Неточные совпадения
— Ни-ни-ни! — возбранил ему Марфин. — Душевные недуги, как и физические, лечатся легче, когда они явны, и я
прошу и требую
от тебя быть со мною откровенным.
Тщательно скрывая
от дочерей положение несчастной горничной, она спешила ее отправить в деревню, и при этом не только что не бранила бедняжку, а, напротив, утешала,
просила не падать духом и беречь себя и своего будущего ребенка, а сама между тем приходила в крайнее удивление и восклицала: «Этого я
от Аннушки (или Паши какой-нибудь) никак не ожидала, никак!» Вообще Юлия Матвеевна все житейские неприятности — а у нее их было немало — встречала с совершенно искренним недоумением.
— Знаю,
проси!.. Сюда
проси! — произнес Егор Егорыч, весь как бы трепетавший
от волнения.
За ужином Егор Егорыч по своему обыкновению, а gnadige Frau
от усталости — ничего почти не ели, но зато Сверстов все ел и все выпил, что было на столе, и, одушевляемый радостью свидания с другом, был совершенно не утомлен и нисколько не опьянел. Gnadige Frau скоро поняла, что мужу ее и Егору Егорычу желалось остаться вдвоем, чтобы побеседовать пооткровеннее, а потому, ссылаясь на то, что ей спать очень хочется, она
попросила у хозяина позволения удалиться в свою комнату.
— Если графу так угодно понимать и принимать дворян, то я повинуюсь тому, — проговорил он, — но во всяком случае
прошу вас передать графу, что я приезжал к нему не с каким-нибудь пустым, светским визитом, а по весьма серьезному делу: сегодня мною получено
от моего управляющего письмо, которым он мне доносит, что в одном из имений моих какой-то чиновник господина ревизующего сенатора делал дознание о моих злоупотреблениях, как помещика, — дознание, по которому ничего не открылось.
— Что такое с тобой, Людмила? — произнесла она. — Я
прошу, наконец умоляю тебя не секретничать
от меня!
— Нет, не редок, — скромно возразил ему Федор Иваныч, — и доказательство тому: я картину эту нашел в маленькой лавчонке на Щукином дворе посреди разного хлама и, не дав, конечно, понять торговцу, какая это вещь, купил ее за безделицу, и она была, разумеется, в ужасном виде, так что я отдал ее реставратору,
от которого сейчас только и получил… Картину эту, — продолжал он, обращаясь к князю, — я
просил бы, ваше сиятельство, принять
от меня в дар, как изъявление моею глубокого уважения к вам.
— Это я предчувствовала еще прежде, что меня и вызвало на нескромность, — продолжала gnadige Frau с чувством, — и я теперь
прошу вас об одном: чтобы вы ни родным вашим, ни друзьям, ни знакомым вашим не рассказывали того, что
от меня услышите!.. Даже Егору Егорычу не говорите, потому что это может быть ему неприятно.
— Это уж вы предоставьте судить другим, которые, конечно, найдут вас не глупенькою, а, напротив, очень умной!.. Наконец, о чем же спорим мы? Вы говорите, что Егор Егорыч не пожелает жениться на вас, тогда как он
просил меня сделать вам
от него формальное предложение.
Переночевав, кому и как бог привел, путники мои, едва только появилось солнце, отправились в обратный путь. День опять был ясный и теплый. Верстах в двадцати
от города доктор, увидав из окна кареты стоявшую на горе и весьма недалеко
от большой дороги помещичью усадьбу,
попросил кучера, чтобы тот остановился, и затем, выскочив из кареты, подбежал к бричке Егора Егорыча...
«Я
от Вас бежала с Ченцовым, — писала Катрин, — не трудитесь меня искать; я еще третьего дня обвенчалась с Валерьяном, и теперь мы едем в мое именье, на которое
прошу Вас выслать мне все бумаги, потому что я желаю сама вступить в управление моим состоянием.
Независимо
от того, Тулузов явился к секретарю дворянского депутатского собрания и
просил его вместе с подвластными ему чиновниками быть на погребении его превосходительства, как бывшего их благодетеля и начальника, присоединив к сему еще и другую просьбу: принять трапезу, которая последует за погребением.
От секретаря управляющий проехал к начальнику губернии барону Висбаху, которому в весьма почтительных выражениях объяснил, что он — управляющий бывшего губернского предводителя Петра Григорьича Крапчика и приехал
просить начальника губернии почтить своим посещением прах его господина.
Но я
просил бы оказать мне другого рода благодеяние; по званию моему я разночинец и желал бы зачислиться в какое-нибудь присутственное место для получения чина, что я могу сделать таким образом: в настоящее время я уже выдержал экзамен на учителя уездного училища и потому имею право поступить на государственную службу, и мне в нашем городе обещали зачислить меня в земский суд, если только будет письмо об том
от Петра Григорьича.
—
Прошу вас уйти
от меня!
Губернатор, когда к нему явился управляющий Тулузов и
от имени госпожи своей доложил ему обо всем, что произошло в Синькове, высказал свое глубокое сожаление и на другой же день, приехав к Екатерине Петровне, объявил ей, что она может не
просить его, но приказывать ему, что именно он должен предпринять для облегчения ее горестного положения.
— Совершенно вас понимаю, — подхватил губернатор, — и употреблю с своей стороны все усилия, чтобы не дать хода этому делу, хотя также советую вам
попросить об том же жандармского полковника, потому что дела этого рода больше зависят
от них, чем
от нас, губернаторов!
— Кроме того, полковник, — продолжала Катрин, тем же умоляющим тоном, — я
прошу вас защитить меня
от мужа: он так теперь зол и ненавидит меня, что может каждую минуту ворваться ко мне и наделать бог знает чего!
— Ну, вот видите ли, Василий Иваныч, — начала Катрин внушительным тоном, — мне очень тяжело будет расстаться с вами, но я, забывая о себе, требую
от вас, чтобы вы ехали, куда только вам нужно!.. Ветреничать, как Ченцов, вероятно, вы не станете, и я вас
прошу об одном — писать ко мне как можно чаще!
И добряк хотел было Тулузова ввести в комнату к Мартыну Степанычу, до сих пор еще проживавшему у него и тщетно ждавшему разрешения воротиться в Петербург. Тулузов уклонился
от этого приглашения и сказал, что он
просит это дело вести пока конфиденциально.
«Ах, говорит, братец, на тебе записку, ступай ты к частному приставу Адмиралтейской части, — я теперь, говорит, ему дом строю на Васильевском острову, — и
попроси ты его
от моего имени разыскать твою жену!..» Господин частный пристав расспросил меня, как и что, и приказал мне явиться к ним дня через два, а тем временем, говорит, пока разыщут; туточе же, словно нарочно, наш один мужик встретился со мной в трактире и говорит мне: «Я, говорит, Савелий, твою жену встретил, идет нарядная-пренарядная!..
На этом месте разговор по необходимости должен был прерваться, потому что мои путники въехали в город и были прямо подвезены к почтовой станции, где Аггей Никитич думал было угостить Мартына Степаныча чайком, ужином, чтобы с ним еще побеседовать; но Пилецкий решительно воспротивился тому и, объяснив снова, что он спешит в Петербург для успокоения Егора Егорыча,
просил об одном, чтобы ему дали скорее лошадей, которые вслед за громогласным приказанием Аггея Никитича: «Лошадей, тройку!» — мгновенно же были заложены, и Мартын Степаныч отправился в свой неблизкий вояж, а Аггей Никитич, забыв о существовании всевозможных контор и о том, что их следует ревизовать, прилег на постель, дабы сообразить все слышанное им
от Пилецкого; но это ему не удалось, потому что дверь почтовой станции осторожно отворилась, и пред очи своего начальника предстал уездный почтмейстер в мундире и с лицом крайне оробелым.
— Все это, господа, одно вранье ваших почтальонов и ямщиков. Поверьте, я служу из чести, и мне не нужно ни
от вас, — обратился он к почтмейстеру, — ни
от вас, господин почтосодержатель, ни десяти, ни двадцати рублей, ни даже ста тысяч и потому
прошу вас удалиться и оставить меня!
Егор Егорыч вздохнул и печально мотнул головой: ему живо припомнилась вся эта минувшая история, как сестра, совершенно несправедливо заступившись за сына, разбранила Егора Егорыча самыми едкими и оскорбительными словами и даже
просила его избавить
от своих посещений, и как он, несмотря на то, все-таки приезжал к ней несколько раз, как потом он ей писал длинные письма, желая внушить ей все безумие подобного отношения к нему, и как на эти письма не получил
от нее ни строчки в ответ.
—
От меня, и я, собственно, приехал сюда по совершенно иному делу, которым очень заинтересован и по которому буду
просить вас посодействовать мне… Жаль только, что я Ивана Петровича Артасьева не вижу у вас, — он тоже хотел непременно приехать к вам с такого же рода просьбою.
Откупщики из русских тоже позатуманились и после некоторого совещания между собой отправились гуртом к Тулузову, вероятно, затем, чтобы дать ему отступного и
просить его отказаться
от своего хлебного предприятия; но тот их не принял и через лакея сказал им, что он занят.
Читатель, конечно, сам догадывается, что старики Углаковы до безумия любили свое единственное детище и почти каждодневно ставились в тупик
от тех нечаянностей, которые Пьер им устраивал, причем иногда мать лучше понимала, к чему стремился и что затевал сын, а иногда отец. Вошедший невдолге камердинер Пьера
просил всех пожаловать к больному. Муза Николаевна сейчас же поднялась; но Сусанна Николаевна несколько медлила, так что старуха Углакова проговорила...
Всем, что произошло у Углаковых, а еще более того состоянием собственной души своей она была чрезвычайно недовольна и пришла к мужу ни много, ни мало как с намерением рассказать ему все и даже, признавшись в том, что она начинает чувствовать что-то вроде любви к Углакову,
просить Егора Егорыча спасти ее
от этого безумного увлечения.
— Рад этому он не будет, это он хитрит, пусть только хоть не мешается в это дело,
от которого ему не может быть ни тепло, ни холодно…
Просила ты его об этом?
В следующие затем дни к Марфиным многие приезжали, а в том числе и m-me Тулузова; но они никого не принимали, за исключением одного Углакова, привезшего Егору Егорычу письмо
от отца, в котором тот, извиняясь, что по болезни сам не может навестить друга, убедительно
просил Марфина взять к себе сына в качестве ординарца для исполнения поручений по разным хлопотам, могущим встретиться при настоящем их семейном горе.
— Следовало бы это, следовало! — горячился Егор Егорыч. — Глупый, дурацкий город! Но, к несчастию, тут вот еще что: я приехал на ваши рамена возложить новое бремя, — съездите, бога ради, к князю и убедите его помедлить высылкой на каторгу Лябьева, ибо тот подал просьбу на высочайшее имя, и
просите князя не
от меня, а
от себя, — вы дружественно были знакомы с Лябьевым…
— Это я могу вам обещать, — отвечала насмешливо Екатерина Петровна, — и, с своей стороны, тоже
прошу вас, чтобы вы меня после того ничем не тревожили, не посещали никогда и денег
от меня больше не требовали.
— Но я тоже останусь вашим, — как это назвать? — надзирателем, — забормотал Егор Егорыч и, принимая
от отца Василия благословение, шепнул ему: — Водочки
прошу вас больше не кушать!
Подойдя к окну своей спальни, он тихо отпирал его и одним прыжком прыгал в спальню, где, раздевшись и улегшись, засыпал крепчайшим сном часов до десяти, не внушая никакого подозрения Миропе Дмитриевне, так как она знала, что Аггей Никитич всегда любил спать долго по утрам, и вообще Миропа Дмитриевна последнее время весьма мало думала о своем супруге, ибо ее занимала собственная довольно серьезная мысль: видя, как Рамзаев — человек не особенно практический и расчетливый — богател с каждым днем, Миропа Дмитриевна вздумала
попросить его с принятием, конечно, залогов
от нее взять ее в долю, когда он на следующий год будет брать новый откуп; но Рамзаев наотрез отказал ей в том, говоря, что откупное дело рискованное и что он никогда не позволит себе вовлекать в него своих добрых знакомых.
— Это совершенно справедливо, — подхватил Аггей Никитич (у него при этом на губах была уже беленькая пенка), — а потому я
прошу вас, как честного офицера, быть моим секундантом и передать
от меня господину камер-юнкеру вызов на дуэль.
Надобно сказать, что сей петиметр был довольно опытен в отвертываньи
от дуэлей, на которые его несколько раз вызывали разные господа за то, что он то насплетничает что-нибудь, то сострит, если не особенно умно, то всегда очень оскорбительно, и ему всегда удавалось выходить сухим из воды: у одних он
просил прощения, другим говорил, что презирает дуэли и считает их варварским обычаем, а на третьих, наконец, просто жаловался начальству и
просил себе помощи
от полиции.
— Опять
прошу вас, перестаньте блистать вашей ученостью, — перебила его Екатерина Петровна, — и говорите, что вам угодно
от меня!?
Аграфена Васильевна нашла, впрочем, Лябьевых опечаленными другим горем. Они получили
от Сусанны Николаевны письмо, коим она уведомляла, что ее бесценный Егор Егорыч скончался на корабле во время плавания около берегов Франции и что теперь она ума не приложит, как ей удастся довезти до России дорогие останки супруга, который в последние минуты своей жизни
просил непременно похоронить его в Кузьмищеве, рядом с могилами отца и матери.
С этими словами Аггей Никитич вручил Лябьеву письмо
от Углакова, пробежав которое тот с заметною аттенцией
просил Аггея Никитича пожаловать наверх, а вместе с тем и сам с ним воротился назад. Видевший все это унтер-офицер решил в мыслях своих, что это, должно быть, не дьячок, а священник полковой.
Проговорив это, гомеопат вынул из своей аптечки, возимой им обыкновенно в боковом кармане фрака, порошок с тремя крупинками, каковые и высыпал Егору Егорычу на язык. Затем он
попросил Егора Егорыча остаться в абсолютном покое. Егор Егорыч постарался остаться в абсолютном покое, опять-таки не отнимая рук
от солнечного сплетения. В таком положении он пролежал около получаса.
— Странно то, — продолжала Муза Николаевна, — что он
просил меня сделать
от него предложение Сусанне, но в настоящее время я нахожу это совершенно невозможным.
— Положим, что башмаки она уж износила! — заметил Лябьев. — Кроме того, если Терхов
просил тебя передать
от него предложение Сусанне, так, может быть, они заранее об этом переговорили: они за границей целый год каждый день виделись.