Неточные совпадения
— А ты мне этого, командирша,
не смей и говорить, — слышишь ли? Тебе меня
не учить! — прикрикивал на нее Петр Михайлыч, и Палагея Евграфовна больше
не говорила, но все-таки продолжала принимать жалованье с неудовольствием.
— Люди небогатые:
не на что было гувернанток нанимать! — еще раз рискует
заметить муж.
— Зачем вы ходите сюда в гостиную? Подите вы вон, сидите вы целый день в вашем кабинете и
не смейте показывать вашего скверного носа.
— Какой мудрец-философ выискался, дурак набитый!
Смеет еще рассуждать, — говорит исправница. — Мужичкам тоже
не на что нанимать гувернанок, а все-таки они мужички.
В бесконечных мазурках барышни обыкновенно говорили с кавалерами о чувствах и до того увлекались, что даже
не замечали, как мазурка кончалась и что все давно уж сидели за ужином.
Настенька краснела, но
не теряла присутствия духа и
смело глядела в лицо старухе. Палагеи Евграфовны она, конечно, нисколько
не слушалась и
не боялась.
Не замечая сам того, он приучил ее к своему любимому занятию.
Всех этих недостатков
не замечали ни Настенька, которая все еще была под влиянием неопределенного страха, ни сама Палагея Евграфовна, одевавшая свою воспитанницу, насколько доставало у нее пониманья и уменья, ни Петр Михайлыч, конечно, который в тонкостях женского туалета ровно ничего
не смыслил.
С первого же шагу оказалось, что Медиокритский и
не думал никого приглашать быть своим визави; это, впрочем, сейчас
заметила и поправила m-lle Полина: она сейчас же перешла и стала этим визави с своим кавалером, отпускным гусаром, сказав ему что-то вполголоса.
— По крайней мере я бы лошадь
не послала: пускай бы пришел пешком, —
заметила Настенька.
— Это личное мнение вашего превосходительства, против которого я
не смею и спорить, — сказал Калинович.
— Как же вы его знаете, когда
не бывали? Я этого
не понимаю, —
заметила Полина.
— Это, сударыня, авторская тайна, —
заметил Петр Михайлыч, — которую мы
не смеем вскрывать, покуда
не захочет того сам сочинитель; а бог даст, может быть, настанет и та пора, когда Яков Васильич придет и сам прочтет нам: тогда мы узнаем, потолкуем и посудим… Однако, — продолжал он, позевнув и обращаясь к брату, — как вы, капитан, думаете: отправиться на свои зимние квартиры или нет?
Румянцев до невероятности подделывался к новому начальнику. Он бегал каждое воскресенье поздравлять его с праздником, кланялся ему всегда в пояс, когда тот приходил в класс, и, наконец, будто бы даже, как
заметили некоторые школьники, проходил мимо смотрительской квартиры без шапки. Но все эти искания
не достигали желаемой цели: Калинович оставался с ним сух и неприветлив.
— Батюшка, —
молила она, —
не пусти по миру! Мало ли что у мужа с женой бывает —
не все в согласии живут. У нас с ним эти побоища нередко бывали — все сходило… Помилуй, отец мой!
— С ним
не то бы еще надобно было сделать, —
замечал он.
— Зло есть во всех, — возражал ей запальчиво Петр Михайлыч, — только мы у других видим сучок в глазу, а у себя бревна
не замечаем.
Насчет дальнейших видов Палагеи Евграфовны старик был тоже
не прочь и,
замечая, что Калинович нравится Настеньке, любил по этому случаю потрунить.
— Если так, то, конечно… в наше время, когда восстает сын на отца, брат на брата, дщери на матерей, проявление в вас сыновней преданности можно назвать искрой небесной!.. О господи помилуй, господи помилуй, господи помилуй!
Не смею, сударь, отказывать вам. Пожалуйте! — проговорил он и повел Калиновича в контору.
— И между тем, — продолжал Калинович, опять обращаясь более к Настеньке, — я жил посреди роскоши, в товариществе с этими глупыми мальчишками, которых окружала любовь, для удовольствия которых изобретали всевозможные средства… которым на сто рублей в один раз покупали игрушек, и я обязан был смотреть, как они играют этими игрушками,
не смея дотронуться ни до одной из них.
Они наполняют у него все рубрики журнала, производя каждого из среды себя, посредством взаимного курения, в гении; из этого ты можешь понять, что пускать им новых людей
не для чего; кто бы ни был, посылая свою статью,
смело может быть уверен, что ее
не прочтут, и она проваляется с старым хламом, как случилось и с твоим романом».
— Что ж останавливать? Запрещать станешь, так потихоньку будет писать — еще хуже. Пускай переписываются; я в Настеньке уверен: в ней никогда никаких дурных наклонностей
не замечал; а что полюбила молодца
не из золотца, так
не велика еще беда: так и быть должно.
— Нет, вы
не только
заметили, — возразил Калинович, взглянув на капитана исподлобья, — а вы на мою легкую шутку отвечали дерзостью. Постараюсь
не ставить себя в другой раз в такое неприятное положение.
— Был у нас с ним, сударыня, об этом разговор, — начал он, — хоть
не прямой, а косвенный; я, признаться, нарочно его и завел… брат меня все смущает… Там у них это неудовольствие с Калиновичем вышло, ну да и шуры-муры ихние
замечает, так беспокоится…
— Я уж
не говорю о капитане. Он ненавидит меня давно, и за что —
не знаю; но даже отец твой… он скрывает, но я постоянно
замечаю в лице его неудовольствие, особенно когда я остаюсь с тобой вдвоем, и, наконец, эта Палагея Евграфовна — и та на меня хмурится.
— Что ж, книги в руки? В книгах, сударь, ничего нет худого; тут
не над чем, кажется, смеяться, —
заметил он.
Возвратившись домой из училища, Калинович сейчас
заметил билет князя, который приняла у него приказничиха и заткнула его, как, видала она, это делается у богатых господ, за зеркало, а сама и говорить ничего
не хотела постояльцу, потому что более полугода
не кланялась даже с ним и
не отказывала ему от квартиры только для Палагеи Евграфовны,
не желая сделать ей неприятность.
— Послушайте, Калинович! — начала она. — Если вы со мной станете так говорить… (голос ее дрожал, на глазах навернулись слезы). Вы
не смеете со мной так говорить, — продолжала она, — я вам пожертвовала всем…
не шутите моей любовью, Калинович! Если вы со мной будете этакие штучки делать, я
не перенесу этого, — говорю вам, я умру, злой человек!
Калинович отвечал тоже по-французски, что он слышал о болезни генеральши и потому
не смел беспокоить. Князь и Полина переглянулись: им обоим понравилась ловко составленная молодым смотрителем французская фраза. Старуха продолжала хлопать глазами, переводя их без всякого выражения с дочери на князя, с князя на Калиновича.
— Прекрасно, прекрасно! — опять подхватил князь. — И как ни велико наше нетерпение прочесть что-нибудь новое из ваших трудов, однако
не меньше того желаем, чтоб вы, сделав такой успешный шаг, успевали еще больше, и потому
не смеем торопить: обдумывайте, обсуживайте… По первому вашему опыту мы ждем от вас вполне зрелого и капитального…
И я вот, по моей кочующей жизни в России и за границей, много был знаком с разного рода писателями и художниками, начиная с какого-нибудь провинциального актера до Гете, которому имел честь представляться в качестве русского путешественника, и, признаюсь, в каждом из них
замечал что-то особенное,
не похожее на нас, грешных, ну, и, кроме того,
не говоря об уме (дурака писателя и артиста я
не могу даже себе представить), но, кроме ума, у большей части из них прекрасное и благородное сердце.
Я ему
замечаю, что подобная нетерпеливость, особенно в отношении такой дамы, неуместна, а он мне на это очень наивно отвечает обыкновенной своей поговоркой: «Я, съешь меня собака, художник, а
не маляр; она дура: я
не могу с нее рисовать…» Как хотите, так и судите.
Все это Калинович, при его уме и проницательности, казалось бы, должен был сейчас же увидеть и понять, но он ничего подобного даже
не заметил.
— Ах, это было бы очень, очень приятно! — сказала Полина. — Я
не смела беспокоить, но чрезвычайно желала бы слышать чтение самого автора; это удовольствие так немногим достается…
— Что ж особенного? Был и беседовал, — отвечал Калинович коротко, но,
заметив, что Настенька, почти
не ответившая на его поклон, сидит надувшись, стал, в досаду ей, хвалить князя и заключил тем, что он очень рад знакомству с ним, потому что это решительно отрадный человек в провинции.
— И вам бы
не жаль ее было? —
замечала как бы укоризненным тоном Настенька.
После этого чайного завтрака все стали расходиться. М-r ле Гран ушел с своим воспитанником упражняться в гимнастике; княгиня велела перенести свое кресло на террасу, причем князь
заметил ей, что
не ветрено ли там, но княгиня сказала, что ничего —
не ветрено. Нетльбет перешла тоже на террасу, молча села и, с строгим выражением в лице, принялась вышивать бродери. После того князь предложил Калиновичу, если он
не устал, пройтись в поле. Тот изъявил, конечно, согласие.
— Ба! О, я, вандал, и
не заметил! — воскликнул князь и, вынув лорнет, стал рассматривать Полину.
Но герой мой, объявивший княжне, что
не боится, говорил неправду: он в жизнь свою
не езжал верхом и в настоящую минуту, взглянув на лоснящуюся шерсть своего коня, на его скрученную мундштуком шею и
заметив на удилах у него пену, обмер от страха.
— Княжна ускакала; вы
не исполнили вашего обещания княгине, —
заметил он.
На прочих лиц, сидевших в гостиной, он
не обратил никакого внимания и только,
заметив княжну, мотнул ей головой и проговорил...
Худощавый лакей генеральши стоял, прислонясь к стене, и с самым грустным выражением в лице глядел на толпу, между тем как молоденький предводительский лакей курил окурок сигары, отворачиваясь каждый раз выпущать дым в угол, из опасения, чтоб
не заметили господа.
— Да что нейдешь, модница?.. Чего
не смеешь?.. О! Нате-ка вам ее! — сказала лет тридцати пяти, развеселая, должно быть, бабенка и выпихнула Палагею.
В продолжение всего этого разговора с них
не спускала глаз
не танцевавшая и сидевшая невдалеке Полина. Еще на террасе она
заметила взгляды Калиновича на княжну; но теперь, еще более убедившись в своем подозрении, перешла незаметно в гостиную, села около князя и, когда тот к ней обернулся, шепнула ему что-то на ухо.
«Генерал, говорит, прислал сейчас найденный через полицию шубный рукав и приказал мне посмотреть, от той ли ихней самой шубы, али от другой…» Камердинер слышит приказание господское — ослушаться, значит,
не смел: подал и преспокойным манером отправился стулья там, что ли, передвигать али тарелки перетирать; только глядь: ни квартального, ни шубы нет.
Целое утро Калинович искал случая поймать княжну и прямо спросить ее: что значит эта перемена; но его решительно
не замечали.
— Вы, однако, князь, в вашей семейной жизни
не обеднели, а еще разбогатели, —
заметил Калинович.
— Будто это так? — возразил князь. — Будто вы в самом деле так думаете, как говорите, и никогда сами
не замечали, что мое предположение имеет много вероятности?
— Я никогда ничего
не думал об этом и никогда ничего
не замечал, — отвечал сухо Калинович.
— Полноте, молодой человек! — начал он. — Вы слишком умны и слишком прозорливы, чтоб сразу
не понять те отношения, в какие с вами становятся люди. Впрочем, если вы по каким-либо важным для вас причинам желали
не видеть и
не замечать этого, в таком случае лучше прекратить наш разговор, который ни к чему
не поведет, а из меня сделает болтуна.