друг, этой неудачей: мы
будем с вами видеться часто, очень часто. Приходите в понедельник на это место, я
буду непременно. Одна только смерть может остановить меня. До свиданья».
«Вот женщины, — подумал он, — вот любовь их! Забыть обещание, забыть мою нетерпеливую любовь, свою любовь, — забыть все и уехать в гости! Но зачем она поехала к графу и почему одна, без мужа? Может
быть, у графа бал? Конечно, бал, а чем женщина не пожертвует для бала? Но как бы
узнать, что такое у графа сегодня? Заеду к предводителю: если бал, он должен
быть там же».
— Ах, Алексей Михайлыч, не
знаю, может или не может
быть, — возразила в свою очередь барыня, — но вы только выслушайте: мало того, что целый день говорили, глазки делали друг другу, целовались; мало этого: условились при всех, что она сегодня приедет к нему одна, и поехала; мы встретили ее. Положим, что крестница, но все-таки — она молодая женщина, а он человек холостой; у него, я думаю, и горничных в доме нет… ну, ей поправить что-нибудь надобно, башмак, чулок, кто ей это сделает, — лакеи?
«Отчего я не
узнал, — подумал он с досадой, — она начинала
быть так откровенна. Но
узнать ее любовь к другому от нее самой — значит потерять ее навсегда. Но от кого же
узнать? Соседи… их неловко спрашивать». Граф вспомнил об Иване Александрыче и позвонил в колокольчик.
— Слухов нет-с, а я кой-что
знаю, — ответил Иван Александрыч. Он решительно не в состоянии
был скрыть от графа узнанной им про Анну Павловну тайны, которой тот, как казалось ему, интересовался.
— А разве этого нельзя
было узнать?
—
Знаю, — отвечал мрачно Эльчанинов. — Я готов
был почти убить этого господина; но что из этого какая может
быть польза! Скажите лучше, друг: исполните ли вы мою просьбу?
Тотчас по приезде своем, не переменив даже платья, пошла она к Лапинской роще, в нетерпении скорее
узнать, взял ли он письмо и нет ли еще его там, потому что
было всего восемь часов вечера, но никого не нашла.
Через несколько минут страшная сцена совершилась на могилковском дворе. Двое лакеев несли бесчувственную Анну Павловну на руках; сзади их шел мальчик с чемоданом. Дворовые женщины и даже мужики, стоя за углами своих изб, навзрыд плакали, провожая барыню. Мановский стоял на крыльце; на лице его видна
была бесчувственная холодность. Мщение его
было удовлетворено. Он
знал, что обрекал жену или на нищету, или на позор. Между тем двое слуг, несших Анну Павловну, прошли могилковское поле и остановились.
Наконец, к ней возвратилось сознание, и первый человек, которого она увидела и
узнала,
был бледный и худой Эльчанинов.
— Уезжайте, Валерьян Александрыч, — повторил он, — вы еще, видно, и не
знаете, что может
быть.
Во весь остальной день Сапега,
бывши очень ласков с Анною Павловной, много говорил с Эльчаниновым и говорил о серьезных предметах. Он рассказывал, между прочим, как много в настоящее время молодых людей единственно посредством службы вышло в
знать и составляют теперь почти главных деятелей по разным отраслям государственного управления. Так прошел целый день. Молодые люди уехали после ужина.
— Подумала… Вот как вы, женщины, дурно
знаете нас. Но ты не должна
быть похожа на других. Наша любовь ни с кем ничего не должна иметь общего: из любви ко мне ты должна мне верить и надеяться; из любви к тебе я
буду работать,
буду трудиться. Вот какова должна
быть любовь наша!
Между тем Клеопатра Николаевна забежала на мезонин и села за небольшие, стоявшие там ширмы. Она, видно,
знала, что ее
будут искать. Не прошло десяти минут, как стук отъезжавшего экипажа заставил, наконец, ее переменить положение.
— Какое? Я не
знаю, собственно, какое, — отвечал с досадою Эльчанинов, которому начинали уже надоедать допросы приятеля, тем более, что он действительно не
знал, потому что граф, обещаясь, никогда и ничего не говорил определительно; а сам он беспрестанно менял в голове своей места: то воображал себя правителем канцелярии графа, которой у того, впрочем, не
было, то начальником какого-нибудь отделения, то чиновником особых поручений при министре и даже секретарем посольства.
— Решительно надобно расстаться, — подхватил Эльчанинов, — но я наперед
знаю, — она не
будет отпускать.
—
Знаю, ваше сиятельство, все
знаю, — отвечал Алексей Михайлыч, — но что ж мне делать? — продолжал он, разводя руки. — Еще отец этого Мановского
был божеское наказание для меня, а сын — просто мое несчастье!
— Ваш стряпчий, мой любезнейший, может писать доносы сколько ему угодно, — перебил опять с оттенком легкой досады граф, — дело не в том; я вас прошу обоих, чтобы дело Мановских так или иначе, как вы
знаете таи,
было затушено, потому что оно исполнено величайшей несправедливости, и вы за него
будете строго отвечать. Оберегитесь.
Услышавши намерение графа взять к себе Анну Павловну, он сначала не хотел отпускать ее, не
зная,
будет ли на это согласна она сама и не рассердится ли за то; но, обдумавши весь ужас положения больной, лишенной всякого пособия, и не
зная, что еще
будет впереди, он начал колебаться.
Сапега еще дорогой решился подслушать, что
будет говорить больная со своим поверенным, и таким образом
узнать, в каких отношениях находятся между собою молодые люди.
— Ты-то не хочешь, да я хочу. Мне надобно
знать, что
будет говорить больная, когда придет в себя. Сослужи мне эту службу.
— Куда же мы
будем писать, Анна Павловна? Мы не
знаем еще, где Валерьян Александрыч. Поживите здесь покуда.
«Ай да соколена, — говорили многие, по преимуществу дамы, — не успел еще бросить один, а она уж нашла другого…» — «Да ведь она больна, — осмеливались возражать некоторые подобрее, — говорят, просто
есть было нечего, граф взял из человеколюбия…» — «Сделайте милость,
знаем мы это человеколюбие!» — восклицали им на это.
«Что-то Михайло-то Егорыч, батюшки мои, что он-то ничего не предпринимает!..» — «Как не предпринимает, он и с полицией приезжал
было», — и затем следовал рассказ, как Мановский наезжал с полицией и как исправника распек за это граф, так что тот теперь лежит больнехонек, и при этом рассказе большая же часть восклицали: «Прах
знает что такое делается на свете, не поймешь ничего!» Впрочем, переезд Мановской к графу чувствительнее всех поразил Клеопатру Николаевну.
— Ничего, батюшка, молились, таково
было много народу! Соседи
были, — отвечала ключница. Она
была, кажется, немного навеселе и, чувствуя желание поговорить, продолжала: — Николай Николаич Симановский с барыней
был, Надежда Петровна Карина да еще какой-то барин, я уж и не
знаю, в апалетах.
— Да ведь и я тоже
знаю, не моложе вас и, может
быть, поопытней, — возразила Уситкова.