Неточные совпадения
Петербург казался ему гораздо более подвижным и развитым, и он стремился туда, знакомился там с
разными литераторами, учеными, с высшим и низшим чиновничеством, слушал их, сам им говорил, спорил с ними, но — увы! — просвета перед жадными очами его после этих бесед нисколько не прибывало, и почти каждый раз
князь уезжал из Петербурга в каком-то трагически-раздраженном состоянии, но через полгода снова ехал туда.
Настоящий обед ублаготворил тоже
князя полнейшим образом: прежде всего был подан суп из бычьих хвостов, пропитанный кайенной [Кайенна — здесь название кайеннского перца, ввозимого из города Кайенны во Французской Гвиане.], потом протертое свиное мясо, облитое
разного рода соями, и, наконец, трюфели а la serviette, и все это предоставлено было запивать благороднейшим, но вместе с тем и крепчайшим бургонским.
Княгиня действительно послала за Елпидифором Мартынычем не столько по болезни своей, сколько по другой причине: в начале нашего рассказа она думала, что
князь идеально был влюблен в Елену, и совершенно была уверена, что со временем ему наскучит подобное ухаживание; постоянные же отлучки мужа из дому княгиня объясняла тем, что он в самом деле, может быть, участвует в какой-нибудь компании и, пожалуй, даже часто бывает у Жиглинских, где они, вероятно, читают вместе с Еленой книги, философствуют о
разных возвышенных предметах, но никак не больше того.
— Вот вы с Еленой говорили мне, — начал
князь после первых же слов, — чтобы я
разные разности внушил княгине; я остерегся это сделать и теперь получил от нее письмо, каковое не угодно ли вам прочесть!
—
Разные… — повторил
князь. — Но разве от нас вы не могли бы ездить в присутственные места?
Николя, делать нечего, стал прималчивать и только сильно порывался заехать к
князю и рассказать ему, что о нем трезвонят; но этого, однако, он не посмел сделать; зато Елпидифор Мартыныч, тоже бывавший по своей практике в
разных сферах и слышавший этот говор, из преданности своей к
князю Григорову решился ему передать и раз, приехав поутру, доложил ему голосом, полным сожаления...
Видя, что
князь обложен был
разными книгами и фолиантами, Елпидифор Мартыныч сказал...
Елпидифор Мартыныч намотал себе это на ус и
разными шуточками, прибауточками стал напрашиваться у
князя обедать каждый день, причем обыкновенно всякое кушанье брал сам первый, и
князь после этого заметно спокойнее ел. Чтоб окончательно рассеять в нем такое странное подозрение, Елпидифор Мартыныч принялся
князю хвалить всю его прислугу. «Что это у вас за бесподобные люди, — говорил он, — в болезнь вашу они навзрыд все ревели».
Князь слушал его и, как кажется, верил ему.
Князь в тот день не выходил больше из своего кабинета и совсем не видался с княгиней, которая вместе с Петицкой разбирала и расстанавливала
разные вещи на своей половине.
Неточные совпадения
На первом месте — старый
князь, // Седой, одетый в белое, // Лицо перекошенное // И —
разные глаза.
Зато в доме, кроме
князя и княгини, был целый, такой веселый и живой мир, что Андрюша детскими зелененькими глазками своими смотрел вдруг в три или четыре
разные сферы, бойким умом жадно и бессознательно наблюдал типы этой разнородной толпы, как пестрые явления маскарада.
В то время в выздоравливавшем
князе действительно, говорят, обнаружилась склонность тратить и чуть не бросать свои деньги на ветер: за границей он стал покупать совершенно ненужные, но ценные вещи, картины, вазы; дарить и жертвовать на Бог знает что большими кушами, даже на
разные тамошние учреждения; у одного русского светского мота чуть не купил за огромную сумму, заглазно, разоренное и обремененное тяжбами имение; наконец, действительно будто бы начал мечтать о браке.
Во время сеанса он тешил
князя, болтая без умолку обо всем, передавая все столичные сплетни, и в то же время успевал проводить
разные крупные дела, почему и слыл влиятельным человеком в Москве. Через него многого можно было добиться у всемогущего хозяина столицы, любившего своего парикмахера.
В квартире номер сорок пять во дворе жил хранитель дома с незапамятных времен. Это был квартальный Карасев, из бывших городовых, любимец генерал-губернатора
князя В. А. Долгорукова, при котором он состоял неотлучным не то вестовым, не то исполнителем
разных личных поручений. Полиция боялась Карасева больше, чем самого
князя, и потому в дом Олсуфьева, что бы там ни делалось, не совала своего носа.