Неточные совпадения
Я Вам
говорил, что всего удобнее человеку делать эти наблюдения в эпоху юности своей; но это не воспрещается и еще паче
того следует делать и в лета позднейшие, ибо
о прежних наших действиях мы можем судить правильнее, чем
о настоящих: за сегодняшний поступок наш часто заступается в нас
та страсть, которая заставила нас проступиться, и наш разум, который согласился на
то!..
— Вам, дядя, хорошо так рассуждать! У вас нет никаких желаний и денег много, а у меня наоборот!.. Заневолю
о том говоришь, чем болишь!.. Вчера, черт возьми, без денег, сегодня без денег, завтра тоже, и так бесконечная перспектива idem per idem!.. [одно и
то же!.. (лат.).] — проговорил Ченцов и, вытянувшись во весь свой длинный рост на стуле, склонил голову на грудь. Насмешливое выражение лица его переменилось на какое-то даже страдальческое.
Евгений при этом усмехнулся и самодовольно погладил свою бороду: заметно было, что он давно и хорошо знал
то,
о чем предполагал
говорить.
— Oh, madame, je vous prie! [
О, мадам, прошу вас! (франц.).] — забормотал
тот снова по-французски: с дамами Егор Егорыч мог
говорить только или на светском языке галлов, или в масонском духе.
— Но вы понимаете ли, что
говорить такие вещи
о девушке значит позорить, убивать ее, и я не позволю
того никому и всем рот зажму! — продолжал кричать Егор Егорыч.
А Людмиле тотчас же пришло в голову, что неужели же Ченцов может умереть, когда она сердито подумает об нем?
О, в таком случае Людмила решилась никогда не сердиться на него в мыслях за его поступок с нею… Сусанна ничего не думала и только безусловно верила
тому, что
говорил Егор Егорыч; но адмиральша — это немножко даже и смешно — ни звука не поняла из слов Марфина, может быть, потому, что очень была утомлена физически и умственно.
— Вот, буде вы встретитесь у нас с этим моим родственником Марфиным,
то не
говорите, пожалуйста,
о масонах.
Все только хлопочут, как бы потанцевать, в карты, на бильярде поиграть, а чтобы этак почитать, поучиться, потолковать
о чем-нибудь возвышенном, — к этому ни у кого нет ни малейшей охоты, а, напротив, смеются над
тем, кто это любит: «ну, ты,
говорят, философ, занесся в свои облака!».
Под влиянием своего безумного увлечения Людмила могла проступиться, но продолжать свое падение было выше сил ее,
тем более, что тут уж являлся вопрос
о детях, которые, по словам Юлии Матвеевны, как незаконные, должны были все погибнуть, а между
тем Людмила не переставала любить Ченцова и верила, что он тоже безумствует об ней; одно ее поражало, что Ченцов не только что не появлялся к ним более, но даже не пытался прислать письмо, хотя,
говоря правду, от него приходило несколько писем, которые Юлия Матвеевна, не желая ими ни Людмилу, ни себя беспокоить, перехватывала и, не читав, рвала их.
Впрочем, прежде чем я пойду далее в моем рассказе, мне кажется, необходимо предуведомить читателя, что отныне я буду именовать Зверева майором, и вместе с
тем открыть тайну, которой читатель, может быть, и не подозревает: Миропа Дмитриевна давно уже была, тщательно скрывая от всех, влюблена в майора, и хоть
говорила с ним, как и с прочими офицерами,
о других женщинах и невестах, но в сущности она приберегала его для себя…
Князь вежливо пустил всех гостей своих вперед себя, Крапчик тоже последовал за другими; но заметно был смущен
тем, что ни одного слова не в состоянии был приспособить к предыдущему разговору. «Ну, как, — думал он, — и за столом будут
говорить о таких же все пустяках!» Однако вышло не
то: князь, скушав тарелку супу, кроме которой, по болезненному своему состоянию, больше ничего не ел, обратился к Сергею Степанычу, показывая на Петра Григорьича...
— Но вы заметьте, — оспаривал его Сергей Степаныч, — Пушкин же совершенно справедливо
говорил об Свиньине, что
тот любит Россию и
говорит о ней совершенно как ребенок…
Сам я слишком скудельный и надломленный сосуд, чтобы
говорить от себя, и взамен
того спешу Вам передать
то, что на днях мне читал один из высочайших духовных мыслителей
о молитве.
— Об умысле я не
говорю, а
о небрежности поручителей; кроме
того, — продолжал Сергей Степаныч, — прием совершался самыми неправильными путями; вступавшие питали дерзкое намерение сами уловить тайну, а не получить оную за практическое исполнение самой премудростью начертанных должностей…
— Рамка эта, заключающая в себе все фигуры, — продолжала gnadige Frau, — означает, что хитрость и злоба людей заставляют пока масонов быть замкнутыми и таинственными,
тем не менее эти буквы на рамке: N, S, W и
О, — выражают четыре страны света и
говорят масонам, что, несмотря на воздвигаемые им преграды, они уже вышли чрез нарисованные у каждой буквы врата и распространились по всем странам мира.
— Нет! — отвергнул решительным тоном Егор Егорыч. — Не
говоря уже
о том, что большая часть из них не имеет ничего общего с нами, но даже и такие, у которых основания их вероучения тожественны с масонством, и
те, если бы воззвать к ним, потребуют, чтобы мы сделались ими, а не они нами.
— Разговор не зашел
о том. Кроме
того, он прежде достаточно
говорил мне
о своей духовной матери.
Ченцов между
тем, желая успокоить трепетавшую от страха Аксюту, налгал ей, что это заглядывала не жена его, не Катерина Петровна, а одна гостившая у них дама, с которой он, катаясь в кабриолете, зашел в Федюхино и которую теперь упросит не
говорить никому
о том, что она видела.
—
О, если так,
то я напишу губернатору, которого я считаю решительно своим благодетелем! А губернский предводитель теперь,
говорят, князь Индобский?
— На самом деле ничего этого не произойдет, а будет вот что-с: Аксинья, когда Валерьян Николаич будет владеть ею беспрепятственно, очень скоро надоест ему, он ее бросит и вместе с
тем, видя вашу доброту и снисходительность, будет от вас требовать денег, и когда ему покажется, что вы их мало даете ему, он, как муж, потребует вас к себе: у него, как вы хорошо должны это знать, семь пятниц на неделе; тогда, не
говоря уже
о вас, в каком же положении я останусь?
— Бога вы, пожалуйста, еще оставьте в покое! Я
говорил вам
о способах мышления нашего разума… До бога нельзя дойти этим путем; его нужно любить; он токмо путем любви открывается и даже, скажу более
того, нисходит в нас!
Муза Николаевна слегка рассмеялась и погрозила ему пальцем, а Сусанна Николаевна как будто бы и не слыхала ничего из
того,
о чем они
говорили.
— Ты глуп после этого, если не понимаешь разницы! Тогда Екатерина Петровна действовала из ревности, а теперь разве она узнает
о том, что вы мне
говорите… Теперь какая к кому ревность?
— Из больницы, умер было совсем… — отвечал
тот. — Вообразите, посадили меня на диету умирающих… Лежу я, голодаю, худею, наконец мне вообразилось, что я в святые попал, и
говорю: «
О, чудо из чудес и скандал для небес, Дьяков в раке и святитель в усах, при штанах и во фраке!»
— Браво! — закричали все на четверостишие этого господина и вслед за
тем стали приставать к Прову Михайлычу, чтобы он рассказал, как купцы
говорят о пьесе «Гамлет».
Сергей Степаныч сначала не понял,
о ком собственно и
о чем просит Егор Егорыч, так как
тот стал как-то еще более бормотать и сверх
того, вследствие нравственного волнения,
говорил без всякой последовательности в мыслях.
В Английском клубе из числа знакомых своих Егор Егорыч встретил одного Батенева,
о котором он перед
тем только
говорил с Сергеем Степанычем и которого Егор Егорыч почти не узнал, так как он привык видеть сего господина всегда небрежно одетым, а тут перед ним предстал весьма моложавый мужчина в завитом парике и надушенном фраке.
— Я полагаю, вам следует взять от поручика письменное заявление
о том, что он вам
говорил.
Не
говоря уже
о том, что каждое утро он надевал лучший сюртук, лучшую шинель свою, что бакенбарды его стали опять плотно прилегать к щекам, так как Аггей Никитич держал их целые ночи крепко привязанными белой косынкой, но самое выражение глаз и лица его было совершенно иное: он как бы расцвел, ожил и ясно давал
тем знать, что любить и быть любимым было главным его призванием в жизни.
— И не
говорите! Как наказали, скажите, пожалуйста! Мне всегда
о чем бы
то ни было противно
говорить с вами! — начал уж ругаться почтмейстер.
— Да ведь она года три
тому назад, — начал уж шепотом рассказывать ополченец, — убегала от него с офицером одним, так он, знаете, никому ни единым словом не промолвился
о том и всем
говорил, что она уехала к родителям своим.
—
О, я не смею
того! Это слишком большая честь для меня! — проговорила плутоватым голосом пани Вибель и засмеялась: своей прелестной кокетливостью она окончательно поражала Аггея Никитича. — Но я желала бы знать, пан Зверев,
о чем вы, запершись,
говорили с мужем.
Истинный масон не может представить себе полного уничтожения самосознательного и мыслящего существа, и потому об умерших братьях мы
говорим: «Они отошли в вечный восток»,
то есть чтобы снова ожить; но опять-таки, как и
о конечной причине всякого бытия, мы не даем будущей жизни никакого определения.
— Не
то, не
то! — остановил его Вибель. — Бессмертная душа и будущая жизнь одно и
то же, а я
о третьей истине
говорил, совершенно отдельной.
— Ты
говорил о добродетели, — сказала она строго мужу, — и
говорил, по-моему, совершенно справедливо, что добродетель есть голос нашего сердца, что когда мы его слушаемся, тогда мы добродетельны, а когда не слушаемся,
то притворщики.
— И это так, но я сказал, что неиспорченное сердце, — возразил ей муж, — ибо многими за голос сердца принимается не нравственная потребность справедливости и любви, а скорей пожелания телесные, тщеславные, гневные, эгоистические,
говоря о которых, мы, пожалуй, можем убедить других; но ими никогда нельзя убедить самого себя, потому что в глубине нашей совести мы непременно будем чувствовать, что это не
то, нехорошо, ненравственно.
Он к пани Вибель не подходил даже близко и шел в толпе с кем ни попало, но зато, когда балкона стало не видать, он, как бы случайно предложив пани Вибель свою руку, тотчас же свернул с нею на боковую дорожку, что, конечно, никому не могло показаться странным, ибо еще ранее его своротил в сторону с своей невестой инвалидный поручик; ушли также в сторону несколько молодых девиц, желавших, как надо думать,
поговорить между собою
о том, что они считали
говорить при своих маменьках неудобным.
Но Егор Егорыч погружен был в какие-то случайные размышления по поводу не забытого им изречения Сперанского, который в своем письме
о мистическом богословии
говорил, что одни только ангелы и мудрые востока,
то есть три царя, пришедшие ко Христу на поклонение, знали его небесное достоинство; а в кельнском соборе отведено такое огромное значение сим царям, но отчего же и простые пастыри не символированы тут? — спросил он вместе с
тем себя.
Аггей Никитич сам понимал, что он был виноват перед Егором Егорычем, но вначале он почти трусил ответить Марфину на вопрос
того о деле Тулузова, в котором Аггей Никитич смутно сознавал себя если не неправым,
то бездействовавшим, а потом и забыл даже, что ему нужно было что-нибудь ответить Егору Егорычу, так как пани Вибель,
говоря Аггею Никитичу, что она уже его, сказала не фразу, и потому можете себе представить, что произошло с моим пятидесятилетним мечтателем; он ходил, не чувствуя земли под собою, а между
тем ему надобно было каждый вечер выслушивать масонские поучения аптекаря, на которых вместе с ним присутствовала пани Вибель, что окончательно развлекало и волновало Аггея Никитича.
Подойдя к окну своей спальни, он тихо отпирал его и одним прыжком прыгал в спальню, где, раздевшись и улегшись, засыпал крепчайшим сном часов до десяти, не внушая никакого подозрения Миропе Дмитриевне, так как она знала, что Аггей Никитич всегда любил спать долго по утрам, и вообще Миропа Дмитриевна последнее время весьма мало думала
о своем супруге, ибо ее занимала собственная довольно серьезная мысль: видя, как Рамзаев — человек не особенно практический и расчетливый — богател с каждым днем, Миропа Дмитриевна вздумала попросить его с принятием, конечно, залогов от нее взять ее в долю, когда он на следующий год будет брать новый откуп; но Рамзаев наотрез отказал ей в
том,
говоря, что откупное дело рискованное и что он никогда не позволит себе вовлекать в него своих добрых знакомых.
— В отношении госпожи,
о которой вам
говорил, я исполнил свой долг: я женился на ней; мало
того, по ее желанию оставил военную службу и получил, благодаря милостивому содействию Егора Егорыча, очень видное и почетное место губернского почтмейстера — начальника всех почт в губернии — с прекрасным окладом жалованья.
— Если ваша жена такая, как вы
говорите о ней,
то что же вас может огорчать, когда вы расстались с ней?
Рассуждение
о сем важном процессе пусть сделают
те, кои более или менее испытали оный на самих себе; я же могу сказать лишь
то, что сей взятый от нас брат наш, яко злато в горниле, проходил путь очищения, необходимый для всякого истинно посвятившего себя служению богу, как
говорит Сирах [Сирах — вернее, Иисус Сирахов, автор одной из библейских книг, написанной около двух столетий до нашей эры.]: процесс сей есть буйство и болезнь для человеков, живущих в разуме и не покоряющихся вере, но для нас, признавших путь внутреннего тления, он должен быть предметом глубокого и безмолвного уважения.
— Потому, что очень она безобразничает, не
говоря уже
о том, что здесь, в Москве, она вела весьма вольную жизнь…
— В
том, что мучится и страдает и со мной ни
о чем серьезно не
говорит! — слегка воскликнула gnadige Frau, видимо, обижавшаяся, что Сусанна Николаевна, особенно после возвращения из-за границы, была с нею скрытна.
На письмо камергера она ответила весьма коротко: «Прошу вас
о том же, что вам
говорила: съезжайте с моей квартиры и позаботьтесь об уплате мне должных вами денег.