Неточные совпадения
Капитан вставал и почтительно ему кланялся. Из одного этого поклона можно было заключить, какое глубокое уважение питал капитан к брату. За столом, если никого не было постороннего, говорил один только Петр Михайлыч; Настенька
больше молчала и
очень мало кушала; капитан совершенно молчал и
очень много ел; Палагея Евграфовна беспрестанно вскакивала. После обеда между братьями всегда почти происходил следующий разговор...
Нужно ли говорить, что невыгодные отзывы исправницы были совершенно несправедливы. Настенька, напротив, была
очень недурна собой: небольшого роста, худенькая, совершенная брюнетка, она имела густые черные волосы,
большие, черные, как две спелые вишни, глаза, полуприподнятые вверх, что придавало лицу ее несколько сентиментальное выражение; словом, головка у ней была прехорошенькая.
— Да, ем, — отвечал тот с несколько насмешливой улыбкой, но, попробовав, начал есть с
большим аппетитом. — Это
очень хорошо, — проговорил он, — прекрасно приготовлено!
— Я моего мнения за авторитет и не выдаю, — начал он, — и даже
очень хорошо понимаю, что нынче пишут к чувствам, к жизни нашей ближе, поучают
больше в форме сатирической повести — это в своем роде хорошо.
— Вас, впрочем, я не пущу домой, что вам сидеть одному в нумере? Вот вам два собеседника: старый капитан и молодая девица, толкуйте с ней! Она у меня
большая охотница говорить о литературе, — заключил старик и, шаркнув правой ногой, присел, сделал ручкой и ушел. Чрез несколько минут в гостиной
очень чувствительно послышалось его храпенье. Настеньку это сконфузило.
«Вон лес-то растет, а моркови негде сеять», — брюзжала она, хотя
очень хорошо знала, что морковь было бы где сеять, если б она не пустила две лишние гряды под капусту; но Петр Михайлыч, отчасти по собственному желанию, отчасти по настоянию Настеньки, оставался тверд и оставлял
большую часть сада в том виде, в каком он был, возражая экономке...
— Чтой-то кормить! — сказала Палагея Евграфовна с насмешкою. — Хоть бы и без этого, прокормиться было бы чем… Не бесприданницу какую-нибудь взял бы… Много ли, мало ли, а все
больше его. Зарылся уж
очень… прокормиться?.. Экому лбу хлеба не добыть!
Она была вообще до сладкого
большая охотница, и, так как у князя был превосходный кондитер, так он
очень часто присылал и привозил старухе фунта по четыре, по пяти самых отборных печений, доставляя ей тем
большое удовольствие.
— Знаю, знаю. Но вы, как я слышал, все это поправляете, — отвечал князь, хотя
очень хорошо знал, что прежний становой пристав был человек действительно пьющий, но знающий и деятельный, а новый — дрянь и дурак; однако все-таки, по своей тактике, хотел на первый раз обласкать его, и тот, с своей стороны,
очень довольный этим приветствием, заложил
большой палец левой руки за последнюю застегнутую пуговицу фрака и, покачивая вправо и влево головою, начал расхаживать по зале.
— Один… ну, два, никак уж не
больше, — отвечал он сам себе, — и это еще в плодотворный год, а будут года хуже, и я хоть не поэт и не литератор, а
очень хорошо понимаю, что изящною словесностью нельзя постоянно и одинаково заниматься: тут человек кладет весь самого себя и по преимуществу сердце, а потому это дело
очень капризное: надобно ждать известного настроения души, вдохновенья, наконец, призванья!..
Два дня уже тащился на сдаточных знакомый нам тарантас по тракту к Москве. Калинович почти не подымал головы от подушки. Купец тоже
больше молчал и с каким-то упорством смотрел вдаль; но что его там занимало — богу известно. В Серповихе, станций за несколько от Москвы, у них ямщиком очутилась баба, в мужицких только рукавицах и шапке, чтоб не
очень уж признавали и забижали на дороге. Купец заметил было ей...
Уязвленный простодушными ответами полового, он перешел в следующую комнату и, к
большому своему удовольствию, увидал там, хоть и не
очень короткого, но все-таки знакомого ему человека, некоего г-на Чиркина, который лет уже пятнадцать постоянно присутствовал в этом заведении. В настоящую минуту он ел свиные котлеты и запивал их кислыми щами.
По-прежнему шла от него высокая решетка,
большой колокол и царь-пушка тоже стояли на прежних местах, и все это — увы! —
очень мало заняло моего героя.
С мужем он
больше спорил и все почти об одном и том же предмете: тому
очень нравилась, как и капитану, «История 12-го года» Данилевского, а Калинович говорил, что это даже и не история; и к этим-то простым людям герой мой решился теперь съездить, чтобы хоть там пощекотать свое литературное самолюбие.
— Я знаю еще
больше, — продолжал Калинович, — знаю, что вам тяжело и
очень тяжело жить на свете, хотя, может быть, вы целые дни смеетесь и улыбаетесь. На днях еще видел я девушку, которую бросил любимый человек и которую укоряют за это родные, презрели в обществе, но все-таки она счастливее вас, потому что ей не за что себя нравственно презирать.
— Я вот тогда… в прошлом году… так как теперь пишут
больше все очерки, описал «Быт и поверья Козинского уезда»; но вдруг рецензенты отозвались так строго, и даже вот в журнале Павла Николаича, — прибавил он, робко указывая глазами на редактора, — и у них был написан
очень неблагоприятный для меня отзыв…
— Это ужасно! — воскликнул он. — Из целого Петербурга мне выпали на долю только эти два дуралея, с которыми, если еще пробыть месяц, так и сам поглупеешь, как бревно. Нет! — повторил он и, тотчас позвав к себе лакея, строжайшим образом приказал ему студента совсем не пускать, а немца решился
больше не требовать. Тот, с своей стороны,
очень остался этим доволен и вовсе уж не являлся.
— Необходимо так, — подхватил князь. — Тем
больше, что это совершенно прекратит всякий повод к разного рода вопросам и догадкам: что и как и для чего вы составляете подобную партию? Ответ
очень простой: жених человек молодой, умный, образованный, с состоянием — значит, ровня… а потом и в отношении его, на случай, если б он объявил какие-нибудь претензии, можно прямо будет сказать: «Милостивый государь, вы получили деньги и потому можете молчать».
— Боже ты мой, царь милостивый! Верх ребячества невообразимого! — воскликнул он. — Ну, не видайтесь, пожалуй! Действительно, что тут накупаться на эти бабьи аханья и стоны; оставайтесь у меня, ночуйте, а завтра напишите записку: так и так, мой друг, я жив и здоров, но уезжаю по
очень экстренному делу, которое устроит наше благополучие. А потом, когда женитесь, пошлите деньги — и делу конец: ларчик, кажется, просто открывался! Я, признаюсь, Яков Васильич, гораздо
больше думал о вашем уме и характере…
Кто не согласится, что под внешней обстановкой
большей части свадеб прячется так много нечистого и грязного, что уж, конечно, всякое тайное свидание какого-нибудь молоденького мальчика с молоденькой девочкой гораздо выше в нравственном отношении, чем все эти полуторговые сделки, а между тем все вообще «молодые» имеют какую-то праздничную и внушительную наружность, как будто они в самом деле совершили какой-нибудь великий, а для кого-то
очень полезный подвиг.
Но, как бы ни было, вечер он проектировал все-таки с
большим расчетом; только самые интимные и нужные люди были приглашены: губернатор с губернаторшей и с адъютантом, вице-губернатор с женой, семейство председателя казенной палаты, прокурор с двумя молодыми правоведами, прекрасно говорившими по-французски, и, наконец, инженерный поручик, на всякий случай, если уж обществу будет
очень скучно, так чтоб заставить его играть на фортепьяно — и
больше никого.
Калиновича тоже стали понимать иначе:
очень хорошо увидели, что он человек с характером и с
большим, должно быть, весом в Петербурге.
Он
очень хорошо понимает, что во мне может снова явиться любовь к тебе, потому что ты единственный человек, который меня истинно любил и которого бы я должна была любить всю жизнь — он это видит и, чтоб ударить меня в последнее больное место моего сердца, изобрел это проклятое дело, от которого, если бог спасет тебя, — продолжала Полина с
большим одушевлением, — то я разойдусь с ним и буду жить около тебя, что бы в свете ни говорили…
— Хоть бы теперь насчет этих доносов, — если он безыменный, так ему почти никакой веры не дают, а коли с подписью, так тоже
очень ответствен, и тем паче, что вице-губернатор — машина
большая, и обвинять его перед правительством не городничего какого-нибудь.
Та отвечала ему значительным взглядом своих
больших и
очень еще недурных голубых глаз.
— Или, теперь, это… — продолжала Настенька, обращаясь к нему, — все вы, господа молодежь, не исключая и вашего превосходительства, все вы, что бы вы ни говорили, смотрите на нас, особенно провинциальных актрис, свысока; вы
очень любите за нами волочиться, ухаживать; способны даже немножко промотаться для нас, в то же время считаете нас достойными только стать на степень вашей любовницы — никак не
больше!
— Бог ведь знает, господа, как, и про что, и за что у нас человека возвышают.
Больше всего, чай, надо полагать, что письмами от Хованского он
очень хорошую себе рекомендацию делает, а тут тоже говорят, что и через супругу держится. Она там сродственница другой барыне, а та тоже по министерии-то у них фавер
большой имеет. Прах их знает! Болтали многое… Я другого, пожалуй, и не разобрал, а много болтали.
Неточные совпадения
Хлестаков. Покорно благодарю. Я сам тоже — я не люблю людей двуличных. Мне
очень нравится ваша откровенность и радушие, и я бы, признаюсь,
больше бы ничего и не требовал, как только оказывай мне преданность и уваженье, уваженье и преданность.
Добчинский. Марья Антоновна! (Подходит к ручке.)Честь имею поздравить. Вы будете в
большом,
большом счастии, в золотом платье ходить и деликатные разные супы кушать;
очень забавно будете проводить время.
Почтмейстер. Нет, о петербургском ничего нет, а о костромских и саратовских много говорится. Жаль, однако ж, что вы не читаете писем: есть прекрасные места. Вот недавно один поручик пишет к приятелю и описал бал в самом игривом…
очень,
очень хорошо: «Жизнь моя, милый друг, течет, говорит, в эмпиреях: барышень много, музыка играет, штандарт скачет…» — с
большим, с
большим чувством описал. Я нарочно оставил его у себя. Хотите, прочту?
Я, кажется, всхрапнул порядком. Откуда они набрали таких тюфяков и перин? даже вспотел. Кажется, они вчера мне подсунули чего-то за завтраком: в голове до сих пор стучит. Здесь, как я вижу, можно с приятностию проводить время. Я люблю радушие, и мне, признаюсь,
больше нравится, если мне угождают от чистого сердца, а не то чтобы из интереса. А дочка городничего
очень недурна, да и матушка такая, что еще можно бы… Нет, я не знаю, а мне, право, нравится такая жизнь.
— Ах, с Бузулуковым была история — прелесть! — закричал Петрицкий. — Ведь его страсть — балы, и он ни одного придворного бала не пропускает. Отправился он на
большой бал в новой каске. Ты видел новые каски?
Очень хороши, легче. Только стоит он… Нет, ты слушай.