Неточные совпадения
Но Палагея Евграфовна, вступив нянькой, прибрала мало-помалу к
своим рукам и все домоправление.
Вошла m-lle Полина, только что еще кончившая
свой туалет; она прямо подошла к матери, взяла у ней
руку и поцеловала.
Он был, конечно, в целой губернии первый стрелок и замечательнейший охотник на медведей, которых собственными
руками на
своем веку уложил более тридцати штук.
— Я живу здесь по моим делам и по моей болезни, чтоб иметь доктора под
руками. Здесь, в уезде, мое имение, много родных, хороших знакомых, с которыми я и видаюсь, — проговорила генеральша и вдруг остановилась, как бы в испуге, что не много ли лишних слов произнесла и не утратила ли тем
своего достоинства.
Капитан с заметным удовольствием исполнил эту просьбу: он
своими руками раскрыл стол, вычистил его, отыскал и положил на приличных местах игранные карты, мелки и даже поставил стулья. Он очень любил сыграть пульку и две в карты.
Петр Михайлыч только разводил
руками. Настенька задумалась. Капитан не так мрачно смотрел на Калиновича. Вообще он возбудил
своим рассказом к себе живое участие.
Калинович, кажется, совершенно не понял слов Петра Михайлыча, но не показал виду. Настеньке он протянул по обыкновению
руку; она подала ему
свою как бы нехотя и потупилась.
Капитан, вероятно, нескоро бы еще расстался с
своей жертвой; но в эту минуту точно из-под земли вырос Калинович. Появление его, в
свою очередь, удивило Флегонта Михайлыча, так что он выпустил из
рук кисть и Медиокритского, который, воспользовавшись этим, вырвался и пустился бежать. Калинович тоже был встревожен. Палагея Евграфовна, сама не зная для чего, стала раскрывать ставни.
— Непременно, — подтвердил Калинович и тотчас написал
своей рукой, прямо набело, рапорт губернатору в возможно резких выражениях, к которому городничий и исправник подписались.
Несмотря на
свои пятьдесят лет, князь мог еще быть назван, по всей справедливости, мужчиною замечательной красоты: благообразный с лица и несколько уж плешивый, что, впрочем, к нему очень шло, среднего роста, умеренно полный, с маленькими, красивыми
руками, одетый всегда молодо, щеголевато и со вкусом, он имел те приятные манеры, которые напоминали несколько манеры ветреных, но милых маркизов.
В настоящий
свой проезд князь, посидев со старухой, отправился, как это всякий раз почти делал, посетить кой-кого из
своих городских знакомых и сначала завернул в присутственные места, где в уездном суде, не застав членов, сказал небольшую любезность секретарю, ласково поклонился попавшемуся у дверей земского суда рассыльному, а встретив на улице исправника, выразил самую неподдельную, самую искреннюю радость и по крайней мере около пяти минут держал его за обе
руки, сжимая их с чувством.
На оборотной стороне билетика
рукою князя было написано: «Заезжал поблагодарить автора за доставленное мне удовольствие!» Прочитав фамилию и надпись, Калинович улыбнулся, и потом, подумав немного, сбросив с себя
свой поношенный вицмундир, тщательно выбрился, напомадился, причесался и, надев черную фрачную пару, отправился сначала к Годневым.
— В
руке слабость и одеревенелость в пальцах чувствую, — обратилась к Калиновичу старуха, показывая ему
свою обрюзглую, дрожавшую
руку и сжимая пальцы.
Княжна, около которой уселся Петр Михайлыч, легонько отодвинулась от него: ее неприятно поразили грубые
руки старика, в которых он держал
свою старомодную, намоченную дождем шляпу.
Подозревая, что все это штуки Настеньки, дал себе слово расквитаться с ней за то после; но теперь, делать нечего, принял сколько возможно спокойный вид и вошел в гостиную, где почтительно поклонился генеральше, Полине и князю, пожал с обязательной улыбкой
руку у Настеньки, у которой при этом заметно задрожала головка, пожал, наконец, с такою же улыбкою давно уже простиравшуюся к нему
руку Петра Михайлыча и, сделав полуоборот, опять сконфузился: его поразила
своей наружностью княжна.
— Знаю, знаю. Но вы, как я слышал, все это поправляете, — отвечал князь, хотя очень хорошо знал, что прежний становой пристав был человек действительно пьющий, но знающий и деятельный, а новый — дрянь и дурак; однако все-таки, по
своей тактике, хотел на первый раз обласкать его, и тот, с
своей стороны, очень довольный этим приветствием, заложил большой палец левой
руки за последнюю застегнутую пуговицу фрака и, покачивая вправо и влево головою, начал расхаживать по зале.
Княжна, в каком-то уж совершенно воздушном, с бесчисленным числом оборок, кисейном платье, с милым и веселым выражением в лице, подошла к отцу, поцеловала у него
руку и подала ему ценную черепаховую сигарочницу, на одной стороне которой был сделан вышитый шелками по бумаге розан. Это она подарила
свою работу, секретно сработанную и секретно обделанную в Москве.
Мистрисс Нетльбет в
свою очередь тоже встала из-за самовара и, жеманно присев, проговорила поздравительное приветствие князю и представила ему в подарок что-то свернутое… кажется, связанные собственными ее
руками шелковые карпетки.
Другая непременно требовала, чтоб маленький князек взял от нее красненькое яичко. Тот не брал, но княжна разрешила ему и подала за это старухе несколько горстей пряников. Та ухватила
своей костлявою и загорелою
рукою кончики беленьких ее пальчиков и начала целовать. Сильно страдало при этом чувство брезгливости в княжне, но она перенесла.
Калинович, нехотя танцевавший все остальные кадрили и почти ни слова не говоривший с
своими дамами, ожидал только мазурки, перед началом которой подошел к княжне, ходившей по зале под
руку с Полиной.
— Это, значит, все-таки у Лукина сила в
руках была, — подхватил Кадников. Не имея удачи рассказать что-нибудь о мошенниках или силачах, он решился по крайней мере похвастаться
своей собственной силой и прибавил: — Я вот тоже стул за переднюю ножку поднимаю.
В тот самый день, как пришел к нему капитан, он целое утро занимался приготовлением себе для стола картофельной муки, которой намолов собственной
рукой около четверика, пообедал плотно щами с забелкой и, съев при этом фунтов пять черного хлеба, заснул на
своем худеньком диванишке, облаченный в узенький ситцевый халат, из-под которого выставлялись его громадные выростковые сапоги и виднелась волосатая грудь, покрытая, как у Исава, густым волосом.
Зато неусыпно и бодро принялась хлопотать Палагея Евграфовна: она
своими руками перемыла, перегладила все белье Калиновичу, заново переделала его перину, выстегала ему новое одеяло и предусмотрела даже сшить особый мешочек для мыла и полотенца.
Накануне
своего отъезда Калинович совершенно переселился с
своей квартиры и должен был ночевать у Годневых. Вечером Настенька в первый еще раз, пользуясь правом невесты, села около него и, положив ему голову на плечо, взяла его за
руку. Калинович не в состоянии был долее выдержать
своей роли.
— Поди ты к дьяволу! Стал тоже тут с пострелом-то
своим! — проговорил он и, плюнув на
руки, опять стал натягивать супонь.
— Что говорить, батюшка, — повторил и извозчик, — и в молитве господней, сударь, сказано, — продолжал он, — избави мя от лукавого, и священники нас, дураков, учат: «Ты, говорит, только еще о грехе подумал, а уж ангел твой хранитель на сто тысяч верст от тебя отлетел — и вселилась в тя нечистая сила: будет она твоими ногами ходить и твоими
руками делать; в сердце твоем, аки птица злобная, совьет гнездо
свое…» Учат нас, батюшка!
Чисто с целью показаться в каком-нибудь обществе Калинович переоделся на скорую
руку и пошел в трактир Печкина, куда он, бывши еще студентом, иногда хаживал и знал, что там собираются актеры и некоторые литераторы, которые, может быть, оприветствуют его, как
своего нового собрата; но — увы! — он там нашел все изменившимся: другая была мебель, другая прислуга, даже комнаты были иначе расположены, и не только что актеров и литераторов не было, но вообще публика отсутствовала: в первой комнате он не нашел никого, а из другой виднелись какие-то двое мрачных господ, игравших на бильярде.
Зыков с досадою ударил по дивану
своей костлявой
рукой.
— Перестань, Сережа! — сказала та
своему шалуну, подставляя ему
свою руку, чтоб он колотил по ней линейкой вместо стола, а потом отвечала мужу...
— Ну, прощай, коли так; бог с тобой!.. Поцелуй, однако, меня, — сказал он, силясь
своей слабой и холодной
рукой сжать покрепче
руку Калиновича.
— Pardon, comte [Извините, граф (франц.).], — заговорил он, быстро подходя и дружески здороваясь с молодым человеком. — Вот как занят делом — по горло! — прибавил он и показал
рукой даже выше горла; но заявленные при этом случае, тщательно вычищенные, длинные ногти сильно заставляли подозревать, что не делами, а украшением
своего бренного и высохшего тела был занят перед тем директор.
Одним утром, не зная, что с собой делать, он лежал в
своем нумере, опершись грудью на окно, и с каким-то тупым и бессмысленным любопытством глядел на улицу, на которой происходили обыкновенные сцены: дворник противоположного дома, в ситцевой рубахе и в вязаной фуфайке, лениво мел мостовую; из квартиры с красными занавесками, в нижнем этаже, выскочила, с кофейником в
руках, растрепанная девка и пробежала в ближайший трактир за водой; прошли потом похороны с факельщиками, с попами впереди и с каретами назади, в которых мелькали черные чепцы и белые плерезы.
Про героя моего я по крайней мере могу сказать, что он искренно и глубоко страдал: как бы совершив преступление, шел он от князя по Невскому проспекту, где тут же встречалось ему столько спокойных и веселых господ, из которых уж, конечно, многие имели на
своей совести в тысячу раз грязнейшие пятна. Дома Калинович застал Белавина, который сидел с Настенькой. Она была в слезах и держала в
руках письмо. Не обратив на это внимания, он молча пожал у приятеля
руку и сел.
— Сделайте милость, Михайло Сергеич; вы менее, чем кто-либо, имеете право судить об этом: вы никогда не зарабатывали себе
своей рукой куска хлеба, и у вас не было при этом на
руках капризной женщины.
Полина велела подать хлеба и начала смело, из
своих рук, кормить сердитых животных.
— Говорить! — повторил старик с горькою усмешкою. — Как нам говорить, когда
руки наши связаны, ноги спутаны, язык подрезан? А что коли собственно, как вы теперь заместо старого нашего генерала званье получаете, и ежели теперь от вас слово будет: «Гришка! Открой мне
свою душу!» — и Гришка откроет. «Гришка! Не покрывай ни моей жены, ни дочери!» — и Гришка не покроет! Одно слово, больше не надо.
Когда, задумавшись и заложив
руки назад, он ходил по
своей огромной зале, то во всей его солидной посадке тела, в покрое даже самого фрака, так и чувствовался будущий действительный статский советник, хоть в то же время добросовестность автора заставляет меня сказать, что все это спокойствие была чисто одна личина: в душе Калинович страдал и беспрестанно думал о Настеньке!
Жму, наконец, с полным участием
руку тебе, мой благодушный юноша, несчастная жертва
своей грозной богини-матери, приславшей тебя сюда искать
руки и сердца блестящей фрейлины, тогда как сердце твое рвется в маленькую квартирку на Пески, где живет она, сокровище твоей жизни, хотя ты не смеешь и подумать украсить когда-нибудь ее скромное имя
своим благородным гербом.
Сидевшая с ним рядом Полина тоже постарела и была худа, как мумия. Во всю последнюю станцию Калинович ни слова не проговорил с женой и вообще не обращал на нее никакого внимания. У подъезда квартиры, когда он стал выходить из экипажа, соскочивший с
своего тарантаса исправник хотел было поддержать его под
руку.
Проговоря это, он отвернулся и увидел полицеймейстера, красноносого подполковника и величайшего мастера
своего дела. Приложив
руку под козырек и ступив шага два вперед, он представил рапорт о благосостоянии города, что по закону, впрочем, не требовалось; но полицеймейстер счел за лучшее переслужить.
На крыльце их ожидал, стоя навытяжку, полицеймейстер. Губернатор величественно махнул
рукой, чтоб подавали экипаж, и когда Калинович хотел сесть в
свой фаэтон, он не пустил его.
На Калиновича она не столько претендовала: он сделал это по ненависти к ней, потому что она никогда, по глупому
своему благородству, не могла молчать о его мерзкой связи с мерзавкой Годневой; но, главное, как губернатору, этому старому хрычу, которому она сама,
своими руками, каждый год платила, не стыдно было предать их?..
[Вместо слов: «…которому она сама,
своими руками, каждый год платила, не стыдно было предать их?..» в рукописи было: «…не стыдно было, как Иуде какому-нибудь, продать их… тогда, как муж ее (это она уже добавляла по секрету), Семен Никитич, каждый год, из
рук в
руки, платил ему полторы тысячи серебром, что в пятнадцать лет составляло 22 тысячи с половиной.
Вслед за ними пришел прокурор, молодой еще человек, до упаду всегда танцевавший на всех губернаторских балах польку-мазурку; но из председателей не явился никто; предводитель тоже; по уважению
своему к начальнику губернии, все они раз навсегда сказали, что, где только губернатор подпишет, там и их
рука будет.
Вахмистр, как железными щипцами, ухватил
своей левой
рукой больного за локоть и, повернувши его направо кругом, увел.
Прежде всего, впрочем, должно объяснить, что рядом с губернатором по правую
руку сидел один старикашка, генерал фон Вейден, ничтожное, мизерное существо: он обыкновенно стращал уездных чиновников
своей дружбой с губернатором, перед которым, в
свою очередь, унижался до подлости, и теперь с сокрушенным сердцем приехал проводить
своего друга и благодетеля.
— Да здравствует разум и правда! — сказал магистр, пожимая
своей жирной
рукой руку Калиновича.
— Эти наши солдаты такой народ, что возможности никакой нет! — говорил он, ведя
свою спутницу под
руку. — И я, признаться сказать, давно желал иметь честь представиться в ваш дом, но решительно не смел, не зная, как это будет принято, а если б позволили, то…
Прямо говорит: «Я и писать, говорит, не умею, не то что под чужие
руки, да и
своей собственной».
Отпускной мичман беспрестанно глядел, прищурившись, в
свой бинокль и с таким выражением обводил его по всем ложам, что, видимо, хотел заявить эту прекрасную вещь глупой провинциальной публике, которая, по его мнению, таких биноклей и не видывала; но, как бы ради смирения его гордости, тут же сидевший с ним рядом жирный и сильно потевший Михайло Трофимов Папушкин, заплативший, между прочим, за кресло пятьдесят целковых, вдруг вытащил, не умея даже хорошенько в
руках держать,
свой бинокль огромной величины и рублей в семьдесят, вероятно, ценою.