Неточные совпадения
Мне больше всех из них противны их лучшие люди, их передовые; и для этого-то сорта людей (кровью сердце обливается при этой мысли) отец готовил меня, а между тем он
был,
сколько я помню, человек не глупый, любил меня и, конечно, желал мне добра.
Вы совершенно справедливо как-то раз говорили, что нынче не только у нас, но и в европейском обществе, человеку, для того, чтобы он
был не совершеннейший пошляк и поступал хоть сколько-нибудь честно и целесообразно, приходится многое самому изучить и узнать.
— Писем, ma chere [моя дорогая (франц.).], ни от кого не
было? — спросил он ее довольно суровым голосом; слова: «ma chere», видимо, прибавлены
были, чтобы хоть сколько-нибудь смягчить тон.
— Это с чего вам пришло в голову? — спросил,
сколько возможно насмешливым и даже суровым голосом, князь. Но если бы в комнате
было несколько посветлее, то Анна Юрьевна очень хорошо могла бы заметить, как он при этом покраснел.
— Покойный отец князя
был человек почтенный;
сколько тоже ни
было здесь высшего начальства, все его уважали.
— Но кроме там вашего князя Якова Долгорукова мало ли
было государственных людей из князей? — воскликнула Анна Юрьевна. —
Сколько я сама знала за границей отличнейших дипломатов и посланников из русских князей!..
Княгиня действительно послала за Елпидифором Мартынычем не столько по болезни своей,
сколько по другой причине: в начале нашего рассказа она думала, что князь идеально
был влюблен в Елену, и совершенно
была уверена, что со временем ему наскучит подобное ухаживание; постоянные же отлучки мужа из дому княгиня объясняла тем, что он в самом деле, может
быть, участвует в какой-нибудь компании и, пожалуй, даже часто бывает у Жиглинских, где они, вероятно, читают вместе с Еленой книги, философствуют о разных возвышенных предметах, но никак не больше того.
— Мне очень вас жаль, — продолжал он, — и чтобы хоть сколько-нибудь улучшить вашу участь, я могу предложить вам одно средство: разойдемтесь; разойдемтесь, если хотите, форменным порядком; я вам отделю треть моего состояния и приму даже на себя, если это нужно
будет, наказанье по законам…
Княгиня тоже молчала. Перебирая в душе своей все ощущения, она спрашивала себя мысленно, нравится ли ей хоть сколько-нибудь барон, и должна
была сознаться, что очень мало; но, как бы то ни
было, она все-таки решилась продолжать с ним кокетничать.
— Именно вытурят из Москвы!.. — согласилась с удовольствием княгиня. — И потом объясните вы этой девчонке, — продолжала она, — что это верх наглости с ее стороны — посещать мой дом; пусть бы она видалась с князем, где ей угодно, но не при моих, по крайней мере, глазах!.. Она должна же хоть сколько-нибудь понять, что приятно ли и легко ли это мне, и, наконец, я не ручаюсь за себя: я, может
быть, скажу ей когда-нибудь такую дерзость, после которой ей совестно
будет на свет божий смотреть.
Нынче от писцов требуют, чтобы они
были хоть сколько-нибудь грамотны, но русский литератор может
быть даже безграмотен: корректор ему все поправит; а писать он тоже может всякую чепуху, какая только придет ему в голову, ибо эти тысячеустные дуры-газеты (так обыкновенно Миклаков называл газеты) способны принять в себя всякую дрянь и изрыгнуть ее перед русскою публикою.
— Для вашего-то — может
быть, что так, но никак уже не для спокойствия княгини! — возразил Миклаков. — У нас до сих пор еще черт знает как смотрят на разводок,
будь она там права или нет; и потом,
сколько мне кажется, княгиня вас любит до сих пор!
«Вы понимаете, конечно, черноту ваших поступков. Я просила вас всегда об одном:
быть со мной совершенно откровенным и не считать меня дурой; любить женщину нельзя себя заставить, но не обманывать женщину — это долг всякого, хоть сколько-нибудь честного человека; между нами все теперь кончено; я наложницей вашей состоять при вашем семействе не желаю. Пожалуйста, не трудитесь ни отвечать мне письмом, ни сами приходить — все это
будет совершенно бесполезно».
Прежде всего она предположила заехать за Миклаковым; но, так как она и прежде еще того бывала у него несколько раз в номерах, а потому очень хорошо знала образ его жизни, вследствие чего,
сколько ни
была расстроена, но прямо войти к нему не решилась и предварительно послала ему сказать, что она приехала.
— Что делать! — произнес в свою очередь невеселым голосом Миклаков. — Но мне хотелось бы, — прибавил он с некоторою улыбкою, — не только что вестником вашим
быть, но и врачом вашим душевным: помочь и пособить вам сколько-нибудь.
— Целую тысячу, — повторил Елпидифор Мартыныч, неизвестно каким образом сосчитавший,
сколько ему князь давал. — Но я тут, понимаете, себя не помнил — к-ха!.. Весь исполнен
был молитвы и благодарности к богу — к-ха… Мне даже, знаете, обидно это показалось: думаю, я спас жизнь — к-ха! — двум существам, а мне за это деньгами платят!.. Какие сокровища могут вознаградить за то?.. «Не надо, говорю, мне ничего!»
— Плохо-то, плохо! Конечно, что на первых порах слова родительские им покажутся неприятными, ну, а потом, как обдумаются, так, может
быть, и сделают по-ихнему; я, вы знаете, для вас делал в этом отношении,
сколько только мог, да и вперед — к-ха!.. — что-нибудь сделаю, — не откажитесь уж и вы, по пословице: долг платежом красен!
—
Сколько нужно
будет? — отвечал тот.
Условившись таким образом с Севастьяном, Николя принялся сочинять письмо и сидел за этой работой часа два: лоб его при этом неоднократно увлажнялся потом; листов двенадцать бумаги
было исписано и перервано; наконец, он изложил то, что желал, и изложение это не столько написано
было по-русски,
сколько переведено дурно с французского...
Дословно текст таков:], — князь особенно об этом не беспокоился, —
сколько он просто боялся физической боли при смерти, и, наконец, ему жаль
было не видать более этого неба, иногда столь прекрасного, не дышать более этим воздухом, иногда таким ароматным и теплым!..
— Знаю это я-с! — подхватил Елпидифор Мартыныч. —
Сколько раз сама мне говорила: «Как у Христа за пазухой, говорит, живу; кроме откормленных индеек и кондитерской телятины ничего не
ем…» А все еще недовольна тем: дерзкая этакая женщина, нахальная… неглупая, но уж, ух, какая бедовая!
Анна Юрьевна последнее время как будто бы утратила даже привычку хорошо одеваться и хотя сколько-нибудь себя подтягивать, так что в тот день, когда у князя Григорова должен
был обедать Жуквич, она сидела в своем будуаре в совершенно распущенной блузе; слегка подпудренные волосы ее
были не причесаны, лицо не подбелено. Барон
был тут же и, помещаясь на одном из кресел, держал голову свою наклоненною вниз и внимательным образом рассматривал свои красивые ногти.
— Нет-с, извините! — почти закричал он на всю комнату. — Я
буду думать — небольшие деньги!.. Другой!..
Сколько теперь наших богатых людей живет за границей, мотают наши деньги и сами ничего не делают!..
«В таком случае он сумасшедший и невыносимый по характеру человек!» — почти воскликнула сама с собой Елена, сознавая в душе, что она в помыслах даже ничем не виновата перед князем, но в то же время приносить в жертву его капризам все свои симпатии и антипатии к другим людям Елена никак не хотела, а потому решилась,
сколько бы ни противодействовал этому князь, что бы он ни выделывал, сблизиться с Жуквичем, подружиться даже с ним и содействовать его планам, которые он тут
будет иметь, а что Жуквич, хоть и сосланный, не станет сидеть сложа руки, в этом Елена почти не сомневалась, зная по слухам, какого несокрушимого закала польские патриоты.
«Князь может,
сколько ему угодно, отказывать вам от дому, но видеться с вами мы
будем; я сама
буду ездить к вам и проводить у вас, если вы хотите, целые вечера!»
— Где ж заметить-то? Он сумасшедший, как
есть, а другой, секундант его — дурак, я ж знаю его!.. — горячился тот. — Я вам, Эмануил,
сколько денег давал!.. Надобно ж помнить то!.. Вы
были б давно ж без меня в тюрьме!.. — прибавил он.
— Розданы все! Розданы! — воскликнула с своей стороны Елена. — Посмотрите,
сколько тут денег! — присовокупила она, открывая перед Жуквичем ящик в своем столе, в котором
было раскидано тысяч до семи.
— Все это отлично!.. — проговорила она. — Но вы теперь мне дайте хоть сколько-нибудь денег, потому что ни ребенок, ни я другой день ничего не
ели.
— Каналья какая! — воскликнул он. — Если у него действительно
есть шрам, так, вероятно, его разбитою бутылкой по горлу съездили за какую-нибудь плутню, а с виселиц,
сколько я знаю, никто что-то еще не спасался: это он все выдумал, чтобы больше вас пленить.