Неточные совпадения
Глаза старушки Бахтуловой тоже заблистали еще более добрым чувством.
Барон вошел. Во фраке и в туго накрахмаленном белье он стал походить еще более на журнальную картинку. Прежде всех он поклонился Михайле Борисовичу, который протянул ему руку хоть несколько и фамильярно, но в то же время с тем добрым выражением, с каким обыкновенно начальники встречают своих любимых подчиненных.
Самого князя не было в это время дома, но камердинер его показал
барону приготовленное для него помещение, которым тот остался очень доволен: оно выходило в сад; перед
глазами было много зелени, цветов. Часа в два, наконец, явился князь домой; услыхав о приезде гостя, он прямо прошел к нему.
Барон перед тем только разложился с своим измявшимся от дороги гардеробом. Войдя к нему, князь не утерпел и ахнул. Он увидел по крайней мере до сорока цветных штанов
барона.
После обеда князь пригласил
барона перейти опять в их мужской флигель.
Барон при этом взглянул мельком на княгиню, сидевшую с опущенными в землю
глазами, и покорно последовал за князем.
— Ах, кстати: я, не помню, где-то читал, — продолжал
барон, прищуривая
глаза свои, — что в Москве есть царь-пушка, из которой никогда не стреляли, царь-колокол, в который никогда не звонили, и кто-то еще, какой-то государственный человек, никогда нигде не служивший.
Всходя по лестнице Оружейной палаты,
барон сказал, показывая
глазами на висевшие по бокам картины: «Какая славная кисть!»
— Этакая прелесть, чудо что такое! — произносил
барон с разгоревшимися уже
глазами, стоя перед другой короной и смотря на огромные изумрудные каменья. Но что привело его в неописанный восторг, так это бриллианты в шпаге, поднесенной Парижем в 14-м году Остен-Сакену. [Остен-Сакен, Дмитрий Ерофеевич (1790—1881) — граф, генерал от кавалерии, генерал-адъютант, участник всех войн России против наполеоновской Франции.]
— Это Сухарева башня? — говорил
барон не совсем даже твердым языком и устремляя свои мутные
глаза на Сухареву башню.
— В любви все дело минуты, — продолжал он каким-то даже страстным голосом, — например, я десять бы лет жизни отдал, если бы вы позволили мне поцеловать божественную вашу ножку… — И
барон при этом указал
глазами на маленькую и красивую ножку княгини, выставившуюся из-под ее платья.
С такими мыслями он шел домой и, подойдя к террасе, увидел, что княгиня, разодетая и прехорошенькая, в какой-то полулежачей и нежной позе сидела на креслах, а у ног ее помещался
барон с красным, пылающим лицом, с разгоревшимися маслеными
глазами.
Сзади их тронулся князь с Еленой, который, как ни старался в продолжение всей дороги не смотреть даже вперед, но ему, против воли его, постоянно бросалось в
глаза то, что княгиня, при каждом посильнее толчке кабриолета, крепко прижималась своим плечом к плечу
барона.
Барон в настоящий вечер был особенно нежен с княгиней: его белобрысое лицо, с каким-то медовым выражением, так и лезло каждоминутно князю в
глаза.
— Вот эта княгиня, — продолжал Архангелов более уже тихим голосом и показывая
глазами на княгиню и
барона, — с этим
бароном вожжается!
У Елены был прекрасный слух, а у князя — зрение: она расслышала все слова Архангелова, а тот видел, как Архангелов показал
глазами на княгиню и
барона.
— Что же вы в гостинице, что ли, где-нибудь будете жить? — продолжал князь и при этом мельком взглянул на княгиню. Он, наверное, полагал, что это она потребовала, чтобы
барон переехал от них; но та сама смотрела на
барона невиннейшими
глазами.
Все эти подозрения и намеки, высказанные маленьким обществом Григоровых
барону, имели некоторое основание в действительности: у него в самом деле кое-что начиналось с Анной Юрьевной; после того неприятного ужина в Немецком клубе
барон дал себе слово не ухаживать больше за княгиней; он так же хорошо, как и она, понял, что князь начудил все из ревности, а потому подвергать себя по этому поводу новым неприятностям
барон вовсе не желал, тем более, что черт знает из-за чего и переносить все это было, так как он далеко не был уверен, что когда-нибудь увенчаются успехом его искания перед княгиней; но в то же время переменить с ней сразу тактику и начать обращаться холодно и церемонно
барону не хотелось, потому что это прямо значило показать себя в
глазах ее трусом, чего он тоже не желал.
— Пишут во всяком!.. — проговорила Анна Юрьевна, и при этом ей невольно пришла в голову мысль: «Княгиня, в самом деле, может быть, такая еще простушка в жизни, что до сих пор не позволила
барону приблизиться к себе, да, пожалуй, и совсем не позволит», и вместе с тем Анне Юрьевне кинулось в
глаза одно, по-видимому, очень неважное обстоятельство, но которое, тем не менее, она заметила.
— Но у
барона же нет другой, — сказал князь, показывая
глазами на
барона.
Барон при этом взмахнул
глазами на Анну Юрьевну и сейчас их потом снова опустил в тарелку.
— Вот видите!.. Вы сами даже не верите тому!.. — продолжал
барон. — Чем же я после этого должен являться в
глазах других людей?.. Какой-то камелией во фраке!
Его в это время, впрочем, занимала больше собственная, довольно беспокойная мысль. Ему пришло в голову, что
барон мог уйти куда-нибудь из гостиной и оставить Жуквича с Еленой с
глазу на
глаз, чего князь вовсе не желал.
Про свое собственное училище
барон сказал, что оно пока еще зерно, из которого, может быть, выйдет что-нибудь достойное внимания общества; себя при этом он назвал сеятелем, вышедшим в поле с добрыми пожеланиями, которые он надеется привести к вожделенному исполнению с помощию своих добрых и уважаемых сослуживцев, между которыми
барон как-то с особенною резкостью в похвалах указал на избранную им начальницу заведения, г-жу Петицкую, добродетели которой, по его словам, как светоч, будут гореть перед
глазами ее юных воспитанниц.
На лестные слова
барона г-жа Петицкая, пылая в лице и потупляя свои
глаза, произнесла несколько трепещущим голосом, что она все старание, все усердие свое положит, чтобы исполнить те надежды, которые возложил на нее ее высокопочтенный начальник.