— Оттого, что я довольно им давал и документ даже насчет этого нарочно сохранил, — проговорил князь и, проворно встав с своего места, вынул из бюро пачку писем, взял одно из них и развернул перед глазами Елены. — На, прочти!.. — присовокупил он, показывая на две, на три строчки письма, в которых говорилось: «Вы, мой
милый князь, решительно наш второй Походяшев: вы так же нечаянно, как и он, подошли и шепнули, что отдаете в пользу несчастных польских выходцев 400 тысяч франков. Виват вам!»
Неточные совпадения
— Господи
помилуй! — воскликнул
князь. — Меня можно укорить в тысяче мелочностей, но никак уж не в этом. Этот мир никогда меня ничем не волновал и не привлекал.
— Поверьте вы мне-с, — продолжала она
милым, но в то же время несколько наставническим тоном, — я знаю по собственному опыту, что единственное счастье человека на земле — это труд и трудиться; а вы,
князь, извините меня, ничего не делаете…
— Я там поселюсь, — начала Анна Юрьевна, обращаясь к гостям своим, — и буду кататься по свибловским полям на моих
милых конях, или, как
князь называет их, моих бешеных львах, — чудесно!
— Что же тут
милого? — спросил его
князь удивленным голосом.
— Да-с, так уж устроила!.. Мать крайне огорчена, крайне!.. Жаловаться было первоначально хотела на
князя, но я уж отговорил. «
Помилуйте, говорю, какая же польза вам будет?»
— Чтобы предохранить вас от этого преступления, мы вас в экипаже проводим, — сказал
князь. — Потрудись, моя
милая, сходить и сказать, чтобы коляска моя сюда приехала! — обратился он к Марфуше.
— Что ж прямо и искренно говорить!.. — возразил Миклаков. — Это, конечно, можно делать из честности, а, пожалуй, ведь и из полного неуважения к личности другого… И я так понимаю-с, — продолжал он, расходившись, — что
князь очень
милый, конечно, человек, но барчонок, который свой каприз ставит выше счастия всей жизни другого: сначала полюбил одну женщину — бросил; потом полюбил другую — и ту, может быть, бросит.
— Но зачем же погибать, друг мой
милый? Вдумайтесь вы хорошенько и поспокойней в ваше положение, — начал
князь сколь возможно убедительным голосом. — На что вам служба?.. Зачем она вам?.. Неужели я по своим чувствам и по своим средствам, наконец, — у меня ведь, Елена, больше семидесяти тысяч годового дохода, — неужели я не могу обеспечить вас и вашу матушку?
— Здравствуйте, мой
милый друг! — сказал
князь приветливо, протягивая к нему руку.
— О, это ужасно! — воскликнул
князь. Барон краснел только, слушая этот
милый разговор двух родственников.
— Зачем так злопророчествовать?.. Я весел потому, что у меня собралось такое
милое и приятное общество! — отвечал
князь не то в насмешку, не то серьезно.
Приехав домой, Елена почти упала от изнеможения на свою постель, и в ее воображении невольно начала проходить вся ее жизнь и все люди, с которыми ей удавалось сталкиваться: и этот что-то желающий представить из себя
князь, и все отвергающий Миклаков, и эти дураки Оглоблины, и, наконец, этот колоссальный негодяй Жуквич, и новые еще сюжеты:
милый скотина-полковник и злючка — содержательница пансиона.
Этот генерал Соколович (а давненько, впрочем, я у него не бывал и не видал Анну Федоровну)… знаете,
милый князь, когда сам не принимаешь, так как-то невольно прекращаешь и к другим.
Федя (жмет руку). Благодарствуйте,
милый князь. Я всегда знал вас за честного, доброго человека. Ну, скажите, как мне быть? Что мне делать? Войдите во все мое положение. Я не стараюсь сделаться лучше. Я негодяй. Но есть вещи, которые я не могу спокойно делать. Не могу спокойно лгать.
Неточные совпадения
— Да
помилуй, ради самого Бога,
князь, что̀ я сделала? — говорила княгиня, чуть не плача.
— Какой жалкий, и какое
милое у него лицо! — сказал
князь. — Что же ты не подошла? Он что-то хотел сказать тебе?
— Очень вам благодарна, моя
милая, за вашу внимательность; а что
князь Михайло не приехал, так что ж про то и говорить… у него всегда дел пропасть, да и то сказать, что ему за удовольствие с старухой сидеть?
— Отчего это наша
милая Наталья Николаевна не приехала? — спросил вдруг
князь Иван Иваныч после минутного молчания.
—
Князь,
помилуйте Лизу,
милый, — вскричал я, — не мучьте ее по крайней мере хоть теперь, не ревнуйте!