Неточные совпадения
— У
вас перья
не совсем в порядке, — заметил я.
— Да; я сам
не умею чинить; вот
вам карандаш, — отвечал ученик, поднимая с полу карандаш и подавая мне его.
— Как, я думаю, ей приятно, что
вы в университете, я это сужу по себе: мне очень хочется, чтобы Леонид поступил поскорей в студенты, — проговорила г-жа Ваньковская. — Он, я думаю, ничего
не знает, — прибавила она, взглянув на сына.
— Ну уж это, Леонид Николаич,
вы ошибаетесь; у меня хоть лошади
не дорогие, а
не дрянь, и я
не жалею их и езжу, где можно.
Не знаю, замечал ли это кто-нибудь, но только Лида была ко мне очень ласкова: вообще молчаливая, со мной всегда заговаривала первая и всякий раз, когда я сбирался уходить домой, говорила мне вполголоса: «Куда
вы?
—
Вы здесь, Леонид Николаич, я
вас и
не вижу… Здравствуйте!
— Я знал одну из воспитанниц madame Жарве; та
не похожа на
вас и, кажется, очень любит балы.
—
Вы не были в нее влюблены?
—
Вы, Лидия Николаевна, говорили, что никогда и никого
не полюбите? — начал я.
— Стало быть,
вы никогда и замуж
не пойдете?
— Я
не ожидал от
вас этого слышать.
— Перестаньте так говорить, я
вам не верю.
— Вероятно, Иван Кузьмич по хорошему знакомству
не беспокоит
вас своим векселем? — сказал я.
— А так же — верит.
Вы не знаете этой девушки: она олицетворенная доброта. Матушке стоит только выразить малейшую ласку, и она
не знаю на что
не решится. Досаднее всего, что я ее ужасно люблю,
не оттого, что она мне сестра; это бог бы с ней, а именно потому, что она чудная девушка.
— Ничего
не сделаешь. Неужели
вы думаете, что я
не действовал? Я несколько раз затевал с ним историю и почти в глаза называл дураком, чтобы только рассердить его и заставить перестать к нам ездить; говорил, наконец, матери и самой Лиде — и все ничего.
— В том все и дело, что хочет уничтожить наш вексель, а кроме того, Пионова уверяет, что у него триста душ и что за невестою он ничего
не просит и даже приданое хочет сделать на свой счет и, наконец, по всем делам матери берется хлопотать. Я
вам говорю, что тут такие подлые основания, по которым выдают эту несчастную девушку, что вообразить трудно.
— Неужели же влияние этой пустой женщины так сильно, что
вы не можете ее отстранить, и, наконец, на чем основано это влияние?
«Я, может быть, слишком много беру себе права, что осмеливаюсь писать к
вам, но разубеждение, которое мне суждено в
вас испытать, так болезненно отозвалось в моем сердце, что я
не в состоянии совладеть с собою.
Страшно сказать — бездушия, бесстрастности, что признать в
вас мне все-таки
не хочется, и я все-таки еще желаю оставить
вам настолько нравственных качеств, что наперед
вам предсказываю много горя и страданий, если
вы только сделаете этот неосторожный шаг».
— Очень рад, — начал он, едва переминая язык, — прошу познакомиться, — прибавил он, указывая на огромного господина: — мой приятель, Сергей Николаич, а они учитель Марьи Виссарионовны, очень рад… извините, пожалуйста, я
не ожидал
вас: недавно проснулся, будьте великодушны, извините…
— Очень, право, рад, ко мне вот сегодня приехал Сергей Николаич, потом господин Данович пришел… потом
вы пожаловали: благодарю… только извините, пожалуйста; я такой человек, что всем рад, извините… — проговорил Иван Кузьмич и потупил голову. Поручик качал головою; толстый господин
не спускал с меня глаз. Мне сделалось неприятно и неловко.
—
Не знаю-с, я пришел, они уж были готовы; у них, впрочем, часто это бывает.
Вы давно знакомы с Иваном Кузьмичом?
— Обяжите меня, сделайте милость, посидите; я
вас, кажется, ничем
не обидел, а что если… извините меня, выкушайте по крайней мере шампанского, что же такое; я имел честь познакомиться с
вами у Марьи Виссарионовны, которую люблю и уважаю. Вот Сергей Николаич знает, как я ее уважаю, а что если… так виноват. Кто богу
не грешен, царю
не виноват.
— Благодарю
вас, я
не пью. Позвольте мне уехать, — сказал я решительно.
— Бог с
вами, поезжайте, что ж!
Вы человек ученый, а мы люди простые, что ж? Бог с
вами, а что если… — Я
не дождался конца его речи и пошел.
— Говорят
не о вашем муже, а об Иване Кузьмиче, который у нас рюмки сладкой водки
не пьет, а дома тянет по целому штофу. Что
вам говорил про него прежний его товарищ? — отнесся он ко мне.
— Ах, боже мой, боже мой! Чего
не выдумают! Ивана Кузьмича выгнали! Ивана Кузьмича!.. — воскликнула она таким тоном, как будто бы это было так же невозможно, как самому себе сесть на колена. — Слышите, Марья Виссарионовна, что еще сочинили?
Вы хорошо знаете причину, по которой Иван Кузьмич оставил службу, и его будто бы выгнали! Ха, ха, ха…
— Успокойтесь, Марья Виссарионовна, умоляю
вас, пощадите
вы себя для маленьких ваших детей. Леонид Николаич так только сказал, он
не будет более
вас расстраивать.
— Расстраиваете
вы, а
не я, — перебил тот.
— По искреннему желанию добра Лидии Николаевне? Да чем же
вы, господа, после этого меня считаете? Неужели же я менее Леонида и
вас желаю счастия моей дочери, или я так глупа, что ничего
не могу обсудить? Никто из моих детей
не может меня обвинить, чтобы я для благополучия их
не забывала самой себя, — проговорила Марья Виссарионовна с важностию.
— Отчего ж он убегает меня?
Вы сами имеете матушку, каково бы ей было, если бы
вы не захотели видеть ее? И что это за фарсы? Сидит в своем кабинете, как запертый, более месяца
не выходит сюда. Мне совестно всех своих знакомых. Все спрашивают: что это значит, что его
не видать? И что же я могу на это сказать?
— Нет, я вижу,
вы его
не знаете: он очень упрям. Поспоримте, что
не придет.
— Я
не гневаюсь, а вступался только за сестру. За что надобно на меня сердиться —
вы ничего, а где я
не виноват — сердитесь.
— Никогда бы она
не выбрала, если бы
вы два года
не настаивали и
не требовали бы от нее этой жертвы.
— Я
вас и
не думаю сердить, а только говорю и всегда скажу, что выдать Лиду за этого человека — значит погубить ее.
—
Не забывайте нас: мне жаль брата, он очень
вас любит и станет скучать без
вас.
— Еще бы
вы ему
не нравились, — сказал я, наконец. В голосе моем против воли слышалась досада.
— А если бы я
вас не послушалась?
— Нет,
не послушалась бы; я бы, может быть, согласилась с
вами, но
не послушалась, потому что
не могу собой располагать.
— Сколько я предан вашему семейству, — начал я, — как искренне люблю вашего брата и как желаю
вам счастия: это видит бог!.. И уверен, что из
вас выйдет кроткая, прекрасная семьянинка, но будущего вашего мужа
не знаю.
— Лидия Николаевна,
не обманываете ли
вы себя? Иван Кузьмич
вам не пара; когда-то
вы мне сказали, что выйдете замуж по расчету, потому что это удобнее, тогда я
не поверил вашим словам.
— Это нетрудно, потому что вижу подтверждение ваших слов, хотя все-таки
не могу допустить той мысли, чтобы
вами руководствовало столь ничтожное чувство.
— Если
вы такая женщина, то смотрите остерегитесь и
не ошибитесь в расчете.
— Нет, я
не такая:
не обвиняйте меня,
вы многого
не знаете.
—
Не более двух часов, как въехал в заставу, был сейчас у
вас, — отвечал гость, садясь около Лидии Николаевны.
— У
вас так много занятий, что
вам, я думаю, и без соседей
не скучно, — заметила Лидия.
—
Вы, господа, — говорил он, — сами
не пейте:
вы люди молодые; это может войти в привычку, в обществе это
не принято; я сам тоже терпеть
не могу вина и, когда увижу его, тотчас стараюсь уничтожить, что я и сделаю с этим шато-марго.
— Решительно влюблен; он слышать
не может, если кто-нибудь скажет об
вас дурно.
— Да, у маменьки бывает часто, а ко мне
не ездит; Иван Кузьмич, впрочем, бывает у них… Она меня,
вы знаете,
не любит, — отвечала Лидия. И снова взяла меня за руку и крепко пожала. На глазах у нее навернулись слезы.
— Скажите же что-нибудь про себя, — продолжала она: — где
вы были, что
вы делали? Я несколько раз спрашивала Леонида, он мне ничего подробно
не рассказывал, такой досадный!